Но и в том, и в другом случае, — продолжал рассуждать дон Росендо, — это признание не могло случайно сорваться с языка Касильды, для него должно быть основание, симпатии, чувство, сильное чувство. А если так, то когда он успел его внушить? Охмурить? Обольстить?»
И тон внутреннего монолога дона Росендо опять начинал непроизвольно возвышаться едва ли не до площадной брани в адрес коварного соблазнителя.
«Лицемер!.. Лицедей!.. Прикинулся заботливым другом, а сам?! — шипел дон Росендо, искоса поглядывая на понурого пожилого индейца, вяло переставляющего ноги по ту сторону соединительного штыря. — И сейчас тоже!.. Нет, вы только поглядите на эту развалину!.. Ну кто может сказать, что под этими лохмотьями и штукатуркой скрывается сильный молодой кабальеро, наверняка способный уложить трех-четырех молодчиков из нашего конвоя при условии, что обе стороны будут пользоваться одним оружием: револьверами, шпагами, кинжалами?..»
Занятый этими мыслями дон Росендо уже почти не обращал внимания на неудобства пути, на ядовитых змей, нередко прошмыгивающих под ногами или нависающих над тропой подобно обрубкам лиан. К тому же неуклонно нарастающий шум воды позволял не занимать голову мыслями о времени приближения к висячему мосту, где должен был разыграться эпизод освобождения пленников. Сама предстоящая схватка не пугала молодого человека, но все же, когда между стволами заблестела водная гладь, дон Росендо ощутил невольную дрожь в окованных кандалами руках. «А вдруг в этот раз не выйдет? Вдруг сорвется?» — с внезапным испугом подумал он, взглянув на ржавые браслеты, плотно охватывавшие запястья.
Но как только ветхие связи моста затрепетали, показывая, что первые конвоиры уже ступили на пальмовые плашки, руки дона Росендо словно сами собой обрели давно желанную свободу. Теперь оставалось лишь дождаться, когда мост рухнет под тяжестью двух десятков хорошо вооруженных людей и конвоиры из хвоста колонны побегут на выручку своим товарищам.
Томиться пришлось недолго: крики, брань и беспорядочная пальба вскоре возвестили об успехе ночного предприятия, а первый же конвоир, поравнявшийся с доном Росендо, получил такой удар в висок, что буквально остолбенел на месте и рухнул лишь после того, как молодой человек освободил его от зажатого в кулаке револьвера и выдернул кинжал из висящих на поясе ножен.
Со вторым, также не ожидавшим нападения, довольно ловко управилась Касильда, но третий оказался осторожнее. Вместо того чтобы бежать вдоль колонны очертя голову, он нырнул в чашу и пару раз выстрелил, прежде чем пуля дона Росендо положила конец его земному существованию. Странно было то, что в этих коротких стычках не принял никакого участия дон Диего, точнее, пожилой индеец, облик которого тот так искусно скопировал. Он, правда, не прятался, не суетился под выстрелами, но вел себя, как человек, всецело отдавшийся на волю случая: сел на землю, поджал ноги в сыромятных сандалиях и безвольно сложил перед собой скованные кандалами руки. Это было уже совсем некстати, потому что схватка стала приобретать опасный и даже непредсказуемый оборот, так как конвоиров оказалось несколько поболее, чем предполагали освободившиеся бунтовщики. Стреляли они, правда, не очень часто, но треск сучьев и мелькающие в зарослях тени со всей очевидностью указывали дону Росендо и Касильде, что их берут в кольцо, радиус которого неукоснительно сокращается до расстояния прицельного ножевого броска.
Он бы, разумеется, и последовал, но в тот момент, когда из-за ближайшего пальмового ствола уже высунулась рука с зажатым в кулаке клинком, перед глазами дона Росендо внезапно мелькнул знакомый черный плащ, и нож, вместо того чтобы исполнить свое убийственное предназначение, серебристой рыбкой нырнул к древесному подножью. Вслед за этим из чащи послышался яростный крик: «Зорро!» — и невидимый эпицентр схватки тут же переместился туда. Теперь уже все внимание бандитов было направлено на человека в черной маске, мелькавшего между переплетениями лиан и мохнатыми пальмовыми стволами.
Но самое странное было даже не это, а то, что индейцы, дотоле вполне равнодушно наблюдавшие за доном Росендо и его сестрой, при появлении Зорро необыкновенно воодушевились и стали бодрыми криками поддерживать своего освободителя. Дона Росендо сперва несколько оскорбило такое пренебрежение к их с сестрой стараниям, но он тут же объяснил его тем, что бедные кандальники поверили в реальную перемену своей участи лишь после появления таинственного незнакомца.
Конвоиры тоже ощутили реальное изменение ситуации, ибо из нападавших они вдруг каким-то непостижимым образом обратились в обороняющихся; черный плащ возникал и пропадал всегда там, где его меньше всего ожидали, и каждый раз его появление производило ощутимые опустошения в рядах бандитов. Какое-либо постороннее вмешательство в эту схватку представлялось дону Росендо совершенно бессмысленным, а так как исход ее был, по всей вероятности, предопределен, молодому человеку не оставалось ничего другого, кроме как добраться до ключей и приступить к постепенному освобождению невольников.
Касильда также приняла участие в поисках ключей, и ей повезло: не прошло и четверти часа, как она условным свистом дала понять брату, что тот может возвращаться к колонне. Здесь обнаружилось, что соседствовавший с доном Росендо пожилой индеец, точнее, дон Диего, скрывавшийся под его обликом, не просто сидит на том же месте, но не делает никаких попыток к самостоятельному освобождению.
«Какого черта?! — возмутился про себя дон Росендо, безуспешно пытаясь заглянуть в опущенные глаза узника. — Неужели этот комедиант так утомился, что не в состоянии сбросить с себя паршивые железки? Или долицедействовался до того, что уже не может развоплотиться? Впал в гипнотическое состояние? В лунатизм?»
Дон Росендо хотел уже громко окликнуть и даже потрясти за плечо впавшего в оцепенение пленника, но Касильда мягко отвела его руку и прикрыла ладонью уже готовый разразиться проклятиями рот.
— Он знает, что делает, — шепнула она, — и если он не хочет обращаться в кабальеро, значит, для этого еще не пришло время.
— Вот-вот, — желчно прошипел сквозь зубы дон Росендо, — и местечко не очень подходящее, стреляют…
Индеец никак не отреагировал на эту перебранку, но как только Касильда протянула к нему ключи от кандалов, молча выставил ей навстречу свои бурые жилистые ладони.
«Надо же, — подумал дон Росендо, — даже руки сделал как у индейца! Видно, не зря я интересовался у падре, не замечал ли он за сеньором де ла Вега склонности к лицедейству? Но нет ли какого-то знака, намека в том, что от оков его освобождает именно Касильда, а не я?»
Этот внезапно возникший вопрос привел дона Росендо в некоторое замешательство, которое, впрочем, длилось недолго: с падением последнего браслета индеец, точнее, дон Диего, слабым голосом попросил пить, и Касильда, передав брату ключи, занялась освобожденным пленником.
Далее для дона Росендо началась чисто механическая работа. Он тупо вставлял ключи в замочные скважины, размыкал тугие скрипучие дужки и не без зависти прислушивался к выстрелам, все еще звучавшим где-то в хвосте колонны.
«Се человек! — со смешанными чувствами думал дон Росендо. — А я? Кто я? Что я? То, что я сейчас делаю, с гораздо большим успехом могла бы исполнить какая-нибудь старуха ключница, скрюченная подагрой и ревматизмом! И дон Диего тоже хорош! С чего это вдруг на него напала такая невозможная слабость? Захотел остаться с Касильдой наедине? А как же „время и место“? Или ему так не терпится охмурить мою неискушенную в амурных делах сестру своими медовыми речами, что он даже забыл про „великое и гуманное дело освобождения“, болтовней о котором он морочил нам головы на протяжении всего нашего кандального пути?.. Нет, довольно, здоровье, а тем более жизнь этого господина, я полагаю, сейчас уже вне опасности!»
И дон Росендо, разомкнув браслеты на лодыжках очередного кандальника, выпрямился во весь рост, сложил ладони ковшиком и, приблизив их ко рту, громко выкрикнул:
— Касильда!.. Касильда!.. Сюда!.. Еще один несчастный нуждается в твоей помощи!..
Все это, впрочем, было чистейшей правдой: очередной освобожденный узник бессильно обмяк и бесформенным комом осел на землю так, словно кандалы были его единственной опорой. Дон Росендо пригляделся к его лицу и под слоем охры и глины довольно явственно различил черты падре Иларио. Так что помощь Касильды была здесь как нельзя более кстати, к тому же дон Росендо спешил достичь хвоста колонны прежде, чем там прозвучит последний выстрел.
Но этой надежде сбыться было уже не суждено; к тому времени, когда последний узник сбросил ненавистные оковы и вместо благодарности разразился яростной бранью — под гримом скрывался дон Манеко, — черный плащ уже перестал мелькать между деревьями.
«Но что за причины заставляют этого благородного сеньора так упорно скрывать свой облик? — с отчаянием подумал дон Росендо о таинственном освободителе. — Или он боится чрезмерных изъявлений благодарности, не любит окружать себя людьми, которые вечно будут считать себя его должниками?.. Что ж, такая позиция делает ему честь, но не обязывает меня оставить попытки разгадать эту тайну».
Однако это дело, по-видимому, откладывалось как минимум до следующей встречи с облаченным в черное незнакомцем. Исполнив то, ради чего он возник из лесной чащи, Зорро вновь исчез, пометив несколько пальмовых стволов характерными угловатыми росчерками. Зато неожиданно очнулся от своего недомогания дон Диего; к тому времени, когда дон Росендо и Касильда вернулись к своим местам в освобожденной колонне, сеньор де ла Вега уже сбросил с себя остатки маскарадного одеяния и предстал перед братом и сестрой в своем обычном, хотя и несколько потрепанном, облачении. На его голове даже красовалось довольно обширное, но совершенно неизвестно откуда возникшее сомбреро, укрыть которое среди лохмотьев было бы довольно затруднительно. Но по сравнению с загадкой Зорро эти неувязки представлялись дону Росендо столь ничтожными, что он даже не дал себе труда поразмыслить над внезапными метаморфозами своего приятеля. К тому же в нем опять стало непроизвольно подниматься раздражение, а когда дон Диего, рассмотрев на пальмовом стволе резкую пометку их освободителя, весьма небрежно обронил что-то в том смысле, что «они втроем уже достаточно сделали для того, чтобы действия господина Зорро увенчались успехом», дон Росендо едва удержался от резкости.
«Молчал бы лучше! — подумал он, с трудом подавляя свой импульс. — Сидел, как истукан, пока этот благородный сеньор рисковал жизнью ради нашего спасения!.. И не просто сидел, а еще, наверное, обольщал Касильду, пользуясь их относительным уединением!.. Бил на жалость, зная, что женское сердце так чувствительно к чужим страданиям… Но когда же это все у них началось? Не иначе как в те дни, когда я лежал в беспамятстве после той проклятой корриды, будь она неладна!..»
Но, несмотря на эти неприязненные мысли, дон Росендо держался так, словно никаких недоразумений между ним и доном Диего нет и быть не может. К тому же сеньор де ла Вега, как про себя с некоторых пор стал называть его дон Росендо, не подавал никаких поводов для подозрений или недовольства; более того, его поведение во все дни, пока путники возвращались в окрестности Комалы, можно было считать безупречным во всех отношениях.
Прежде всего дон Диего полностью опроверг подозрения дона Росендо относительно своей недостаточной храбрости. Дело в том, что известие о расстреле конвоя и бегстве целой колонны потенциальных рабов довольно скоро дошло до хозяев рудников, и те незамедлительно снарядили погоню за изнуренными беглецами. Свежие силы и знание местности позволили преследователям довольно быстро перекрыть возможные отступные пути и посредством неожиданных наскоков и засад заставить почти безоружных беглецов пуститься на поиски относительно безопасных маршрутов.
И в этих условиях дон Диего оказался на высоте. Он не только двигался впереди колонны, но зачастую упреждал нападавших, обнаруживая их близкое присутствие по едва уловимым, но тем не менее несомненным приметам. Его интуиция порой приводила дона Росендо в недоумение, которое вскоре переросло в тщательно скрываемый восторг, ибо восторг предполагает поклонение, а дон Росендо с его молодым честолюбием предпочитал оставаться внутренне свободным человеком. При этом уже к концу первого дня пути его внешнее подчинение более опытному и старшему стало очевидно не только для него самого, но и для Касильды, которая, впрочем, постаралась пощадить самолюбие брата, заметив ему как бы между прочим, что в данной ситуации такое поведение будет для всех наиболее уместно.
Дон Росендо хотел бы уточнить, кого она подразумевает под «всеми», но тут же одернул себя за эту глупую попытку вызвать сестру на совершенно ненужный в силу своей банальности разговор. И так. было ясно, что речь идет о доне Манеко, его слуге Жероме и падре Иларио, уже почувствовавших, что между приятелями назревает некий конфликт, и потому весьма внимательно, хоть и почти незаметно, наблюдавших за развитием их отношений, когда представлялась возможность.
Но опасности отступления по враждебной местности вскоре исключили ее; колонна разбилась на маленькие группки, составившиеся по принципу если не взаимных симпатий, то, по крайней мере, относительно близкого и длительного предыдущего знакомства. Так рядом с доном Диего вполне естественным образом оказались дон Росендо с сестрой, а также падре Иларио и индеец Тилькуате с несколькими своими соплеменниками. Теперь роли несколько переменились: Тилькуате взял на себя обязанности проводника, без малейших возражений предоставленные ему доном Диего, остальные же ограничились тем, что во время движения и ночлегов обеспечивали безопасность их маленькой и почти безоружной группки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43