Впрочем, в коротенькой заметке о злосчастной находке имя Тилькуате даже не упоминалось; по-видимому, все трое еще до опознания лошади договорились о том, чтобы как можно меньше болтать о своем ночном приключении, включавшем не только ослепление, но и чудесное избавление от слепоты руками проезжавшего по дороге кабальеро. Все трое, разумеется, знали дона Диего в лицо, но до прямого столкновения у троицы просто не было случая представиться; сам же кабальеро, по-видимому, не считал нужным снисходить до такого рода знакомства.
Об этом поведал дону Росендо уже сам дон Диего, незаметно ставший на ранчо своим человеком. Он, кстати, позаботился о том, чтобы выложить на ночной столик в изголовье выздоравливающего дона Росендо несколько последних номеров местной газеты, справедливо полагая, что одним из первых признаков возвращения больного к нормальной жизни будет пробуждение интереса к тому, что произошло в мире за время его болезни.
И дон Диего не ошибся; как только кризис миновал, дон Росендо протянул руку к стопке газет и в первом же номере наткнулся на заметку о дохлой лошади, вынесенной течением на песчаную отмель. Привлекла внимание и броская «шапка»: «Тайна исчезнувшего всадника» — набранная столь крупным шрифтом, словно речь шла по меньшей мере о похищении губернатора штата. «Мало ли бродяг пропадает в этих диких местах, — размышлял дон Росендо, пробегая глазами текст под заголовком, — а уж про дохлую лошадь и говорить нечего: падаль — и больше ничего!»
Но едва он поделился своими недоумениями с вошедшим в спальню доном Диего, как тот вместо обычной в подобных случаях усмешки изобразил на своем красивом лице чрезвычайную озабоченность.
— Н-да, что-то за этим кроется, — пробормотал он, пробежав глазами столбец и дойдя до того места, где Бачо, Висенте и Годой признали в падали лошадь исчезнувшего Роке.
— Не вижу ничего из ряда вон выходящего, — продолжал недоумевать дон Росендо, — поехал пьяный, свалился с моста — экое кукареку!
— Если все было так, как вы говорите, то конечно, — кивнул дон Диего. — Но у меня есть и кое-какие иные соображения на этот счет…
— Какие? — быстро спросил дон Росендо. — Вы подозреваете убийство?
— Больше чем убийство, — загадочно ответил дон Диего.
На этом разговор прекратился; сеньор де ла Вега удалился, сославшись на срочные дела, но к вечеру со слов Касильды дон Росендо уже знал, что их общий друг прямо от них отправился в Комалу, точнее, в кабак на центральной площади, где, пользуясь болтливостью томившейся от скуки Розины, составил в голове довольно обстоятельную картину того, что происходило в заведении в ночь исчезновения Роке. Розина, разумеется, не обошла вниманием появление Тилькуате, глупое пари — «на кой черт сдалась ему эта старая кляча, годная лишь на то, чтобы выпрашивать милостыню на церковной паперти?» — и внезапный, поспешный отъезд всей четверки под предводительством, «как ни дико это звучит, сеньор, но, клянусь Девой Марией, того же самого Тилькуате».
— Совсем задурил им головы этот пьяный индеец, — беспечно трепалась Розина, подливая виски дону Диего, а заодно и себе, — какие-то ягуары, тропы, клады, а эти слушают, развесив уши!.. Ей-богу, сеньор, пьяные мужчины глупее детей!.. Тут один на днях напился и такое мне говорил, такое предлагал, вы, сеньор, не поверите!..
— Отчего же? — галантно возражал дон Диего, в надежде все же вернуть разговор в нужное ему русло.
Как ни странно, это ему удалось, но при этом так, что сама Розина даже не заподозрила, насколько ее болтовня была интересна сеньору де ла Вега. Впрочем, ей это было, по-видимому, совершенно безразлично; она упивалась свежими воспоминаниями о том, как довольно щуплый с виду, но весьма изысканный в манерах кабальеро предлагал ей руку, сердце и, в качестве свадебного подарка, путешествие в Европу на комфортабельном паруснике. По описанию внешности кабальеро — «плюгавенький, как бы не наш, в блюдах хорошо понимает…» — дон Диего понял, что речь идет о мсье Жероме, французе дона Манеко, который, оказывается, не просто подбивал клинья к Розине, но и как бы между делом интересовался, куда в ту ночь направилась из кабака злополучная четверка.
Таким образом, заметка о таком ничтожнейшем событии, как павшая лошадь, окружалась некоей таинственной аурой, сквозь зыбкий покров которой проступали смутные очертания пока еще непонятной дону Росендо интриги. Оставшаяся в живых троица, разумеется, молчала как о внезапном ослеплении, так и о своем чудесном исцелении руками одинокого путника. Дон Диего также пока держал язык за зубами и ждал дальнейшего развития событий.
Но кто-то, имеющий возможность влиять на содержание газетных полос, по-видимому, пожелал придать исчезновению Роке вид общественно значимого события, поместил в конце заметки обращение, в котором призывал всех желающих высказать свои соображения на этот счет.
И соображения не замедлили. В следующем номере, вышедшем из-под типографского станка всего через двое суток вместо обычных пяти, респондентам-версификаторам было отведено самое читаемое газетное пространство: «подвал» первой полосы. Кто-то считал, что всадника задрал ягуар, кто-то вполне резонно замечал, что следы ссадин на лошадином брюхе могли возникнуть лишь вследствие падения со скалы и потому останки Роке следует искать среди каменистых порогов выше по течению, и лишь один автор довольно определенно намекал на связь исчезновения Роке с именем старика Тилькуате, среди ночи выманившего из кабака всех четверых приятелей и также не объявлявшегося в окрестностях Комалы с той загадочной ночи. Респондент предпочел сохранить свое имя в тайне, подписавшись «Посторонний», но по некоторым оборотам можно было предположить, что под этим банальным псевдонимом скрывался не кто иной, как мсье Жером, столь дотошно выспросивший обо всем размякшую от его признаний Розину,
Зато весь газетный разворот был отдан подробнейшему описанию костюмированного бала на ранчо дона Манеко. Материал, разумеется, был не первой свежести, но это, по-видимому, объяснялось тем, что автор, сам очевидец и участник торжества, хотел придать ему определенные художественные достоинства, и это потребовало некоторой временной дистанции, позволившей правильно расставить все акценты и особенно подчеркнуть «блистательное хладнокровие, с которым хозяин и устроитель торжества, почтеннейший сеньор Манеко Уриарте, дал отпор бесчинствам пресловутого Зорро и двух его сообщников, проникших на праздник с единственной целью: омрачить его своими безобразными выходками!».
— Что за бред! Какие сообщники! — со смехом воскликнул дон Диего, дойдя до этого пассажа.
Дон Росендо и Касильда быстро переглянулись между собой. Затем Касильда небрежно поинтересовалась, что помешало дону Диего принять участие в костюмированном бале в честь события, состоявшегося во многом благодаря его, дона де ла Вега, усилиям и отваге.
— А я, представьте себе, не получил приглашения! — Дон Диего всплеснул руками и посмотрел на брата и сестру по-детски наивным взглядом.
— Не хочет ли дон Манеко приписать себе все заслуги… — начал было дон Росендо, но собеседник остановил его предупредительным жестом ладони.
— Нет-нет, сеньор Уриарте — человек чести! — с неожиданной горячностью вступился дон Диего. — Я всегда считал, что голубиная почта при всей ее скорости все же не обладает соответствующей надежностью: хищники, погода — одинокая птица так беззащитна!.. — И дон Диего скорбно потупился, словно переживая трагическую гибель почтового голубка.
На веранде, где сидели трое собеседников, воцарилось молчание, прервавшееся лишь с появлением Хачиты, которая шепотом спросила, не желают ли сеньоры еще кофе.
— Да, Хачита, еще три чашечки, — коротко сказала Касильда, с любопытством наблюдавшая за доном Диего.
Служанка вышла, а когда вдалеке затих скрип половиц, дон Диего неожиданно поднял взгляд на дона Росендо, широко улыбнулся и, покусывая ус, пробормотал:
— Значит, сообщники?.. Любопытно… То был одинокий скиталец, Робин Гуд, и вдруг сразу стало трое, целая банда, — понимаете, к чему клонит этот писака?..
— Догадываюсь, — нахмурился дон Росендо.
— Банду надо обнаружить и обезвредить, так, дон Диего? — спросила Касильда.
— Боюсь, что дело идет именно к этому, — кивнул дон Диего.
— Но как они собираются это совершить? — задумался дон Росендо. — Нужны какие-то приметы, доказательства…
— Сейчас будут вам и приметы, — пообещал дон Диего, вновь погружая взор в газетный разворот.
И действительно: вслед за описанием героического поведения дона Манеко, вынудившего «троих мерзавцев трусливо, с позором ретироваться с места схватки», автор как бы вскользь отмечал то любопытное обстоятельство, что вслед за исчезновением «банды» в гостевой конюшне недосчитались двух лошадей, опять же, по странному совпадению, принадлежавших дону Росендо и его очаровательной сестрице. Намек был сделан настолько грубо, что дон Росендо даже вздрогнул, когда его друг умолк и поднял на него долгий внимательный взгляд.
— Из этого еще ничего не следует, — медленно произнес дон Росендо, не отводя глаз от лица собеседника. — Лошадь не доказательство, не свидетель…
— О да! — весело расхохотался дон Диего. — Лошадь нельзя допросить, но можно допросить хозяина!
— Что вы хотите этим сказать? — насторожилась Касильда.
— Я хочу сказать, что вы вступили в область, где начинает действовать местное правосудие, — объявил дон Диего. — А его особенности, я надеюсь, вам уже немного знакомы: кто сильнее, тот и прав!
— В таком случае, мы еще посмотрим, кто сильнее! — стиснул зубы дон Росендо.
Но возможность применить этот тезис на практике пока не представлялась. Дон Росендо ожидал открытого нападения, появления шерифа, дона Манеко — оснований для того, чтобы явиться на ранчо или, по крайней мере, осмотреть лошадей, было достаточно, — но два дня прошли тихо, а на третий на ранчо доставили очередную газетку, где исчезновение Роке, безуспешные поиски его предполагаемого убийцы Тилькуате, потасовка на ранчо дона Манеко и личность теперь уже «главаря банды» Зорро ставились в такие отношения, словно представляли собой звенья одной цепи, начало которой скрывалось где-то на ранчо дона Росендо, а конец должен был, по мысли автора, привести к «кладу Монтесумы».
Эта публикация чуть не стала последней каплей, переполнившей чашу терпения дона Росендо.
— Это вызов! — гневно крикнул он, отбрасывая газетку сидящему напротив дону Диего. — Они хотят, чтобы мы ответили, и потому валят в кучу все, что взбредет в их вечно гудящие с похмелья головы!
— О да, воображение этих господ поистине безгранично! — расхохотался дон Диего, оборачивая к своему собеседнику четвертую полосу с жирным заголовком «Разрушение капища — дело банды Зорро!».
— О боже, выходит, и истуканов мы расколотили! — воскликнула доселе молчавшая Касильда.
— Как ты сказала? — медленно повернулся к сестре дон Росендо. — Что значит «мы»?..
Касильда смутилась, но дон Диего тут же выручил ее, заметив, что от всей этой газетной чепухи может пойти кругом и гораздо более крепкая голова. Касильда хотела было оскорбиться на столь нелестный для нее намек, но дон Росендо жестом остановил сестру и стал в довольно резких выражениях говорить о том, что за спиной всяких там «посторонних», «наблюдателей» и прочих газетных анонимов наверняка кто-то стоит. И этот кто-то рассчитывает, что у наследников дона Лусеро не выдержат нервы и они вступят в полемику, с тем чтобы защитить свою честь.
— И самое глупое в подобной ситуации — делать то, чего ждет от вас ваш противник, — закончил его рассуждения дон Диего.
— Но делать все же что-то надо, — возразил дон Росендо. — Нельзя же сидеть и ждать, когда в ворота постучится шериф с понятыми!
— Полагаю, что до этого дело не дойдет, — улыбнулся дон Диего.
— Но тогда зачем вся эта галиматья? — спросил дон Росендо, ткнув пальцем в пачку газет.
— Клад Монтесумы, — произнес дон Диего. — Тот, кто водит этими продажными перьями, хочет знать, известно ли вам что-либо об этом легендарном сокровище, а если да, то что именно вам известно. Ведь согласно преданию, сохранилась не только большая часть от виденных Кортесом драгоценностей, но и каменное изваяние Уицилопочтли, кровожадного идола, которого до сих пор тайно ублажают свежими человеческими сердцами, вырванными из дымящейся от крови груди…
— Вы намекаете на тот случай на поляне? — нетерпеливо перебил дон Росендо.
— Отнюдь, — усмехнулся дон Диего. — На поляне была грубая фальшивка. Я имею в виду настоящего Уицилопочтли, каменную статую, покрытую золотыми пластинами и украшенную множеством драгоценных камней. Говорят, что именно у ее подножия приносят кровавые жертвы старики индейцы, когда хотят, чтобы божество ниспослало дождь на горящие от зноя поля, осчастливило первенцем бездетную семью, исцелило от смертельной болезни…
— И как, успешно? — тихим голосом спросил дон Росендо. — Божество помогает?
— Говорят, что да, — беспечно отозвался дон Диего. — Но мне самому не приходилось наблюдать больных, исцеленных столь жестокими средствами, так что приходится верить на слово.
— Кому? — спросила Касильда.
— Очевидцам, — пожал плечами дон Диего. — Или тем, кто выдает себя за таковых…
— По-видимому, их рассказы звучат достаточно убедительно, если даже вы, дон Диего, при всем вашем знании местных нравов, не в состоянии определить, истина это или фальшивка, — заметил дон Росендо.
— Я могу быть чересчур доверчив, — возразил дон Диего, — к тому же некоторые из рассказчиков обладают поразительным даром внушения.
— Гипноз? — усмехнулся дон Росендо.
— Вполне возможно, — кивнул его собеседник.
— Хотела бы я испытать на себе это необычное состояние, — сказала Касильда. — Я много слышала о гипнозе, внушении, опытах Месмера еще на родине, в Англии, но никогда до конца не верила в то, что один человек может полностью подчинить себе ум, чувства, волю другого человека…
— Если тот, другой, сам этого не желает, — подхватил дон Диего.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43