И потому вряд ли вызовет удивление тот факт,
что в своем переводе Морелле придал книге Беккариа
32
форму договора. Он попытался сделать из нес осно-
ву для нового кодекса, преобразовав ее в произведе-
ние скорее юридической направленности, чтобы бо-
лее эффектно бороться с парламентом и судебными
крючкотворами. Кардинально изменив структуру
книги, он превращает ее в памфлет, в котором уго-
ловная проблематика служила вспомогательным сред-
ством для юридической борьбы в общем плане. Не
только дух французского рационализма способство-
вал тому, что Морелле структурно переделал книгу
Беккариа и представил ее публике франкоязычной
Европы в более систематизированном виде. Его толк-
нула на это практическая необходимость. Неизбеж-
ность столкновения мнений привела к тому, что
вскоре Вольтер написал "Комментарий" и попытался
найти точку соприкосновения между формами юри-
дической логики и новыми соображениями о сущно-
сти права, которые выдвинул Беккариа.
За этим последовали споры, которые из мира са-
мих французских философов перекинулись в Ита-
лию, а затем в Англию и Германию. Повсюду услыша-
но было слово Беккариа. Гримм и Дидро ратовали за
оригинальный текст. Другие склонялись к версии Мо-
релле. Беккариа уступил. Дидро назвал это посягатель-
ством на жизнь книги со стороны переводчика. Речь
не шла просто о выборе слов или предложений. Под
этим скрывалась мучительная и нелегкая борьба кни-
ги Беккариа за выживание в политической атмосфере
той эпохи.
33
Книга "О преступлениях и наказаниях" и на бере-
гах Сены продолжала призывать еще раз обратиться
к основам общества и разработать инструменты, ко-
торыми можно было бы попытаться его реформиро-
вать. Даже в кругу просветителей произведение вело
двойную жизнь. Тот же Морелле не отрицал двойст-
венности этой жизни. "Нам кажется, что заслугой на-
шего автора является попытка объединить силу разу-
ма с теплотой чувства..." Письменный диалог между
ним и Беккариа, их общие признания и исповеди
укрепляли стремление этих двух столь различных по
характеру людей, смотревших совершенно по-разно-
му на одни и те же вещи, понять друг друга.
Перелом наступил в тот день, когда осенью 1766
года Беккариа решил отправиться в Париж, приняв,
наконец, столь настойчивые и теплые приглашения
тех французов, благодаря которым он стал известен
всей Европе. С тяжелым сердцем он покинул Милан,
предчувствуя, что этим отъездом он собственными
руками ослаблял то ценное психологическое равнове-
сие, которое позволяло ему жить со своими друзья-
ми, думать, работать. Новый и, возможно, враждеб-
ный мир, несмотря на все комплименты и восхвале-
ния, открывался перед ним. Беккариа начали одоле-
вать страхи, как только он оказался вне привычного
круга, который защищал его. Для него было пыткой
оказаться вдали от друзей и жены, за которых он де-
ржался, чтобы уберечься от самого себя. Как он мог
вынести в таком состоянии духа тонкую игру, сво-
34

бодный диалог и непредубежденность философов?
Он мог согласиться быть с ними корректным, при-
нимать их критику и восторженность. Но чего он не
мог вынести, так это принять правила их игры, по-
ставить вопрос так, чтобы вновь обсуждать все с са-
мого начала. В этом он был сродни Руссо, но его ре-
акция была более скромная и пассивная. Он не со-
противлялся, а просто поехал в Париж, избегая славы
и отказываясь быть не тем, кем он был.
О том, как философы обсуждали между собой его
книгу, можно судить по переписке Беккариа с Мо-
релле, Дидро и Мармонтелем, которая началась уже
после того, как он вернулся в Милан. Письма упомя-
нутых филсофов того периода до сих пор хранятся
среди его бумаг. В замешательство приведут они тех,
кто попытается с точностью приписать каждое из
них определенному автору. Зачастую создается впе-
чатление, что в них содержатся мысли, рожденные в
сознании их корреспондента. Но что имеет особен-
ное значение - так это та общая атмосфера, та дис-
куссия, которая была порождена книгой Беккариа.
Так, парадокс Дидро (и тех, кто разделял его точку
зрения) - использовать каторжников для более быст
рого воспроизводства человеческого рода, - был ни
чем иным, как демонстрацией ложности теории, что
преступление наследуется. Переписка не была лишена
случайных замечаний, сделанных не столько для того,
чтобы поддержать более живую атмосферу дискуссии,
сколько для того, чтобы направить ее в определенное
35
русло. Но если не придавать этому диалогу преувели-
ченного значения и трезво оценить выводы, из него
вытекающие, то можно убедиться, что философов
особенно интересовали социалбние поиедствия реформ,
предложенных Беккариа. Французские философы пы-
тались оценить, что в самом деле могла бы означать
для самой бедной части населения замена принуди-
тельных работ на смертную казнь, каков статистиче-
ский показатель смертной казни, сопоставленный с
другими видами смерти, болезнями, халатностью,
невежеством, проституцией, дорожными происше-
ствиями. Именно об этом писал несколько лег спу-
стя Дидро в своих комментариях к "Наказу" Екатери-
ны II. Эта постоянная забота о судьбах общества не
давала философам возможности по-настоящему по-
чувствовать гуманизм, которым руководствовался
Беккариа. Даже в том, что касалось пытки, они про-
должали рассуждать о злободневности проблемы и
оценивали последствия, к которым могла привести ее
отмена в борьбе с бандитами и разбойниками, вме-
сто того чтобы подчеркнуть, как это сделал Беккариа,
непоколебимое моральное отвращение к пытке, то
есть точку зрения, от которой не следовало и нельзя
было отступать. Подобный подход отразился и на
обсуждении проблемы смертной казни. И это, по-
рой, искажает те ощущения, которые появляются по-
сле чтения "О преступлениях и наказаниях".
Письма французских философов к Беккариа, на-
писанные после его возвращения на родину, точно
36
передают реакцию на его книгу, идущую из самого
центра парижской интеллектуальной жизни. Если
дать немного воли фантазии, то может показаться,
что философы убедили себя, будто бы следует поста-
вить под сомнение саму организацию человеческого
общества и незачем останавливаться и сражаться за
какие-нибудь отдельные реформы, как предлагал
Беккариа. Конечно, как справедливо заметил один из
них - Суар - в основу книги "О преступлениях и
наказаниях" положено видение эволюции человечест-
ва, философия истории. Реформы, которых требовал
Беккариа, сопоставлялись и с особым и специфиче-
ским моментом этого развития. Суар был прав, под-
черкнув, что и в этом взгляд Беккариа был особенно
проницательным. Но у итальянского автора требова-
ния реформ, конкретные и ограниченные, были в
центре его произведения, а те, кто сохранил их в
центре французской версии для того, чтобы открыть
путь к новому кодексу Франции, казалось, в душе
своей не очень стремились пойти по нему. Их при-
влекали более грандиозные планы и далекие цели.
Можно предположить, что парижские философы
были менее склонны бросить все свои силы на ре-
формы, потому что именно события последних лег
правления Людовика XV, так же как и первые годы
Жан Батист-Антуан Суар (1733-1817) Умл оЗним нi самих
мЗнмх участников "интшектуалмою отмена" межУу Италией
к Францией.
37
правления Людовика XVI, не могли оставить им ни-
чего, кроме слабых надежд, сопровождавшихся вос-
поминаниями о недавних разочарованиях. Француз-
ские парламентарии возражали активнее других зако-
нодателей своего времени (за исключением англий-
ских) против попыток изменить законы и процеду-
ры, касающиеся, в том числе, смертной казни и пы-
ток. Неспособность французской монархии пойти по
пути просвещенного абсолютизма возрастала с каж-
дым днем. Свидетельством тому служило обострение
проблем, связанных с тюремным заключением, висе-
лицами, пытками, сохранением судейских привиле-
гий. Нерешенность именно этих проблем препятство-
вала модернизации системы правосудия во Франции
эпохи "Энциклопедии" и Общественного Договора.
В начале 70-х годов XVIII века Вольтер показывает
блестящий пример борьбы с правовой традицией, с
парламентскими "тиграми", против нарастания юри-
дической энтропии, которая явилась результатом по-
стоянных неудач проводимой во Франции политики
реформ. Именно Вольтер в трогательном документе
рассказал Беккариа обо всем, что он пытался сделать,
чтобы отомстить за Ла Барра и его молодых друзей,
казненных со средневековой жестокостью на основа-
нии обвинения в святотатстве, глумлении над рели-
гией и высмеивании ее. Молодые офицеры стали
жертвой архаичного обычая, не делающего различия
между грехом и преступлением. Не случайно Вольтер
рассказал именно автору книги "О преступлениях и
38
наказаниях" о том, что он предпринимал, чтобы по-
казать, к каким ужасным последствиям могло приве-
сти в любой момент той эпохи, даже в самой про-
свещенной стране, буквальное толкование средневеко-
вых обычаев. Беккариа поблагодарил, но не сделал
ничего, чтобы поддержать фернейского патриарха.
Он не был более расположен бороться и сражаться.
Его книга в одиночку и самостоятельно продолжала
бороться вместо него. Тот же Вольтер в разговоре с
одним из своих итальянских визитеров Филиппе
Мадзукелли 26 сентября 1770 года не мог не выра-
зить своего восхищения миланским философом.
"Скажите маркизу де Беккариа, что я несчастный се-
мидесятисемилетний старик, что я стою одной ногой
в могиле, что я хотел бы быть в Милане с единствен-
ной целью как можно скорее увидеть, узнать и вос-
хититься тем, кем постоянно восхищаюсь здесь." В
конце концов первые признаки изменений стали по-
являться. Но они исходили не от парижского парла-
мента, а появились в провинции, в самых отдален-
ных уголках Франции, и прежде всего в Гренобле.
Молодой друг и ученик философов Серван ошело-
мил слушателей своей верой в реформы и выражен-
ным во весь голос восхищением Беккариа. Из фран-
цузской провинции в течение многих лег продолжа-
Жом-Мишмi-Антуан Серван (1737-1807) - один из нiмноiмх
преЗстмитшй французскою юридическою сословия, отказмшнхся
от траЗиционною подхода к мршенчю праммудия.
39
ли слышаться голоса тех, кто вновь и вновь подтвер-
ждал необходимость полного пересмотра судебной
системы, особенно протестуя против непоследователь-
ности и несправедливости старорежимного уголовно-
го права.
Б 1770 г. во Франции с новой силой разгорелась
дискуссия вокруг книги Беккариа. Вновь в ход по-
шли доводы, которые уже приводил Факинеи (и раз-
делял сам Дидро). К ним прибегли противники ми-
ланского маркиза, чтобы предпринять на страницах
"Меркюр де Франс" новую атаку против основной
идеи его книги, то есть против замены смертной каз-
ни принудительными работами: "Вы хотите, чтобы
отменили смертную казнь и чтобы согласились зако-
вать преступников и направить их на принудитель-
ные работы... Это означало бы открыть дверь безна-
казанности, предоставить богатым и знатным право
спокойно совершать преступления... Ваша мягкость
делала бы преступление притягательным. И в цепях
остались бы только самые неимущие, лишенные
средств, то есть, следовательно, те, кого, согласно ва-
шим принципам, следовало бы простить в первую
очередь."
Согласно французским критикам книги Беккариа
преждевременный гуманизм .и неуместное отпущение
грехов были на руку власть имущим и богатым. Бед-
ным, обездоленным еще нужна была защита, кото-
рая, как они объясняли в своих многочисленных
публикациях, могла прийти лишь от сильной и, воз
40
можно, тиранической центральной власти. На защиту
идей Беккариа встали итальянские сторонники идей
Руссо и равноправия. В своей полемике с француз-
скими оппонентами они подчеркивали, что смертная
казнь - это несправедливость, которую нельзя больг
ше терпеть. А все разглагольствования политического
и социального плана в ее защиту ничего не стоили.
Тезис о том, что снисходительность ведет к безнака-
занности власть имущих и богатых, отвергался ссыл-
кой на идею, которую Беккариа, углубив и расши-
рив, заимствовал у Монтескье: терпимость способен
вует уменьшению количества преступлений. Менее
жестокое общество должно порождать меньшее коли-
чество преступников. Мягкость наказания, следова-
тельно, служила бы лучшей превентивной мерой. С
другой стороны, характер принудительных работ
можно было бы варьировать в зависимости от тяже-
сти преступления. При этом подчеркивалось, что су-
ществование системы наказаний, которые не уничто-
жали бы тех, кто совершает преступления, требует,
разумеется, четко выверенных пропорций. И делал-
ся вывод социальной значимости: принудительный
труд - это прекрасное средство, которым могли бы
воспользоваться реформаторы, чтобы изменить соот-
ношение между преступностью и различными класса-
ми общества.
Социальный аспект проблемы послужил поводом
для крупного французского писателя и просветителя
аббата Мабли включиться в полемику. Он подошел к
ее рассмотрению не с точки зрения привилегирован-
ных, а с позиции обездоленных, для которых прину-
дительный труд представлял лишь другую форму их
повседневного и привычного образа жизни. Против
принудительного труда аббат Мабли выдвинул самое
серьезное возражение, которое во Франции и Европе
еще более усилило ощущение того, что лишь в ином
обществе возможны наказания, отличные от тех, что
XVIII век унаследовал от правовых традиций средне-
вековья. Напрасно было браться за реформы тюрем
и наказаний, пока не возьмет верх равноправие. В
своей книге "О законодательстве, или основы зако-
нов", опубликованной в 1776 году, Мабли внов вы-
носит эту проблему на обсуждение.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25