- Пришла я к Гарольду в коттедж, мы поговорили о разных разностях, потом я спрашиваю: "Милый, когда ты стащишь каску у Юстаса Оутса?" Вы не поверите, но он посмотрел на меня таким ужасно робким, испуганным взглядом и сказал, что долго боролся со своей совестью, надеясь получить ее согласие, но совесть не сдалась, она и слышать не хочет о краже каски у Юстаса Оутса, поэтому все отменяется. "Ах так? - сказала я и выпрямилась во весь рост. - Значит, отменяется? Ну, тогда и помолвка наша тоже отменяется". Он и уронил все слайды Святой земли, которые держал в обеих руках, а я ушла. - Ушли? Неужели? - Да, ушла. И считаю, что правильно сделала. Если он будет говорить мне "нет" каждый раз, как я попрошу его о каком-нибудь пустяке, лучше уж узнать об этом заранее. Все сложилось как нельзя лучше, я просто счастлива. И, шмыгнув носом, да так громко, будто рядом разорвали кусок полотна, она закрыла лицо руками и разразилась безудержными рыданиями, как принято говорить. Конечно, душераздирающее зрелище, и вы не слишком ошибетесь, если выскажете предположение, что меня переполнило сочувствие к ее горю. Уверен, во всем Уэст-Энде не найти другого мужчины, который бы так живо откликался на женские страдания. Будь я поближе, я бы безо всякого погладил ее по голове. Но несмотря на доброе сердце, у Вустеров довольно земного здравого смысла, и я очень скоро сообразил, что в этой истории есть свои плюсы. - Ужасно, - сказал я, - сердце кровью обливается. Верно, Дживс? - Безусловно, сэр. - Да, черт возьми, оно просто истекает кровью, и ничего тут не скажешь, можно только выразить надежду, что великий целитель Время залечит рану. И поскольку в сложившихся обстоятельствах блокнот вам, конечно, больше не нужен, может быть, вы вернете его мне? - Что? - Я сказал, что, поскольку ваш предполагаемый союз с Пинкером распался, вы, естественно, не пожелаете хранить среди своих вещей блокнот Гасси... - Ах, не морочьте мне сейчас голову вашими дурацкими блокнотами, - Ну, конечно, конечно, у меня и в мыслях не было. Просто я хотел сказать, что, если когда-нибудь у вас найдется время... выдастся лишняя минута... вы не сочтете за труд... - Ладно. Но сейчас я не могу отдать его вам. Блокнота здесь нет. - Нет? - Нет. Я положила его... Что это? Она остановилась на самом интересном месте, потому что все мы вдруг услышали стук. Стук доносился со стороны балкона. Должен упомянуть, что в комнате Стиффи, кроме кровати под балдахином, ценных картин, обитых богатой тканью мягких кресел и прочей дорогой мебели, которых совершенно не заслуживала эта наглая девчонка, кусавшая руку, которая кормила ее, устроив в своей квартире в ее честь обед, а теперь испытывала по ее милости жуткое отчаяние и тревогу, - так вот, в этой комнате был еще и балкон. Стучали в балконную дверь, из чего можно было заключить, что за ней кто-то стоял. Бартоломью мгновенно понял это, потому что с необыкновенным проворством подскочил к балконной двери и стал выгрызаться наружу. До сих пор пес вел себя в высшей степени сдержанно, казалось, он готов сидеть и гипнотизировать вас взглядом вечно, а тут вдруг оказалось, что это хулиган и сквернослов. Наблюдая, как он бесчинствует, грызя дверь и исходя площадной бранью, я благодарил Бога, что мне удалось так быстро вскочить на комод. Дикий кровожадный зверь - вот кем оказался этот Бартоломью Бинг. Конечно, не нам, смертным, осуждать замыслы мудрого Провидения, но, черт меня возьми, не понимаю я, зачем собаке не слишком большого размера оно дало челюсти и зубы крокодила. Впрочем, что толку удивляться, теперь все равно ничего не изменишь. Стиффи от неожиданности замерла, что вполне естественно, когда девушка слышит стук в балконную дверь, но через минуту опомнилась и пошла узнать, что все это значит. С комода, где я сидел, мне было ничего не углядеть, но туалетный столик был явно расположен более удачно. Вот она откинула занавеску и вдруг прижала руку к груди, как актриса на сцене, с ее губ сорвался громкий крик, я услышал его, несмотря на оглушительный лай и хрип вконец осатаневшего терьера. - Гарольд! - воскликнула она, и, следуя простейшей логике, я заключил, что на балконе стоит мой старый добрый друг Растяпа Пинкер, ныне священник. В голосе юной авантюристки была та самая радость, с которой женщина встречает рокового любовника, однако, поразмыслив, эта особа сочла, что подобный тон не слишком уместен после сцены, только что происшедшей между ней и служителем Бога. И заговорила холодно и враждебно, я все слышал, потому что она взяла на руки эту злобную тварь Бартоломью и зажала ему пасть рукой - я бы такого в жизни не сделал, осыпь меня золотом. - Что вам угодно? Бартоломью молчал, слышимость была великолепная. Голос Пинкера звучал слегка приглушенно за стеклянной дверью, но все равно можно было разобрать каждое слово. - Стиффи! - В чем дело? - Можно войти? - Нет, нельзя. - Я кое-что принес. Юная шантажистка в восторге взвизгнула. - Гарольд! Ты ангел! Неужели ты все-таки раздобыл ее? - Да. - Ах, Гарольд, какое счастье, какая радость! Она в волнении открыла балкон, в комнату ворвался холодный ветер, коленкам под брюками стало холодно. Ветер ворвался, но Пинкер почему-то не вошел. Он мялся на балконе, и через минуту я понял причину его нерешительности. - Скажи, Стиффи, а твой пес не бросится? - Нет, нет. Подожди минуту. Она отнесла животное к чулану, где висела одежда, бросила его туда и закрыла дверь. Никаких сообщений из-за двери не последовало, поэтому надо полагать, что тварь улеглась на полу и заснула. Скотч-терьеры - философы, они легко приспосабливаются к переменам жизни. Тяпнут слабого, от сильного убегут. - Путь свободен, мой ангел, - сказала она, возвращаясь к балкону, и переступивший порог Пинкер заключил ее в объятия. Они закружились, и сначала было трудно разобрать, кто из них где, но вот он разжал руки, и я наконец увидел его отдельно от нее и с ног до головы. Он здорово раздобрел за время, что мы не виделись. Деревенское сливочное масло и несуетливая жизнь, которую ведут священники, прибавили еще несколько фунтов веса к его и без того внушительной комплекции. Тощий, долговязый спортсмен Пинкер остался в нашей ранней юности, на "Великопостных гонках". Однако я скоро понял, что изменился он только внешне. Он чуть не упал на ровном месте, споткнувшись о ковер, налетел на оказавшийся поблизости столик и, как ни трудно это было, умудрился его опрокинуть, - нет, передо мной все тот же нескладеха Пинкер, у которого обе ноги - левые, и если его отправить в переход через великую пустыню Гоби, он в силу особенностей своей физической конституции непременно собьет кого-нибудь с ног по дороге. В былые времена в колледже физиономия Пинкера вечно сияла здоровьем и радостью. Здоровье осталось - он напоминал одетый священником бурак, однако с весельем дело обстояло не столь благополучно. Лицо было встревоженное, мрачное, наверно, совесть совсем искогтила его. И не наверно, а точно, потому что в руке он держал ту самую каску, которую я видел на голове полицейского Юстаса Оутса. Он резко и поспешно сунул ее Стиффи, будто каска жгла его, а Стиффи в восторге издала вопль, полный неги и ласки. - Вот, принес, - тупо сказал он. - Ах, Гарольд! - И перчатки твои тоже принес. Ты их забыла. Я одну только принес. Другой не нашел. - Спасибо, любимый. Бог с ними, с перчатками. Ты у меня настоящее чудо. Расскажи мне все в подробностях. Он открыл было рот, чтобы рассказывать, да так и застыл, - я увидел, что он в ужасе глядит на меня. Потом перевел взгляд на Дживса. Нетрудно догадаться, какие мысли проносятся в его мозгу. Он спрашивал себя, кто мы - живые люди или из-за нервного напряжения, в котором он живет, у него начались галлюцинации. - Стиффи, - прошептал он, - ты, пожалуйста, сейчас не смотри на комод, но скажи, там кто-то сидит? - Что? А, да, это Берти Вустер. - Правда, он? - Его лицо посветлело. - Я был не вполне уверен. А на гардеробе тоже кто-то есть? - Там камердинер Берти, Дживс. - Приятно познакомиться, - сказал Пинкер. - Очень приятно, сэр, - отозвался Дживс. Мы с Дживсом спустились на пол, и я шагнул к старому другу, протянув руку. - Ну, здорово, Пинкер. - Привет, Берти. - Сколько лет, сколько зим. - Да уж, давненько не виделись. - Ты, говорят, священником стал. - Верно. - Как прихожане? - Отлично, спасибо. Наступила пауза, и я подумал, хорошо бы расспросить его об однокашниках кого он видел в последнее время, о ком что слышал, - словом, как обычно при встрече двух друзей после долгой разлуки, когда говорить особенно не о чем, но мне помешала Стиффи. Она ворковала над каской, как мать у колыбели спящего младенца, но тут вдруг возьми да и надень каску на себя, и при этом громко рассмеялась, а Пинкеру это было как нож в сердце, он снова ужаснулся тому, что сотворил. Вы наверняка слышали выражение: "Несчастный слишком хорошо знал, что его ждет". Так вот, это сейчас в полной мере относилось к Гарольду Пинкеру. Он прянул как испуганный конь, налетел на еще один столик, шагнул заплетающимися ногами к креслу, опрокинул его, потом поднял, поставил, сел в него и закрыл лицо руками. - Если об этом узнает младший класс воскресной школы! - простонал он, дрожа всем телом. Я хорошо понимал друга. Человек в его положении должен вести себя очень осмотрительно. Прихожане ожидают от священника ревностного исполнения своих обязанностей. Они представляют себе его пастырем, который читает проповеди о разных там хеттеях, аморреях и как они еще называются, возвращает мудрым словом на путь истинный грешника, кормит супом болящих, поправляет им подушки, ну и все прочее. Когда же они обнаружат, что он стащил у полицейского каску, они изумленно посмотрят друг на друга с осуждением в глазах и спросят, достоин ли этот человек выполнять столь высокую миссию. Вот что тревожило Пинкера и не позволяло быть прежним жизнерадостным священником, который так весело смеялся на последнем празднике в воскресной школе, что все до сих пор не могут его забыть. Стиффи захотела приободрить возлюбленного. - Прости меня, милый. Если ее вид тебя расстраивает, лучше я ее уберу. Она подошла к комоду и засунула каску в ящик. - Только я не понимаю, почему ты расстраиваешься. Мне кажется, ты должен радоваться и гордиться. А теперь расскажи мне все. - Пожалуйста, - поддержал ее я. - Хочется узнать из первых рук. - Ты крался за ним, как тигр? - спросила Стиффи. - Конечно, крался, - с укоризной подтвердил я. До чего глупая девица! Неужели вы допускаете мысль, что он мог подбежать открыто, ни от кого не таясь? Нет, он неотступно полз за ним, как змея, и когда тот сел отдохнуть возле перелаза у изгороди или где-нибудь еще и, ни о чем не подозревая, закурил трубочку, Пинкер и осуществил свой план, так ведь? Гарольд Пинкер сидел, уставясь в пустоту, и на его лице было все то же мрачное, тревожное выражение. - Не садился он отдыхать у перелаза. Он стоял, опершись о перила. Когда ты ушла от меня, Стиффи, я решил прогуляться и все обдумать, прошел по полю Планкетта и хотел перейти на соседнее, как вдруг увидел впереди какую-то темную фигуру, это был он. Я кивнул. Как ясно я представлял себе эту сцену! - Надеюсь, - сказал я, - ты вспомнил, что сначала надо сбить каску на лицо, а потом рвануть вверх? - Ничего этого не понадобилось. Каска была не на голове. Он снял ее и положил на траву. Я подкрался и схватил ее. Я строго посмотрел на него. - Как же так. Пинкер, ты нарушил правила игры. - Ничего он не нарушал, - пылко возразила Стиффи.- Я считаю, он проявил величайшую ловкость. Я не мог отступить со своих позиций. У нас в "Трутнях" очень строгие взгляды на этот счет. - Разработаны специальные приемы, чтобы похищать у полицейских каски. Ты их не применял, - решительно стоял на своем я. - Это совершеннейшая чепуха, - отмахнулась от меня Стиффи. - Любимый, ты был изумителен. Я пожал плечами. - Что вы скажете по этому поводу, Дживс? - Думаю, мне не стоит высказывать свое мнение, сэр. - Правильно, не стоит, - подхватила Стиффи. - И вам, Берти Вустер, не стоит, никого ваше мнение не интересует. И вообще, что вы о себе воображаете? - Она все больше распалялась. - Никто вас не звал, а вы заявились в спальню к девушке и поучаете, как можно похищать каски, а как нельзя. Вы сами не скажешь, чтоб проявили чудеса ловкости в этом искусстве, иначе бы вас не арестовали и не привели утром на Бошер-стрит, где вам пришлось пресмыкаться перед дядей Уоткином в надежде отделаться всего лишь штрафом. - Я вовсе не пресмыкался перед старым бандитом, - возмутился я. - Я держался спокойно и с большим достоинством, как вождь краснокожих на костре. Что до моей надежды отделаться штрафом... Стиффи не желала ничего слушать. - Я просто хотел сказать, что приговор ошарашил меня. Я был убежден, что довольно простого замечания. Но все это к делу не относится, важно другое: Пинкер в эпизоде с полицейским действовал вопреки правилам. Это так же безнравственно, как стрелять в сидящую птицу. И я не могу изменить своего мнения. - Я тоже не могу изменить своего мнения, что вам нечего делать в моей спальне. Зачем вы здесь торчите? - Да, я тоже удивился, - сказал Пинкер, впервые затронув эту тему. Конечно, я понимал, что у него есть все основания недоумевать, почему он застал такое сборище в спальне, где обитает одна только его возлюбленная. Я сурово посмотрел на нее. - Вы отлично знаете, почему я здесь. Я вам объяснил. Я пришел сюда, чтобы... - Ах да, конечно. Дорогой, Берти пришел ко мне за книгой. Но боюсь... тут она вонзила в мои глаза холодный зловещий взгляд, - боюсь, я пока не могу дать ему ее. Я еще сама не дочитала. Кстати, дорогой, - продолжала она, не выпуская из меня цепкого хищного взгляда, - Берти сказал, что будет счастлив помочь нам в нашем плане с серебряной коровой. - Дружище, неужели ты согласен? - радостно встрепенулся Пинкер. - Конечно, согласен, - сказала Стиффи. - Он только сейчас говорил мне, какое удовольствие это ему доставит. - Ты не против, если я расквашу тебе нос? - Конечно, он не против. - Понимаешь, я должен быть в крови. Кровь - это главное. - Ну конечно же, конечно, - нетерпеливо вступила Стиффи. Казалось, она торопится завершить сцену.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30