Он сказал также, что распорядился прислать эля для всех троих.
Выждав с полчаса, прокурор послал на чердак семерых тюремщиков, приказав схватить преступников, заковать их в кандалы и отобрать у них его монеты. Он отнюдь не собирался освобождать этих людей, как было договорено. Их услуги были ему нужны лишь короткое время, теперь же он подписал указ об их казни. Он гордился собственным планом: одним махом он сумел разделаться с тремя известными преступниками, устранить трех свидетелей работы хирурга и удовлетворить жаждущую крови толпу. Блестящее решение.
К заходу солнца все трое уже болтались на городских воротах. В тот вечер о них говорили во всех тавернах, и еще много дней они служили приманкой для птиц.
Через три дня после поисков отметин дьявола, тринадцатого сентября, хотя отец Луи не был уверен в правильности этой даты, двое пришли на рассвете на чердак, чтобы подготовить кюре к слушанию дела в суде.
Отца Луи лихорадило. Проколотый бок продолжал кровоточить: хирург проткнул какой-то внутренний орган. Рана все больше и больше воспалялась. Остальные проколы затягивались. Соль, хотя и вызывала жгучую боль, остановила кровотечение.
Кюре, одетого в грязную ночную рубашку, обутого в стоптанные комнатные туфли, свели вниз с чердака. Его посадили на телегу, набросили сверху кусок парусины, чтобы укрыть от толпы и провезти через переполненную людьми площадь к зданию суда.
Только богатые и наиболее заслуженные горожане получили возможность занять место в зале суда. Первые ряды были заполнены служителями церкви и государства, высокопоставленными лицами, аристократами, влиятельными кардиналистами. На галерее раздавалось шуршание шелка. Светился бархат. Дамы носили наряды легких пастельных тонов всех оттенков. Было жарко, и капли пота соперничали с драгоценностями за место на каждой груди. Бамбуковые и кружевные веера были в постоянном движении. Воздух пропитался цибетином и амброй, но эти благовония не могли заглушить запах человеческих тел. Самые знатные семьи взяли с собой слуг.
Судьи первыми торжественно вступили в здание суда и теперь сидели плечом к плечу двумя рядами возле места для свидетелей, их одноцветные красные мантии перетекали одна в другую, как сочащаяся кровь. Следующим пришел экзорцист, отец Транквилл, почти в три раза старше обвиняемого, полуглухой, в очках с толстыми стеклами, в черном одеянии из шерстяной ткани. Он взял кропило и начал орошать святой водой зал суда и толпу. Затем появились прокурор, каноник и (без всякого официального повода) господа Адам и Маннури. Многочисленные чиновники, дружески переговариваясь, входили в зал и рассаживались с большой помпой. И вот наконец два судебных клерка подвели отца Луи к высокой скамье без спинки.
Кюре заставили преклонить колена перед судьями, в то время как экзорцист окропил скамью. На бритую, покрытую струпьями голову кюре была надета круглая шапочка, но он не мог обнажить по сигналу голову, потому что руки его были связаны. Когда прокурор подал знак, клерк сорвал шапочку. Кто-то на галерее захихикал, другие усмехнулись, иные не издали ни звука при виде коленопреклоненного, униженного священника. Несколько женщин выдали свое волнение слезами. Судебные приставы на галерее призвали присутствующих хранить молчание.
Были зачитаны обвинения, произнесены молитвы.
На пятый день второй недели судебных слушаний прокурор представил суду одержимых бесами — Сабину Капо и Мадлен де ла Меттри. Вскоре после этого раздался голос экзорциста, ломкий, монотонный и по-церковному напевный: «Кто это сделал с вами?» И девушки начали давать показания: одна — преисполненная безрассудной ненависти, другая — любви.
Мадлен, охваченная горем, яростью, угрызениями совести, ощущая бессилие и все же строя планы спасения своего Луи, начала понимать, что способствует его неминуемому обвинению. Никто не станет слушать ее правду , им была нужна только ложь, которую она продолжала повторять в суде, все еще надеясь, что, может быть, вот-вот откроется путь к спасению.
Но он так и не открылся.
Экзорцист был уже наготове, когда прокурор и каноник Миньон начали приводить доказательства того, что Сабина и Мадлен одержимы демонами, которых в них вселил именно обвиняемый, кюре прихода Сен-Пьер. Епископ дал знать, что он ждет доказательств одержимости и что инквизиторы должны представить в открытом судебном заседании результаты испытаний четырех видов, давным-давно установленных церковью: языкового — способности одержимого понимать незнакомые ему языки и говорить на них, проверки наличия сверхъестественной силы, способности к левитации, способности к ясновидению или предвидению.
Способность к левитации проверить трудно. Поэтому на ежедневном совещании «синклита» в аптеке было решено начать с простейшего доказательства — языкового. А как же левитация и прочее? Ну что ж, всему свое время.
И вот каноник взялся за работу: он старался изо всех сил, пытаясь обучить Сабину греческому, а Мадлен — древнееврейскому. Он читал им вслух старинные тексты: слова, как горошины, падали с его тяжело ворочавшегося языка. Он мало что понимал из того, что декламировал на греческом, не больше — из древнееврейского. Каноник заставлял девушек читать вслух много часов подряд: они приблизительно воспроизводили текст страницу за страницей или просто повторяли сказанное каноником. Березовый прут в его руках служил гарантией того, чтобы два этих языка не звучали одинаково, — ведь только это было важно.
Сабина проходила испытание первой, Мадлен должна была последовать за ней. «Синклит» не ожидал от Мадлен какого-то зрелища: единственное, что от нее требовалось , — послушание, и они его получили. Во время занятий каноник сказал ей: «Возможно, Мадлен, тебе разрешат оставить у себя твоего ребенка, если все закончится как надо». А от этой сумасшедшей девчонки Капо можно было ожидать чего угодно.
В зал суда внесли стол, на котором была разложена странная коллекция предметов из церкви, с рынка и из лавки господина Адама. Маленькое железное распятие, одинаковые бутылки: одна — наполненная маслом, другая — святой водой, колосок пшеницы, специи, свиное ухо, металлические браслеты, несколько твердых сыров и так далее. Каноник на греческом велел Сабине приблизиться к столу, прочитать «Аве Мария» и взять анис звездчатый. Они отрепетировали это заранее, тем не менее Сабина взяла со стола булавку, комок грязи и даже не попыталась прочитать молитву.
Мадлен, измученная мыслями о Луи и ребенке, сказала все, что ей велели, — на правильном или искаженном языке, бог весть.
Сам каноник объяснил ошибку Сабины просто: мол, в нее вселились необразованные бесы, которые никогда не путешествовали и поэтому не слышали языка Греции. Они, конечно, неправильно поняли его приказ. Судьи принялись важно кивать в знак согласия с логикой каноника, однако с галереи послышались булькающие звуки сдавленного смеха.
В ту же ночь в комнату, где спали девушки, пришли Маннури и Адам. Мадлен проснулась от шепота и бряцанья цепей. Она притворилась спящей, надеясь, что пришли не за ней, пока хирург держал вырывающуюся Сабину, а мсье Адам смазывал ей губы серой.
— Может быть, теперь, — сказал он, — ты станешь говорить, то, что тебе велели.
Сабина так и не вымолвила за всю ночь ни слова своими пылающими губами, не проронила ни слезы. Как только мужчины ушли, она встала с постели, подошла к шкафчику, разбила об пол флакон духов и опустилась на колени, прямо на осколки стекла. Когда Мадлен проснулась, четыре часа спустя, Сабина по-прежнему бодрствовала, коленопреклоненная.
Мадлен боялась, что у нее самой помрачится рассудок. Бежать — в этом была ее единственная надежда. Но как? Все двери заперты. Ее надзирательница и сиделка Сабины находились поблизости. Если бы ей даже удалось открыть окно ванной, от внутреннего дворика ее отделяли три этажа — прыгать было слишком высоко, а веревка, связанная из двух простыней с кроватей девушек, была бы слишком короткой. А если даже ей удастся освободиться, как вызволить Луи? Нет. Ей придется ждать, давать показания и пытаться как-то осуществить свой план.
Сабина появилась в суде с глубокими оранжевыми язвами на губах и подбородке и показала, что эти раны возникают вновь и вновь с тех пор, как она впервые ответила на поцелуй дьявола. Серые и красно-черные синяки на ее руках и предплечьях выступили в тех местах, которые сжимал дьявол. Говоря это, она всячески старалась угодить суду.
Она столь наглядно продемонстрировала одержимость бесами, что были забыты все предписания епископа относительно доказательств. Экзорцист заявил, что он никогда не сталкивался со столь странным случаем, как дело мадемуазель Капо. Площадь гудела, алкая крови, — было вывешено краткое изложение показаний, данных Сабиной той ночью:
«.. маленькая горбунья упала на пол, с губ ее капала кровь, она плевалась, ее рвало — мы никогда не видели ничего подобного. Она перекинула левую ногу через плечо и достала до щеки. Она закинула ноги за голову, коснувшись большими пальцами носа, а из ее зада исторгся черный газ, так что присутствовавшие в зале дамы были вынуждены закрыть лица платками. Она раскинула ноги влево и вправо так далеко, что плашмя сидела на полу, а под ней не оставалось видимого пространства, при этом она подпрыгивала, как при совокуплении. Она раскинула ноги почти на семь футов, хотя ее рост в сгорбленном состоянии не более четырех футов…»
Сабину действительно рвало. Об этом позаботился месье Адам, вручив сиделке «снадобье», которое та должна была подмешивать каждое утро девушке в завтрак. Это лекарство вызывало у нее рвоту ярко-синего цвета, что вполне удовлетворяло толпу. Помимо этого аптекарь изготовил и еще кое-что, представленное обвинителем в качестве доказательства, — он заявил, что Сабина исторгла это ночью: комок бумаги с тремя каплями крови и тремя оранжевыми пятнами, пучок соломы и лоскутки, «влажные от женских выделений». Третья улика была изготовлена из сухой глины, перемешанной с золой, волосами, обрезками ногтей и пурпурными кусочками червяков. Все это было поспешно представлено судьям. По словам Собачьего Хвоста, одного из вселившихся в Сабину демонов, который вещал через телесную оболочку девушки ужасным пронзительным голосом, Сабина, впервые вверившись кюре и его Повелителю, проглотила кусок сердца младенца, сваренного на шабаше в Орлеане, а также пепел облатки, пропитанный семенем кюре.
Некоторые из тех, кто сидел на галерее, были крайне удивлены, другие вздыхали, иных стошнило, и им пришлось извиняться. Собравшимся же на площади все это очень понравилось. Месье Адам шутил в приватной беседе, что вопрос о левитации не просто был забыт, он словно никогда и не возникал.
Судебный процесс проходил именно так, как и надеялся «синклит».
После того как у Сабины случилась рвота, она за несколько дней назвала суду своих дьяволов. В дополнение к Собачьему Хвосту, некогда принадлежавшему к чину архангелов, Левиафан разместился в центральной части ее лба, а Бехерит — в желудке. Балаам поселился под вторым ребром слева, Исакаарон жил в ее сердце. Пока Мадлен молча сидела рядом, Сабина соизволила определить и ее дьяволов: Враг Девственницы сидел в ее шее, Веррин — в ее левом виске, Вожделение, относившийся к чину херувимом, — в правом, Асмодей завладел ее сердцем.
Кто-то с галереи пожелал узнать, какой счастливчик дьявол нашел приют в горбу Сабины. Суд взорвался смехом. Старец Транквилл поднялся с места, чтобы молитвой восстановить порядок. Тщетно. Он воззвал к тишине от имени епископа, наконец — именем короля. Без всякого успеха. Собрание сумела успокоить лишь Сабина, заявив, что даст дополнительные показания.
Вскоре пришла очередь Мадлен отведать березовой розги. Она, как было сказано, не проявила должной покорности. Ни один член «синклита» не осмелился ударить девушку, не столько из уважения к ее состоянию, сколько из-за свойственных ее отцу приступов гнева, поэтому хирургу пришлось для этой цели нанять за три су мальчишку с площади. В одну из ночей в тишине дома Капо мальчишка раз за разом опускал розгу на голую поясницу Мадлен, в то время как каноник выпытывал у нее: почему она устроила настоящее представление перед надзирательницей и клялась ей в ненависти к кюре, но не подтвердила сказанное в суде? Она пыталась открыть канонику всю правду, объяснить, что лгала, но он, не слушая ее, выкрикивал фразы из Священного Писания.
Итак, план провалился. Ощущая, что ее тело и дух сломлены, Мадлен сидела молча, пока Сабина продолжала губить свою изломанную душу, исторгая потоки лжи. Когда Мадлен вновь попыталась сказать правду, ее вновь отдали в руки деревенского мальчишки с березовой розгой. Он бил ее ночью, ни один член «синклита» при этом не присутствовал. Руки ее были связаны веревкой, перекинутой через открытую дверь, на которой она висела, как мясная туша. Сабина, подпрыгивая на четвереньках на своей постели, с радостью следила за взмахами розги.
Как же Мадлен ненавидела Сабину! Она испытывала ненависть и к своему отцу, и к его друзьям-интриганам, судьям, продавшим свои души, зрителям в суде с их шелками и корзинами со снедью, ко всей толпе — этому многоногому смердящему зверю, копошащемуся в грязи площади… но ненависть к Сабине была сильнее всего. К Сабине, радовавшейся, когда били Мадлен, к Сабине, убивавшей отца Луи своими словами. Ненависть к уродливой, сумасшедшей, порочной Сабине, которая многоголосо выла ночи напролет и звала каноника каждый раз, когда наступал рассвет. К Сабине, которая билась в конвульсиях в зале суда с искаженным до неузнаваемости лицом. Фантастическая Сабина. Героическая Сабина, отгоняющая Сатану именем Господа и Его церкви. Безумная Сабина Капо — игрушка в руках «синклита» и мученица в глазах толпы. Действительно мученица. Сабина не минует своей участи, как не минует ее обреченный ею на смерть Луи. Мадлен позаботится об этом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88