Как говорят в таких случаях призраки: не это главное… Мне тогда показалось странным (я и теперь так думаю), что душа, ожидающая Страшного Суда, — девушка, не мужчина, даже не женщина, а именно девушка. Стоящая на коленях в центре вечной битвы, древней как мир, девушка. Девушка, как Мадлен.
И тогда я почувствовала… Даже не знаю, как описать то, что я почувствовала, резко приподнявшись (так что больно уколола голову о ветку оливкового дерева), сидя на этом скрытом от мира в лощине голом холме, рядом с большой белой скалой, залитой чистыми золотыми лучами полуденного солнца. Осмелюсь ли я назвать это откровением?
Можете себе представить, что почувствовала я в тот день, внезапно осознав, что, когда стемнеет, мне предстоит стать игроком, актером на сцене мира, в драме, в которой, что совершенно очевидно, некогда выступали в главных ролях Бог и Дьявол. Мне предстоит участвовать в великом противостоянии, применить свое искусство в противоборстве сил… назовите их как вам будет угодно… Добра и Зла, Хаоса и Порядка. И все это предстоит мне! Мне!
Сердце учащенно билось. Глаза наполнились слезами. Я чувствовала, как мое лицо расплывается в улыбке. А в голове звучали слова, которыми Себастьяна закончила свое горестное повествование о Греческом ужине. Я слышала эти слова, отмеченные не грустью, не сожалением, я слышала в голосе моей сестры торжествующие, ликующие нотки: «Мы кое-что значим. Хотя мы, колдуньи, живем на окраине жизни, мы кое-что в ней все-таки значим».
Эти слова показались мне боевым кличем.
Я побежала назад, к экипажу, держа башмаки в руке, легко и быстро, словно всю жизнь прожила в этой холмистой местности. Прыгая с камня на камень, я останавливалась только для того, чтобы сорвать оливки, казавшиеся мне спелыми. Ну и вкус! Никогда не ела раньше оливки прямо с дерева и поэтому сначала с трудом подавляла желание выплюнуть, такие они были маслянистые, горькие, острые… Но когда притерпелась, мне стало казаться, что я… ощущаю вкус самого солнца, белых скал и грубых, льнущих к земле трав, благоухающих солью и морем… Enfin , мне казалось, что я пробую на вкус сам мир, целиком! Оливки всегда будут возвращать мне этот миг, их вкус всегда будет связан для меня с радостью. И я ее чувствовала! Радость от того, что узнала, поверила впервые в жизни, что у меня есть роль в этом мире. Возможно, она еще точно не определена, может быть, никогда не будет точно определена, но у меня есть роль, которую я должна сыграть. Никто не убедит меня в обратном, никогда… Да, этот мир был моим, и иным будет теперь мой путь в этом мире, что бы ни случилось в эту ночь новолуния.
С разбега я чуть не налетела на спящего кучера, еще не уверенная, следует ли мне… Да! И я закричала ему в ухо, грубо потрясла за плечо. Вздрогнув, он проснулся. А я смеялась, смеялась громко, не сдерживая себя, — наверно, это случилось со мной впервые в жизни. Мой смех эхом отдавался среди холмов, отражался от скал, катился над этим неказистым ландшафтом, заглушая тишину, заглушая жужжание пчел, блеяние овец и свирель пастуха.
Мне кажется, что я и теперь слышу этот смех.
ГЛАВА 40Осквернительница могил

Кучер был явно недоволен: ведь я нарушила его идиллический сон. Подумаешь, велика важность! Я громко рассмеялась ему в лицо. Если бы он счел меня безумцем, то ошибся бы не так уж сильно; я действительно была сама не своя из-за наступающего через несколько часов новолуния, жаждала его прихода, страстно желала испытать свое искусство на перекрестке дорог. Действительно лунатичка!
Я приказала кучеру поспешить назад, в авиньонскую гостиницу. А так как он мечтал избавиться от меня не меньше, чем я — вернуться в город, дорога для нас обоих была легкой и приятной. Солнце начало клониться к закату, и древний город в его лучах казался золотистым… нет, засахаренным , медовым, как будто река, солнце и неподвижный воздух сговорились и заставили город блестеть, словно омыв его дождем из расплавленных цукатов.
Я поднялась в свою комнату, шагая через ступеньку. Все, чего я хотела, — поскорей позвонить в латунный колокольчик и вызвать призраков. Когда я увидела под этим колокольчиком, лежащим на подоконнике, там же, где я его оставила, листок бумаги, то была сначала удивлена, а потом разочарована. Листок был толстый, сложенный вчетверо. Развертывая его, я вспомнила о той записке, что получила от Мадлен в Равендале, с мольбой: «Помоги мне» , написанной кровью (она обмакивала перо в зияющую на горле рану).
На этот раз никакой крови — черные чернила, излишне, на мой взгляд, красивый, витиеватый, незнакомый мне почерк. Я сразу же, не прочитав еще ни единого слова, даже не пробежав написанное глазами в поисках отсутствовавшей подписи, догадалась, что это рука отца Луи.
Записка содержала план местности и краткие указания: что мне надлежит делать в этот вечер, как добраться до перекрестка дорог, где призраки будут ждать меня в полночь.
Я не очень-то обрадовалась тому, что прочитала.
В записке недвусмысленно сообщалось, что мне следует отправиться, взяв с собой лопату, на небольшое кладбище рядом с папским дворцом и наполнить два джутовых мешка (предусмотрительно положенные поперек кровати) освященной землей, вырытой из свежей могилы. Моп Dieu! Это уж слишком! К длинному перечню моих характеристик добавится еще и «осквернительница могил». Ты мужчина. Ты женщина. Ты ведьма… Ты кладбищенский вор, копающий во мраке ночи могильную землю!.. Нет, я вовсе не обрадовалась этому указанию. Но что мне оставалось делать?
Далее мне надлежит погрузить мешки с землей в берлин и ехать (без Этьена, заметьте) к перекрестку дорог, отмеченному на карте. К счастью, благодаря своей дневной прогулке я немного познакомилась с окрестностями Авиньона и имела приблизительное представление, куда ехать. (Перекресток дорог — точного местонахождения я указать не могу — находился среди холмов Альпилл близ Ле-Бо, к северу от Арля.) Принимая во внимание темноту, тяжесть берлина, который надо медленно провести по незнакомым и нередко крутым, узким дорогам, я рассчитала, что мне потребуется не менее двух часов пути. Этого времени должно хватить. В ближайшие часы, как я прикинула, мне предстоит под покровом ночи сделать многое. К счастью, ночь обещала быть темной: Луна, находящаяся на одной линии с Солнцем, повернется к Земле своей неосвещенной стороной.
Таков был план, вернее, его первая часть. Он казался мне достаточно простым, несмотря на то что у меня имелись некоторые возражения и вопросы, главный из которых: зачем надо наполнять освященной землей два мешка, чтобы извлечь из могилы то, что осталось от бренного праха Мадлен? Пройдет еще немного времени, и я получу ответ.
Получив от сына хозяйки гостиницы (ничуть не более дружелюбного, чем она) тарелку тушеного мяса, я уселась обедать. Стояла тишина, я чувствовала себя удивительно спокойной, хотя и была преисполнена решимости. Слышала, как время от времени входили в свои комнаты и выходили другие постояльцы. Смотрела из окна на стоящих на берегу реки и замеряющих уровень воды людей. Внизу медленно проехала повозка, груженная мешками с песком. Кругом, как птицы, носились дети, возбужденные происходящим. Наводнение для них было всего лишь приятной переменой в устоявшемся порядке жизни.
Я присела на край кровати, чувствуя, что устала, но о сне не могло быть и речи. Взяла башмаки и, поколотив ими о камин, сбила с каблуков в огонь прилипшую грязь. Вытащила игральные карты и разложила пасьянс, для чего пришлось немного смошенничать. Короче говоря, занималась то одним, то другим в ожидании часа, когда надо будет начать действовать. Ждала, когда стемнеет и взойдет луна. И вот наконец она появилась на небе под аккомпанемент стука моего сердца. Меня беспокоила неопределенность: что ждет меня в предстоящую ночь и в последующие дни? Мысли, которые подсказывало мое бодрствующее сознание, были не слишком приятны, поэтому я в конце концов решила отдаться во власть сна… Но и заснуть, увы, не смогла: металась и переворачивалась с боку на бок, пока окончательно не запеленала себя в шерстяное одеяло.
Все эти нескончаемые часы я безуспешно пыталась изгнать из головы мысли о могилах, разбитых гробах и разлагающейся плоти, о морском путешествии и морской болезни, шторме и компании просоленных морских волков — поймут ли они, кто я? Гнала прочь страх перед будущей моей одинокой жизнью: в новой стране, без дома, друзей и родного языка. Цеплялась за надежду опять встретиться с Себастьяной: ведь новой ведьме полагалось принимать у себя в доме свою «мистическую сестру». Конечно, Себастьяна однажды тоже отправится в морское путешествие, чтобы повидаться со мной. Но радость от предвкушения этой встречи быстро испарилась, стоило мне лишь подумать о ведьмах, которых мне придется принимать, шабаше, который предстоит созывать. А что если это будет ужасная банда, способная испугать далее сестер, участвовавших в Греческом ужине? Раздумья мои были мрачнее ночи… Но я не могла позволить, чтобы они мучили и дразнили меня (и особенно теперь, когда от новых земель меня отделяют всего лишь несколько часов плавания!). Было бы неразумно, бесконечно думая обо всем этом, придать моим мрачным мыслям более четкие очертания… Конечно, подобное неизбежно приходит в голову, но сейчас это всего лишь вспышки моего возбужденного сознания.
И вот наконец наступила полная темнота. Я собрала свои вещи и покинула гостиницу.
Берлин я отыскала без труда, поскольку загодя приказала Этьену (который, судя по всему, славно повеселился в Авиньоне: я не видела его со дня нашего приезда в город) поставить карету на самой темной и безлюдной улице, какую он сумеет отыскать. Он оставил записку хозяйке гостиницы, и та объяснила, как добраться до указанной им улицы. Этьен хорошо позаботился и о лошадях: они были накормлены, напоены и уже запряжены.
Повернув за угол и выйдя на улицу, где стоял экипаж, я почувствовала смущение, непонятно почему, берлин стал казаться мне еще больше и нарядней. Возле кареты суетились две старухи и молодой человек: освещали фонарем ее раззолоченные и разукрашенные бока, соскребали, чтоб получше рассмотреть, грязь, забирались на ступеньку, пытаясь заглянуть в окно. Хорошо еще, Этьен спустил все шторы, как я ему и приказывала. И, наконец, одна из этих женщин, более толстая, попыталась (какая наглость!) открыть дверцу кареты, предварительно оглянувшись по сторонам. Она была заперта, конечно. (Ключ, как я надеялась, лежал в условленном месте над правым задним колесом.) До чего же мне хотелось напугать эту нахальную корову по примеру ведьм былых времен: послать ей какое-нибудь видение, сделать так, чтобы дверная скоба осталась в ее руке, превратившись в кость или извивающуюся змею… (Когда-нибудь, возможно, я овладею колдовством и такого рода.) В конце концов эта бесстыжая стерва с глухим стуком спрыгнула с подножки кареты, и любопытствующее трио убралось восвояси. Я же подошла к берлину под встревоженное приглушенное храпение лошадей, приветствующих меня.
Несессер, надежно прикрепленный ремнями позади кареты, был на месте. Жаль, что никто не взломал его, освободив меня от оставшейся одежды, которую я никогда не стану носить, и от чувства вины за то, что избавилась от нее. Впрочем, я быстро заполняла несессер все новыми и новыми книгами, с которыми, разумеется, не желала расставаться. (Только через несколько дней, в открытом море, я осознала, какие сокровища оставляла на темной улице в этом дорожном сундуке, перетянутом лишь несколькими потертыми кожаными ремнями.)
Я немного посидела в берлине, закрыв дверь на задвижку, не поднимая штор, но сейчас ничего не могу вспомнить об этих мгновениях: беспокойство одолевало меня, и мысли путались. Лопату я легко разыскала, а мешки у меня были. Я выбрала одежду достаточно темную для копания в могилах (по крайней мере, так мне казалось), а поверх натянула кучерский камзол с многочисленными карманами, «позаимствованный» в гостинице с крючка для одежды.
Наконец я заставила себя выбраться из экипажа и, прихватив с собой «орудия труда», стараясь оставаться незамеченной, направилась разыскивать кладбище. Я пробиралась из тени в тень, избегая фонарей и освещенных окон, под которыми буквально проползала , опасаясь встретить кого-нибудь любопытствующего или, что еще хуже, непрошеного доброжелателя. И вот цель достигнута (если верить плану местности), но кладбища нет. Никакого кладбища! Я вновь и вновь изучала незатейливую карту, вертела ее так и сяк, поворачивалась сама то так, то эдак, пока наконец не убедилась, что именно здесь мне и следовало быть. Но ведь кладбища не было! Там, по сути, вообще ничего не было. Карта привела меня к боковой двери небольшого полуразвалившегося дома, черного, как деготь, и, по-видимому, заброшенного. Если в его дворе и хоронили кого-то, то едва ли в освященной земле.
Не зная, что предпринять дальше, я побродила еще немного, стараясь держаться самых темных мест. Можете вообразить мое облегчение, когда я случайно наткнулась на низкую ограду из кованого железа вокруг небольшого участка за домом — он-то и был кладбищем! Об этом свидетельствовал и знак на его калитке: было темно, зажечь огонь я не осмелилась и нащупала выпуклый крест — символ кладбища — пальцами. Впрочем, я не была в этом окончательно уверена, так как не могла толком разглядеть его, не говоря уже о том, что ничего не видела там, за оградой. А вдруг это огород, клумба или площадка для игры в шары? Проклиная отца Луи, я перешагнула через низкую ограду, задев ее зазубренный верх полой кучерского камзола. И тут я увидела явные признаки того, что искала, — унылые белые надгробные плиты, вкривь и вкось торчащие из земли, как ряды гнилых зубов. Кладбище занимало не больше сорока шагов в длину и двадцати в ширину. Я забеспокоилась, то ли это кладбище, которое указано на карте, но потом подумала: ну и что? Это такая же освященная земля, как и на любом другом погосте. Ведь есть же здесь крест на ограде!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88