— спросил юный Мурат, брат Гульбазир. — Я на лыжах…
— Не нужно, Мурат. Пусть изменник уходит. Воину нет славы в том, чтобы убить беглеца и труса.
Салават оставил дозорных и спустился в землянку, чтобы заснуть после долгой дороги.
Грустная песня слагалась и звучала в его мыслях:
Поскакал бы я вперёд, да вокруг болото,
Я стрелял бы, да в колчане стрел осталось мало,
Окружила мой аул солдатская рота,
Кликнул клич я, да друзей надёжных не стало…
И с этой печальной песней в душе Салават заснул.
Его разбудил Кинзя.
— Салават, измена родит измену: слова Бухаира запали в сердце Айтугану. Он сговаривает жягетов, чтобы выдать тебя солдатам. Он хочет тебя связать, как казаки связали царя Пугача. Айтуган говорит — пусть лучше один погибнет, чем все. Он говорит, что нам всё равно не прорваться — вокруг солдаты…
— Что ты думаешь делать? — спросил Салават.
— Я убью Айтугана, — ответил Кинзя решительно.
— Зачем убивать? Он прав.
— Как прав?
— Разве можно губить деревню и воинов за одного Салавата?
— Ты говоришь, будто тебе не в привычку война, — гневно обрезал Кинзя. — Сколько человек ты убил? Сколько человек ты послал на смерть? Неужто отдашься солдатам?! Сам на смерть пойдёшь, как баран?!
— Чудак ты, мешок. Разве на войне были битвы за Салавата? За свободу, за Башкирию я убью ещё тысячу, а за Салавата даже ты, даже лучший друг, не должен пропасть… Война кончена, дорогой тургек. Понимаешь ты, пузырь бычий, прошла война… Брось оружие и спасайся…
— А ты? — в голосе Кинзи была тревога.
— Я тоже бегу… Я побегу к киргизам… У меня много денег, ты знаешь где. Ты бери, когда надо. Я захвачу только из крайней борти. Киргизы любят деньги.
— Один побежишь?
— Не знаю… Один… Прощай.
— Ты когда же бежишь? Жеребец не кормлен. Надо дать ему овса.
— Дай овса… Я сейчас схожу в лес за деньгами на лыжах, к вечеру вернусь, а ночью поедем в разные стороны. Пока покорми коней.
Салават в темноте стал искать ружьё.
* * *
Когда меткие стрелы сразят самку и неокрепшего телёнка, от охотничьей своры в глубь снегов, в глубь лесов уходит сохатый. Остановится с сердцем, готовым к битве, услышав хруст сучьев, — нет, то не люди, это вороны передрались и обрушили сверху сухой морозный хворост или рысь промчалась по деревьям, играя с самцом.
Так уходил в леса Салават. Лыжи ходко скользили. Он был разбит и бежал в изгнание. В тишине леса за шорохом лыж ему послышался хруст сучьев… Человек или зверь?.. Прервав свой бег, он удержал дыхание… Сучья затрещали громче… Послышалась досадливая русская брань, фыркнул конь…
«Врёшь, верхом не догонишь!» — усмехнулся Салават, и лыжи его быстрей заскользили.
Преследующие не видали Салавата. Салават не видал их. В молчаливой и оттого ещё более страшной тревоге велась погоня.
«Только бы добраться до спуска, — думал Салават, — там я полечу, как птица. Шалишь, солдат, там тебе не догнать Салавата: конь увязнет в снегу, а лыжи все так же гладко будут скользить».
Молча перебирая палками, мчал Салават, но сзади уже слышен был храп коня, и вдруг невдалеке от спуска треск сучьев послышался с другой стороны, как бы навстречу. Салават остановился. Гладкие следы лыж выдавали его. Будь лето, скрылся бы Салават в зелени, на дереве или просто в кустарнике, а теперь не спасут ни зелёные штаны, ни ловкость. Он решил прикинуться охотником. Старое ружьишко при нём, а пистолеты запрятал он под платье, чтобы не выдали, и снова помчался.
— Эй, куда спешишь? Знаком, стой… Слышь, приятель!
Салават остановился.
— Меня, что ли?
Солдат подъехал к нему вплотную. Вороная кобыла жарко дышала Салавату прямо в лицо.
— Постой-ка… Седельников! — крикнул казак. — Айда, поспешай сюда! Тут он…
— Ага! — откликнулся голос с другой стороны.
«Только двое, — подумал Салават. — Ну, посмотрим ещё, кто возьмёт».
Он быстро сунул руку за пазуху, куда перед тем положил пистолеты.
— Ты куда спешишь? — обратился к нему казак.
— Мала-мала сакарить гулял, — сказал Салават, притворно коверкая русскую речь.
— Врёшь, — покачал головой солдат. — На кого же ты охотничаешь?
— На кого придётся, ведь как знать? Кого аллах посылат. Разный маленький зверь, питищка…
— Врёшь, — снова убеждённо сказал солдат. — Ты и на следы не смотрел, тут тебе и мелкий и крупный зверь попадал, а ты все мимо да мимо!
— Какой зверь — скажи скорей? — прикинулся заинтересованным Салават.
— А ты не бреши, не тот зверь тебе нужен… Седельников!
— Стой, кони завязли, — откликнулся голос.
— А ребята где?
— В обход идут…
«Бежать!» — мелькнуло в голове Салавата.
Он нащупал рукоять пистолета за пазухой. Но в это время из-за кустарников раздался крик нескольких голосов:
— Э-гей!..
— Айда сюда! Тут мы… — отозвался солдат, — Стой смирно! — приказал он Салавату. — Стой!
Салават махнул рукой.
— Стою, чего тебе!
Он сказал спокойно, но в жесте было столько отчаяния, что солдат сочувственно пробормотал:
— Не бойсь, авось обойдётся…
Треск сучьев приближался. На виду из-за деревьев показалось ещё с десяток солдат.
Салават стоял, опустив голову. Из-за пазухи он вынул вместо пистолета кусок хлеба и, стараясь казаться равнодушным, стал лениво его жевать.
Солдаты в овраге медлили. Салават обдумывал план.
Выйдя на Юрузень, оставив Кинзю кормить жеребца, он обманул всех — и Кинзю, и Айтугана. Они все ждали его возвращения, но Салават заранее подумал, что по снегу будет трудно проехать верхом, тем более что ехать пришлось бы в сторону от дороги, потому что по всем дорогам рыскали солдаты Фреймана. Он решился бежать на лыжах. Салават досадовал, что приходилось бежать обходной дорогой и терять драгоценное время.
И вот всё кончено.
«Не выпустят, свяжут, нет, не уйти!..» — вспыхнуло в мыслях. Сердце сжалось и загудело. Салават взмахнул палками, торопясь попасть к спуску, где конным за ним не угнаться.
— Стой, знаком!.. Стой, дьявол, стой! — послышались сзади крики солдат. — Братцы, живее!
Ветер тонко свистнул в ушах Салавата. Салават оглянулся. Лошадь переднего солдата увязла по брюхо в снегу. Салават снова взмахнул палками. Слева от него появилось ещё с десяток всадников, преградивших путь. Ударили выстрелы, и сучки посыпались, сбитые пулями с деревьев.
Салават вскинул ружьё и выстрелил в сторону солдат, поспешно второй раз зарядил ружьё, и снова грянул его выстрел. Один солдат и лошадь упали ранеными. Салават хотел перезарядить ружьё, но какой-то солдат бесстрашно бросился на него. Тогда Салават выхватил пистолет и твёрдой рукой, уверенно пустил ещё пулю в грудь преследователя. Он схватил второй пистолет и выстрелил ещё раз. Лес огласился треской перестрелки. Солдаты прятались за стволы деревьев. Салават успел зарядить ружьё в выстрелил, зарядил пистолеты и выпустил ещё по выстрелу. Он тоже старался прятаться за стволы сосен, поспешно отступая. Солдаты пытались настигнуть его, подъезжая и перебегая от ствола к стволу между каждыми его двумя выстрелами. На стороне Салавата было то преимущество, что он скользил на лыжах, тогда как солдаты, перебегая пешком и переезжая на лошадях, вязли в снегу.
Так, отступая все ближе к спасительному спуску с горы, Салават отстреливался около получаса. Ловкий и меткий в стрельбе из лука, он не был таким метким стрелком из ружья и пистолетов. Правда, деревья уберегали его от солдатских выстрелов, но у него кончились запасы пороха и свинца. Салават забил последний заряд и выпустил его в череп солдату, рискнувшему подойти ближе всех.
Пистолеты были пусты. В пороховнице не осталось ни крошки.
Он огляделся. Его преследователей, солдат, было ещё человек двадцать.
Салават взял ружьё за ствол, поднял, как палицу, над головой и изо всей силы ударил прикладом по стволу сосны. Ружьё сломалось.
— Имай теперь! — крикнул Салават, пускаясь бежать на лыжах.
В то же мгновение он упал от удара по голове: один из солдат метнул ему в голову фляжку с водой.
Подоспевшие товарищи удачника били Салавата по голове и спине сапогами.
Он потерял сознание.
* * *
Салават очнулся в избе, переполненной народом. Здесь был начальник отряда поручик Лесковский и несколько человек солдат.
— Очнулся, — сказал Лесковский. — Эка вы, ребята, неаккуратно как. Он, должно, важный вор и живым представлен быть долженствует…
— И так уж, ваше благородие, надо бы с ним легче, да нельзя: он ведь, как бешеная тигра, кидался — восемь человек поранено да трое смертью побито. Нам бы его тут и кончить, да ещё и в живых его же, злодея, оставили.
— Кабы этого вора на воле оставить, он бы народу и более погубил, может, толпу набрав таких же воров.
— Я, чай, таких и не бывает. Нешто это человек, я мекаю, — несмело выговорил маленький солдатик. — Сатана!
— Сатана — так бы его крестом одолеть можно, либо «да воскреснет бог», а ежели флягой — какой он сатана? — презрительно отозвался другой.
— Хватит трепать языками, ребята. Писарь пришёл? — прервал разговоры Лесковский.
— Пошли, ваше благородие, за ним.
— И ладно, ступайте все. Возле дома караулы поставить. Надо строго беречь, коли вправду он Салаватка — награда всем будет.
Солдаты вышли. Лесковский и Салават остались вдвоём.
— Как тебя звать? — спросил Лесковский.
Салават молчал. Он лежал, связанный, на лавке. В голове, разбитой солдатскими сапогами, с каждым ударом сердца отзывалась боль, как бы от новых ударов. Мысли мешались. Он всё ещё не мог осознать, что пришёл конец его жизни, что петля уже накинута на шею, что он в руках человека, которому он должен отвечать.
Когда это дошло до сознания его, Салават ещё упорней замкнулся молчанием.
— Как зовут, говорю, скуломордый? — повторил поручик.
Салават ничего не ответил, закрыв глаза.
«Чёрт его знает, может, ему язык отшибли», — подумал офицер и молча стал прохаживаться по избе.
В сенях застучали сапоги. В избу поспешно вошёл Бухаир.
— Салават, арума! — громко и радостно приветствовал он.
Салават не двинул ни мускулом, не открыл глаз.
— Зови людей. Бурнашку зови, — обратился Бухаир к офицеру.
— Давай Бурнашку, — приказал офицер солдату.
— Бурнашка, гляди злодея, — сказал офицер, обратясь к вошедшему.
Приведённый солдатами башкирин равнодушно взглянул в лицо Салавата.
— Ты бунтовал? Бунтовал?! — наступал на него офицер.
— У меня ярлык ведь! Кончал бунтовать — ярлык дали, велели жить дома, сказали — никто не обидит, а твои солдаты схватили меня… Я ведь дома живу…
— Салаватку знаешь? — перебил офицер.
— Кого, кого? — словно не поняв офицера, переспросил пленник.
— Кто твой атаман был в разбойниках? Главный вор — Салават? — допрашивал офицер, досадуя на непонятливость пленника.
— Ага-ага, Салават был начальник, — признался тот.
— Смотри лучше, гляди. Признаешь?!
— Кого признаешь, господин благородье? — спросил башкирин, изображая недоумение.
— Что дурака валяешь?! Кнута захотел? Повешу, собака! Гляди — признаешь башкирца? — добивался поручик, указывая на Салавата. — Признаешь? Знаешь этого человека?
— Это как, значит, знаю? Нам как знать? Мало какой есть башкирец на свете… Всех ведь не знаешь, конечно…
— Это вор Салават? Правду, смотри, говори, а не то велю тотчас повесить! — угрожал офицер.
— За что нас весить?! Ты Салавата спрошал? Салавата знаю, а его никогда не видал…
— Врёт он, врёт! Знает он Салаватку. С ним вместе, злодей, бунтовал! — закричал Бухаир.
Офицер подступил к Бухаиру:
— Ты кого, сукин сын, указал ловить?! Кого уследил?! Пятьсот рублей захотел получить, вор, бродяга?! Старшиной хочешь быть?! Награду тебе за обман?! Я тебя награжу!..
Бухаир оробел.
— Господин благородье! Башкирец брешет! Он думает, грех Салаватку назвать. Там русский у тебя. Позови его — он признает! — посоветовал Бухаир.
— Эй, Седельников! — позвал офицер. — Приведи-ка того мужичонку, а этого под замок. А ты, — обернулся он к Бухаиру, — смотри, я три шкуры с тебя слуплю, коль узнаю, что не Салавата поймали…
— Погоди серчать, ваше благородье. Мой зять Салаватка, а мне ведь как зятя не знать! — успокоил поручика Бухаир.
Солдат втолкнул в избу связанного и избитого Семку. Тот вмиг окинул горенку взглядом и сразу всё понял.
— Ты вор, бунтовал? — спросил офицер.
— Спаси бог! На заводе работал. Пошто бога гневить, бунтовать! Жили сытно. Хоть хлебушка досыта не было, зато воды в реке много. Хочешь, допьяну пей! А плетей да палок и боле того — ну, прямо, скажи, как в раю!..
— Во-он ты что за птица! — грозно нахмурился офицер. — В петлю просишься сам?!
— Я, барин, птица бугай, ты меня не пугай! — отозвался Семка.
— Пугать не стану, а дурь повыбью! — сказал поручик.
— У нас, барин, смолоду выбили дурь. Один ум остался, а ума из нашего брата ничем не выбить, от самой от самой от колыбельки вколачивать стали! — огрызнулся бесстрашный Семка.
Поручик ещё не видал такого смелого арестанта. Его наглое балагурство озадачило офицера.
— Послушай-ка подобру, скоморох. Ты слышал, что Пугач ваш попался?
— Был слух, — сказал Семка, — кричал на крыше петух, три дня орал, на четвёртый протух. Пугача, говорят, схватили, а государь Пётра Федорыч снова спасён!
— Молча-ать! — закричал поручик. Он подскочил и ударил Семку в лицо кулаком. — Я тебе покажу государя!.. Знал Салаватку, пёс? Отвечай!
Семка стоял, не имея возможности вытереть кровь, которая капала из разбитого носа.
— Так бы сразу спрошал подобру меня, сударь, — сказал он. — Господина бригадира государева Салавата Юлаича? Кто ж его, сударь, не знает?!
— Так, стало быть, знал? Говорил с ним?! — добивался поручик.
— Он и с тобой говорить не стал бы, не то что с нами! Богатый ведь господин. Сказывали — кафтан на нём бархат. Шапка бобровая с позументом, борода до пупа, черна с сединой, — разошёлся пленник.
— Постой, — перебил офицер. — Что ты брешешь?! Отколь борода с сединой? Ты сам его видел?
— Хоть сам не видал, да народ говорил, — сказал со всем простодушием Семка.
— Пошёл вон отсюда!.. — с досадой зыкнул поручик. Семка мигнул солдату.
— Слыхал, что барин велел?! Сымай-ка с меня верёвки.
— Дать ему двадцать плетей за храбрость да в колодки руки и ноги сковать!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64