«Сатана». Оно повторялось снова и снова, передаваясь от одной девочки к другой. Тут я и услышала приказ Перонетты: «Иди за мной, быстро!» Не скомандуй она, я бы так и осталась стоять в той комнате, словно пораженная громом, среди складок занавеси, в то время как толпа воспитанниц и монахинь бегом — я была в этом уверена — поднималась по главной лестнице, чтобы вот-вот ввалиться в покои матери-настоятельницы.
Перонетта схватила меня за руку, словно ребенка. Мы открыли дверь в коридор и тут же услышали топот и шарканье множества ног, доносившиеся со стороны лестницы. Еще одна армия воспитанниц наступала со стороны дормитория.
Перонетта закрыла дверь и заперла ее.
— Теперь они точно меня исключат, и я…
— Спокойно, — прервала меня Перонетта. — Дай подумать. — Она прикрыла лицо руками. Плакала ли она? Осознала ли наконец, что ее розыгрыш зашел слишком далеко и?.. О нет. Когда секунду спустя она отняла от лица руки, на нем играла радостная улыбка. — Ну конечно же, — произнесла Перонетта, обращаясь к самой себе, — разумеется.
И она приказала мне вновь извлечь скрипку из стоявшего на столе футляра. Я повиновалась.
— Что делать теперь? — спросила я, оборачиваясь посмотреть, что делает моя подруга, и увидела, что Перонетты нет, а дверь открыта, и услышала приближающийся топот множества ног.
Я бросилась к шкапу, но не смогла открыть его. Тут я услышала знакомый приглушенный смех и поняла, что Перонетта крепко держит дверь изнутри.
— Что здесь происходит? — спросил чей-то голос.
Я обернулась и с облегчением увидела мать Марию, входящую в комнату и закрывающую дверь. Она заперла ее перед самым носом собравшихся на лестничной площадке младших девочек, очевидно ждавших появления сестры Клер, преградив также путь воспитанницам постарше и побойчее, которые несколько мгновений спустя подбежали со стороны дормитория и принялись барабанить в дубовые филенки.
— Что здесь происходит? — повторила мать Мария торопливо, но тихо.
— Я… Мы… — Я стояла в полной растерянности, не выпуская из рук смычок и скрипку. — Я… Мы…
— Где она? — спросила настоятельница, и я в ответ, должно быть, невольно бросила взгляд в сторону шкапа, ибо та повернулась, чтобы открыть дверцу, но не смогла.
Стук в дверь все усиливался. За ней слышались голоса десяти, может быть, двадцати воспитанниц, напоминающие жужжание пчел в улье. Затем послышался окрик сестры Клер де Сазильи: «Именем Христа, откройте дверь».
Мать Мария грубо схватила меня за плечи.
— Разве я не предупреждала тебя? — спросила она. И прибавила, что мы не представляем, что сделали, а затем наконец крикнула через плечо: — Иду! Одну минуту, сестра.
— Сестра Клер! — воскликнула я. — Прошу вас, матушка, не надо!
Мать Мария сняла руки с моих плеч.
— Тогда ступай туда, — проговорила она. — Спрячься за занавесью. И чтобы ни звука!
И уже из-за складок шоколадно-коричневой камчатной ткани, за которыми я, увы, не могла чувствовать себя в такой безопасности, как моя соучастница, залезшая в шкап, я услышала, как мать Мария отпирает дверь. Оттого что в комнату хлынул поток тел, в ней сразу стало жарко и душно; воздух пришел в движение, заставив колыхаться тяжелые драпировки. Людей набилось так много, что вскоре многие из вошедших оказались подле меня; некоторые облокотились на подоконник; одна девочка прижалась ко мне, но ничего, к счастью, не поняла, приняв это прикосновение за упругость собранной в складки ткани. Я стояла, прильнув к холодной каменной стене, словно объятая пламенем, не сомневаясь, что меня вот-вот обнаружат.
— Что здесь происходит? — осведомилась мать Мария, изображая негодование. — Я прохожу мимо своих комнат и вдруг вижу, как толпа учениц несется к моей двери. Может, кто-нибудь объяснит? Например, вы?
Я чуть не обомлела от того, что услышала в ответ.
— Это все Елизавета, — ответила девочка, к которой обратилась настоятельница. — Ей было видение.
— Видение? — усмехнулась настоятельница. — Видение чего?
— Ей явился сам Сатана, — поспешно откликнулась другая девочка. Она словно плюнула этими словечками, казавшимися ей невероятно солеными.
Воспитанницы так и горели желанием рассказать, что видела Елизавета, причем истории их превосходили одна другую.
— Сам Князь Тьмы… Один из его прислужников… Дьявол плясал с одержимой бесом сестрой… Они совокуплялись… Это пляска смерти, они насылали страшные проклятья… На монастырь, на Христа и на всех добрых людей, живущих в С***… Один из чертей играл ему на скрипке…
Мать Мария по очереди отвергла каждое из высказанных сообщений.
И тут, судя по вмиг наступившей тишине, я поняла, что вперед вышла сестра Клер де Сазильи. Я знала и то (слишком уж это было на нее похоже), что она держит на руках несчастную Елизавету. О да, я не сомневалась, что сестра Клер непременно станет подниматься по лестнице, держа на руках объятую ужасом Елизавету, которой только что явилось «видение». Я услышала, как кто-то произнес слово «соль», и вскоре Елизавета заговорила, бессмысленно и бессвязно. Слова ее показаний сопровождались выкриками прочих воспитанниц. Когда она опять обмерла, сестра Клер приказала подать еще нюхательной соли, и Елизавета, одним рывком выдернутая из бессознательного состояния, принялась, то и дело вскрикивая, заново живописать виденные ею ужасы.
Бедная Елизавета. Ей не исполнилось и девяти, и она верила в зло, то есть в Сатану, которого только что видела, так же истово, как и в добро.
— И какой вывод вы, Клер, хотите сделать на основании всего этого? Ясно, что…
— Ни один ребенок не станет лгать, если его не подучили, мать Мария.
— Вы хотите сказать, что верите в такие видения?
— А разве вы сомневаетесь? — Тут она, должно быть, повернулась к воспитанницам, потому что одна из них обратилась к матери-настоятельнице:
— Разве она врет, мать Мария? Или тут вражья работа и ее научили так говорить темные силы?
— Я не говорю, что она лжет, вовсе нет.
— В чем же тогда дело? А что, если…
Виданное ли дело, чтобы девочки так задавали настоятельнице вопросы, чтобы они кричали в ее присутствии… Это было воистину неслыханно. Но сестра Клер продолжала стоять рядом с нею, безмолвная и зловещая.
— Я лишь хочу сказать, что если это дитя, после того как ей дадут немного оранжада с ромом, спокойно заснет, проспит всю ночь, а утром проснется в добром здравии, то не останется и следа от ее… «видения» . — Было видно, что произносить это слово матери-настоятельнице неприятно. — А все вы, и в особенности старшие, должны обратиться к своей вере и к своей зрелости, дабы прийти к выводу, что ничего подобного в реальности не произошло.
— Так она лжет?
— Но я тоже видела скрипача с огненными волосами, могу поклясться!
Теперь взгляды всех устремились к пустому футляру от скрипки, стоящему на столе.
— Девочки, девочки, — начала было мать-настоятельница, но ее оборвала сестра Клер, которая сказала просто:
— Нужно молиться. Нужно молиться, чтобы противостоять этому.
И сразу грянул хор из десятков голосов, затянувший страстное песнопение. Чтобы начальница школы оборвала мать-настоятельницу, призвав воспитанниц делать то, что им не велено, ни больше ни меньше? Нет, это не сулило ничего хорошего. Сестра Клер, взявшая на себя обязанности запевалы, затянула что-то о «силах тьмы», и еще одна девочка лишилась чувств. Теперь молитвы стали еще более пылкими. К моему огорчению, я расслышала и голоса нескольких старших воспитанниц. В комнате была такая толчея, что стоявшая у входа на подставке чаша со святою водой соскользнула с нее и, упав на пол, разбилась: еще одно доказательство присутствия дьявола.
Звон разбитого стекла так подействовал на воспитанниц, что те сорвались с места, вспорхнув, словно стая напуганных птиц, и с шумом вылетели вон из комнаты — без сомнения, чтобы разнести по всему С*** весть о пришествии Сатаны. Комната, по-видимому, сразу опустела, и в ней не осталось никого, кроме сестры Клер, не подававшей признаков жизни Елизаветы, матери Марии да еще самой виновницы случившегося переполоха.
Сестра Клер подошла к окну и оказалась на опасно близком расстоянии от моего укрытия. Я ощущала тепло, исходившее от ее тела.
— Взгляните на подоконник, что вы на нем видите, если не следы копыт? — спросила она мать Марию. — И разве не скрипка пропала из всех ваших мирских вещей?
— Доставьте дитя в монастырский лазарет, — ответила та. — И положите конец этому безумию.
— Безумию, да? — взвилась начальница школы. — Безумие в том, что вы начальствуете над целым монастырем, где учится сотня девиц, но не в силах справиться с одною из них, вашей любимицей.
— Вы угрожаете мне, сестра?
— О да, и еще как… По правде сказать, я уже давно жду вашего падения. — С этими словами, произнеся шепотом «Adieu, ma mere» , сестра Клер повернулась, чтобы уйти; Елизавета все еще находилась у нее на руках, и, когда монахиня поворачивалась, ножка девочки задела за ткань туфелькой, словно крючком, и отвела ее в сторону, как раз настолько, чтобы стал виден самый кончик смычка, который я держала в руке.
Сестра Клер, быстро передав безжизненную девочку матери Марии, отдернула темную ткань занавеси с такой силой, что кольца чиркнули по железному стержню.
— Ну конечно, — воскликнула она, выхватывая у меня скрипку. — Мне следовало догадаться. Сообщница. — Она швырнула скрипку на стол и занесла надо мной смычок. Я подняла руки, защищая лицо: она хлестнула бы меня им, словно смычок был кнутом, а я медлительным или упрямым животным.
— Стой, — крикнула мать Мария и встала между мной и начальницей школы. — Убирайся отсюда, ты… зверюга !.. Прочь с моих глаз.
Повисло молчание. Девочка на руках настоятельницы застонала и стала приходить в себя.
— Я уйду, — проговорила сестра Клер. — Но вот она… — и, грубо схватив мою руку, монахиня поволокла меня к двери, — она пойдет вместе со мной.
ГЛАВА 4Страсти

Меня наказали. Всю оставшуюся часть дня я провела в кузнице, обтесывая грубые сосновые доски для полок в кладовке, прежнем моем жилище. Время тянулось невыносимо медленно. Вскоре после того, как наше преступление раскрылось и сестра Клер, кипя гневом, отволокла меня к месту отбытия наказания, над С*** разразилась гроза; она длилась долго и порой переходила в настоящую бурю.
Работа оказалась трудной, ибо понадобилось орудовать не только рубанком, но также стамеской, долотом и ножовкой; к тому же доски были тяжелыми. Огонь в кузнечном горне еле теплился, воздух из-за дождя был совсем сырой, так что в маленькой, стоящей в стороне от монастыря кузнице я чувствовала себя неуютно. И все-таки я не ушла оттуда. Пришлось остаться. Вскоре пот заструился по всему телу; капли его падали с носа на доски, словно вторя стуку дождя по крыше; через открытую половинку двери я видела его косые серебряные нити, льющиеся с обложенного свинцовыми тучами неба, такого низкого, что казалось, оно хочет меня задушить.
За все это время у меня побывало лишь два посетителя, верней, три, если считать сестру Клер, забегавшую пару раз, чтобы обрушить на мою голову очередную порцию угроз, сводившихся к обещанию новых и новых трудовых повинностей. Сначала пришла Мария-Эдита, чтобы, рискуя многим, предложить мне яблоко, вдруг оказавшееся невыразимо вкусным, и смену сухого белья. Затем появилась мать Мария; было уже совсем поздно; похоже, ей хотелось, чтобы я простила ее, хотя непонятно за что.
— Как неразумно было, — проговорила она, — потакать моей племяннице. Разве я не предупреждала тебя?
— Предупреждали, — ответила я.
Однако где была Перонетта? С прочими воспитанницами? Или ее тоже наказали? Стало ли всем известно о нашей проказе? Отмерила ли ей сестра Клер такое же наказание, как и мне? Но мать-настоятельница не ответила ни на один из вопросов. Она подняла руку, словно останавливая меня, и сказала:
— Боюсь, случится то, чему не следовало бы происходить. Равновесие полномочий в монастыре нарушилось.
— Что вы хотите сказать? — спросила я, хотя прекрасно ее поняла.
— Сестра Клер объявила, что ученицы дают «великий обет молчания». Она глава школы, это в ее компетенции, и я не решаюсь его запретить. — Мать Мария вздохнула и задумчиво произнесла: — Может быть, это разумно. Может, порядок и дисциплина — это все, на что остается надеяться. — (За все годы, что я провела в С***, великий обет молчания вводился лишь дважды: когда в монастыре попросили убежища несколько монахов и когда понадобилось остановить девичий переполох, вызванный тем, что сразу у трех воспитанниц в первый раз произошли обычные месячные.) — Но вот что пугает меня, — продолжила мать-настоятельница. — Она пользуется обетом, чтобы взбудоражить девиц, взять еще большую власть над ними, а затем ловить рыбу в мутной воде, используя их в своих целях.
— А что у нее за цели? — спросила я.
Мать Мария пристально на меня посмотрела:
— Разве ты сама не слышала ее в минуту откровенности? Она давно жаждет прибрать к рукам весь монастырь. Как же она выразилась? Ах да: «Я давно ожидала вашего падения».
— Но разве не можете вы?..
— Я не могу приказать девочкам не молиться, в равной степени я не могу приказать Клер воздержаться от полных суеверия разглагольствований о силах тьмы и тому подобном.
— Так они совсем ничего не знают? Ни о том, что на подоконнике они видели Перонетту, ни о том, что именно я…
— Разве я не говорила тебе, — вскричала мать Мария, — что она шальная, что потворствовать ей опасно? Говорила ведь, говорила! Как было глупо надеяться, что ты сумеешь удержать ее в узде! Этого не может никто. А теперь пришло трудное время. Монастырь уплывает у меня из рук. Если произойдет худшее, куда мне деваться? Запомни мои слова: пришло трудное время.
Затем мать Мария велела мне следовать за нею в главный монастырский корпус.
— Ты не должна оставаться здесь, на отшибе, вдали от меня. Ступай к остальным, словно ничего не случилось, — посоветовала, а может, приказала она.
Я согласилась, сказав, что так и сделаю. Разве я могла не послушаться ее?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88