Только тут он подумал, что, кроме ножа на поясе, при нём нет никакого оружия.
«Хоть бы попалась какая-нибудь кочёвка!» — подумалось Салавату.
Сквозь густые ветви мелькнул тонкий серп луны. Над головою зажёг огни Едыган. Салават устал, и гнев, распаливший его, притих. Он въезжал на горы, спускался в лощины, переезжал ручьи, расщелины и уже не знал, в какой стороне лежит кош Юлая…
Он спустился с горы в долину какой-то реки и отпустил повод. Жеребец остановился, пощипывая траву и фыркая.
Сам Салават тоже давно чувствовал голод, но у него не было с собой ничего. Дремалось. Салават клюнул носом в седле и очнулся. Надо было выбрать место ночлега, но стояла темень. С трудом он нашёл наконец приземистый, склонившийся набок дуб и в развилине двух широких сучьев лёг, сжавшись от холода, как щенок.
Сначала Салавату стало жалко себя.
Что делать дальше? После того как ударил отца, он теперь не посмеет вернуться домой, на свою кочёвку. Не жить же так вечно в лесу, одному!..
Но мало-помалу в дремоте самые завидные мечты охватили Салавата. Он вообразил, как, став большим, славным батыром, он приезжает к своим и все с почётом встречают его.
«А как же с Аминой? — подумал беглец. — Неужели так и оставить её старику в жёны?» Салавату не столько хотелось жениться на ней, сколько прельщала его мечта доказать, что он не «сопливый малайка», сделать так, чтобы все пожалели о том, что над ним смеялись.
Вырвать молоденькую жену из-под носа у богатого, знатного человека казалось Салавату блестящей победой. Потому, на время оставив мечты о подвигах, он снова обратился мыслями к женитьбе. С этими мыслями он и уснул.
Проснулся он на рассвете от испуганного храпа и ржания жеребца. Конь метался, рвался на дыбы, бил задом и всячески силился оборвать довод, которым он был привязан невдалеке к дереву.
Салават спросонок не сразу сообразил, что случилось, в даже тогда, когда услыхал с другой стороны хруст сучьев и увидал, что на поляну выходит из речного тумана какое-то чёрное чудище, юноша принял его сначала за колдуна и шайтана и только в последний миг понял, что это просто медведь. «Пропал жеребец!»
Не думая о себе, Салават спрыгнул с дуба и метнулся к жеребчику, чтобы обрезать его привязь. Но было поздно: медведь поднялся на задние лапы и с рёвом пошёл на него самого.
Сжав нож в руке, Салават даже не попытался бежать от опасности, он замер на месте и ждал, не видя ни жеребца, ни поляны, ни самого медведя, уставившись взором только в левую сторону груди врага, куда он наметил ударить ножом…
Острый кинжал погрузился в тело медведя с неожиданной лёгкостью, но Салавату уже пахнуло в лицо дыхание зверя, грудь его была сжата, спина, казалось, переломлена пополам, и железные когти с неё обдирали кожу…
…Когда Салават очнулся, над его головой были листья дуба и сквозь них сияло синее-синее небо. Он лежал несколько мгновений, не думая, ничего не вспоминая, не пытаясь пошевелиться и испытывая радость от самого созерцания листьев и неба. Лишь постепенно к нему возвратилась память, и только пошевелившись, почувствовал он ломоту во всём теле и острую боль в спине. Рядом с ним неподвижной лохматою грудой лежал мёртвый зверь. Привязанный конь стоял смирно, кося испуганным глазом.
Салават осмотрел побеждённого врага и себя самого. Вся одежда его оказалась в крови, запятнавшей также траву на месте битвы.
Было яркое утро. Прохлада, росная, влажная свежесть леса, пение птиц — все рождало бодрость и радость, но главное было — сознание победы. Победы!.. Всё, что случилось вчера на кочёвке, вдруг показалось далёким, неважным… Вот он, Салават, ещё только вчера был малайкой. Забавы и детские игры — всё, что он знал, а теперь он встретился ночью один на один с казавшейся неизбежною смертью — и он победил. Лохматая чёрная смерть, с оскаленной пастью, с железными когтями, лежит недвижной горой мёртвого мяса и окровавленной шерсти, а он, Салават, живой, сильный, бодрый, стоит над убитой смертью, как победитель на празднике… Пусть Сулейман так с ножом выйдет на зверя! Небось побоится!..
Салават припомнил, что нынче день сабантуя.
— Первая награда моя. Я победил! — сказал он.
Он, наклонясь, осмотрел рану зверя и вытащил из неё свой глубоко засаженный окровавленный нож. В этот миг Салавату казалось, что он всю жизнь будет бесстрашно колоть медведей. Ему казалось, что он хоть сегодня с охотой пойдёт в поединок на зверя. Да вовсе не так уж и страшно… «Медведь? Что такое медведь? Он мёртвый, а я живой!» — размышлял Салават.
Жеребец недоверчиво фыркал, взволнованно косил глазами, прядал ушами и тревожно дёргал повод, которым был крепко привязан к дереву.
Салават погладил его по вздрагивающей коже спины, отвязал от дерева и, не выпуская из рук повода, повёл к реке. Пока жеребец пил, Салават сбросил одежду и вошёл в холодную воду. Возле него на воде показались тёмные кровавые струйки; он оглянулся через плечо, как в зеркало, в воду — левая лопатка была разодрана. Больше не было ни одной царапины. Салават засмеялся, и эхо откликнулось в скалах.
Откуда-то из-за реки послышалось конское ржание. Жеребец ответил готовным и бодрым покриком. Ржание за рекой повторилось. Салават обрадовался: если близко лошади, значит, близко и люди.
Салават переехал речку и увидал табун. Невдалеке от табуна проезжал всадник. Салават окликнул его. Он оказался музыкантом, ехавшим на сабантуй к шайтан-кудейцам.
— Где мы сейчас? — спросил его мальчик. — Я заблудился.
— Здесь кончают кочевать кудеи и тамьяны. Там, — человек показал обратно за реку, — Кудейский юрт, а тут — Тамьянский. Тебе куда надо?
— Я сын старшины Юлая. Мне надо домой. — Он помолчал и с внезапной хвастливостью прибавил: — Я убил медведя.
Курайче взглянул на него недоверчиво.
— А где же шкура? — спросил он.
— Это мой первый медведь, я ещё не умею снимать шкуру, — признался Салават. — Тут близко. Ты мне поможешь?
Они вместе переехали речку.
— Вот так зверь! — восхищённо воскликнул курайче. — Не медведь, а медвежий батыр. Я ещё никогда не видал такого. Должно быть, батыр на батыра напал! — говорил курайче, помогая снимать шкуру. — Ну и зверь! Ты чудом остался жив. Сколько же лет тебе?
Салават повернулся к реке, окружённой горами, и крикнул во весь звонкий голос вопрос курайче:
— Сколько лет Салавату?
«Сколько лет Салавату?» — вопросом откликнулось эхо в прибрежных скалах, и тем же отзвуком прогремел отдалённый лес, и ещё откликнулось тем же вдали, в холмах.
— Батыр Салават!
Горное эхо прогрохотало отзвуком тех же слов.
— Четырнадцать лет Салавату, — сказал мальчик, и так же гулко откликнулось эхо…
По горной тропке скакал Салават со своим спутником, и с уст его сама сорвалась песня, полная гордости и молодого задора:
С соболем шапка зелёного цвета —
Вот Салавата-батыра примета.
Спросите: «Скольких же лет Салават?»
Батыру пятнадцати лет ещё нету…
Конь, чуя запах медведя, храпел и вздрагивал, мчась по горной тропе; Салавату его нелегко было сдерживать. Конь курайче тоже дрожал и прядал в сторону от конька Салавата. Всадники издали перекликались друг с другом.
На пути их лежал железный завод с деревеньками рабочих. Курайче предложил объехать их стороной, но Салавату хотелось, чтобы все видели его добычу, и он пустился мимо завода, через деревню.
В русской деревне Салават нарочно сдержал своего жеребца и поехал тише. Народ останавливался, глядел на шкуру, люди дружелюбно кричали что-то вслед Салавату, окровавленная одежда которого говорила о том, что именно он победил зверя.
На окраине деревеньки, возле кузницы, Салават остановил жеребца. Из кузни слышалась песня.
— Ванька! — крикнул Салават.
Чёрный и прокопчённый, вышел мелкорослый кузнец с кувалдой в руке.
Ванька был единственным в округе кузнецом, который, несмотря на запретные указы, делал башкирам ножи, топоры и железные наконечники к стрелам. К нему заезжали башкиры под предлогом ковать лошадей, а уезжали с оружием. По закону за это он мог попасть под плеть и в тюрьму, но он был отчаянной головою и ничего не страшился. Говорили, что раз к нему пришли трое людей в кандалах, убежавшие с шахты, и он всем троим спилил цепи. Он ковал для башкир из заводского железа превеликой силы капканы на лисиц, на волков и медведей, и только то спасало его от тюрьмы, что за эти капканы брали с башкир приношения заводской управитель и двое приказчиков.
Медвежий нож был недавно подарен Салавату отцом. Салават вместе с Юлаем ездил за этим ножом в кузницу к Ваньке и теперь был доволен, что может отблагодарить кузнеца.
— Эй! Салаватка! Арума! — по-башкирски приветствовал кузнец, и белые зубы его весело засверкали.
— Недалеко от большого камня на речке, вон там за горой, остался медведь. Поезжай возьми, — сказал Салават.
— В капкан угодил зверюга? — радостно удивился кузнец.
— Нет, без капкана, — небрежно отозвался Салават, — знать, нож хороший! Рахмат! — добавил он и пустил коня.
В полдень подъехали они к кошу Юлая. Возле коша бродили чужие лошади. Мать Салавата в две молодые жены Юлая хлопотали у очага. В стороне толпились подростки и юноши. Повсюду по степи ехали ярко к празднично одетые всадники. С разных сторон от кочевок слышались звуки курая и кобыза.
«Значит, мулла снял запрет», — подумал Салават.
Чем ближе подъезжали они к кочевью Юлая, тем большая гордость охватывала Салавата.
Все, все увидят его победу — отец, братья, гости, приехавшие на праздник, писарь и сам Рысабай…
Пусть посмеётся теперь Сулейман, пусть Рысабай посмеет назвать его сопливым малайкой… А как станут завидовать взрослые парни!.. Самый лучший охотник Мухтар Лукман и тот позавидовать мог такому удару — в самое сердце зверя!..
Но, подъезжая к кошу отца, Салават оробел: а вдруг отец не простит обиды, не впустит в дом и прогонит его с кочёвки?..
— Я не пойду в кош. Вышли сюда отца, — попросил Салават спутника.
Курайче, войдя в кош, отдал салам и сказал:
— Юлай-ага, тебя спрашивает какой-то молодой батыр. Он убил в поединке ножом медведя, а тебе привёз шкуру на праздник…
Юлай вышел из коша и увидал Салавата. Он нахмурился. Но Салават не дал ему сказать слова.
— Атам, я привёз подарок тебе… — Он указал на шкуру. — Я виноват, атам… — глухо сказал Салават, опустив голову.
Юлай сурово глянул на сына.
— Надо бы тебя не пускать в дом отца, — ответил он, — да ладно уж… Праздник сегодня.
Юлай хотел уйти.
— Отец, возьми мой подарок, — повторил Салават, — это тебе.
— Неси в кош, — приказал Юлай и возвратился к гостям.
В душе он был рад. Он был горд сыном. Кто ещё в четырнадцать лет простым казачьим кинжалом убил медведя?! Юлай потому и поторопился уйти, чтобы Салават, увидав радость на его лице, не перестал думать о своей вчерашней провинности.
Салават был любимым из трёх сыновей от первой жены Юлая. Младший из трёх, в раннем детстве он был странным мальчишкой. Он мог часами сидеть, глядя на воробьёв и трясогузок, любуясь полётом ласточек или следя за течением речки. Он был нежен, как девочка.
— Жена, кого ты мне родила — мальчика или девчонку? — спрашивал Юлай.
Салават, бегая по степи, усеянной цветами, вечно что-то сам себе бормотал…
— Девчонка, право, девчонка! — ворчал Юлай, глядя на младшего сына. — Как я тебя посажу на коня?!
Но пришла пора, и отец посадил Салавата в седло. Он велел ему крепче держать повод, а сам понукнул коня. И вдруг трёхлетний наездник весь просиял.
— Н-но! — крикнул он со смешным молодечеством, подсмотренным им у лихих подростков, и изо всех силёнок хлестнул коня свободным концом повода.
Конь вздрогнул.
— Тр-р-р! — остановил его испуганный отец.
— Н-но-o! — звонче и веселее прежнего выкрикнул Салават и снова хлестнул коня.
Юлай протянул было руку, чтобы схватить коня под уздцы, но умное животное, казалось, поняло и своего юного всадника, и тревогу его отца: словно играя с ребёнком, конь пробежал лёгкой рысцой с десяток шагов.
Юлай снял с седла разгорячившегося малыша, внёс в кош и подал жене.
— Мальчишка! — сказал он. — Нет, не девчонка — мальчишка.
По мере того как сын рос и мужал, всё больше привязывался к нему старшина и прощал ему многое из того, чего не простил бы старшим сыновьям.
Своенравие и горячность мальчика, мечтательная влюблённость в природу, умение слагать песни — все в нём подкупало отца. Даже когда Салават схватил Сулеймана за горло — и тогда Юлай был на его стороне, но он не ждал, что мальчишка бросится на него самого. Этого он не мог простить своему любимцу.
Салават отпустил жеребца и, взвалив на спину тяжёлую шкуру, вошёл в кош.
— Салам-алейкум! — сказал он.
Он скинул на землю шкуру и развернул. При этом она заняла почти половину коша. С гордостью Салават посмотрел на братьев — Ракая и Сулеймана — и на своих двоюродных братьев, вчера смеявшихся вместе со всеми.
— Где взял? — забыв о вчерашней ссоре, спросил Сулейман, поражённый добычей брата.
— Это я ободрал барана, — насмешливо ответил ему Салават. — В лесу их много пасётся.
Гости засмеялись.
— Ну, жягет, расскажи, — сказал незнакомый старик.
Салавату и самому не терпелось, он десять раз рассказал бы о своей победе, но Юлай возразил:
— Не пристало почтенных гостей тревожить мальчишеской болтовнёй! Салават ещё молод, чтобы разговаривать со старшими. Ему только четырнадцать лет. Пусть он идёт на женскую половину.
Салават залился румянцем унижения и молча, покорно вышел. Ни горячий жирный бишбармак, ни шурпа, ни чекчак, ни мёд, ни кумыс не прельщали его. Обида заставила его отвернуться даже от самой смачной еды.
Мать Салавата рассказывала женщинам о его ночной победе и, дав ему переодеться, то и дело подходила и спрашивала, очень ли больно ему. Она чувствовала обиду сына и жалела его.
* * *
Солнце спускалось. Уже скоро должны были начаться скачки, и Ракай, и Сулейман, и даже младший двоюродный брат — Абдрахман — поедут, а Салават никуда не поедет и будет, как маленький, тут сидеть с бабами…
В степи у арбы, стоявшей без дела с закинутыми оглоблями, собралась молодёжь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64