И когда наконец будущая королева Франции замарала свои шелка, ее мать пришла в экстаз! «Генерал» прибыл, чтобы спасти Австрию! Давно отлаженные рычаги быстро пришли в движение.
Что не пришло в движение, так это третий экипаж, все еще к тому времени не законченный. За него полностью заплатили вперед, и он на долгие годы был забыт в сарае каретника. Сначала никто не мог его приобрести из-за дороговизны, а потом он вообще стал никому не нужен. Более чем через двадцать лет, в самом начале революции, когда все состоятельные ремесленники и торговцы отчаянно искали возможности поскорее сбыть свой товар, Себастьяна купила этот дорожный экипаж.
— Это была выгодная покупка, je t'assure! — сказала она.
Под покровом тьмы Себастьяна переехала на нем с рю К*** в Шайо, а позднее, нагрузив до отказа, перевезла экипаж в Равендаль, где он и стоял с тех пор без всякой пользы.
И вот в то ясное утро я, опершись на руку Ромео, поднялась в экипаж, желая рассмотреть его поближе. Стенки внутри были обтянуты красным атласом и отделаны вишневым деревом. Обращенные друг к другу скамьи обиты синим бархатом, на сиденьях с подушками вышиты картины, изображающие четыре времени года. Я хлопнула по сиденью, подняв густой столб пыли.
— Regarde! — сказал Ромео и приподнял одну из подушек, открыв моему взору выдвижной умывальник.
Кроме того, в карете имелся шкафчик для хранения провизии, а также небольшая печка и подъемный обеденный стол, скрытый под темно-синим ковром. В высоком ящике за шкафом для провизии хранился набор дорожных столовых приборов с коробочкой для специй и чашечками для яиц — все это из фарфора, золота и чеканной стали. В темное дерево были ввинчены четыре крюка, на которых крепились лампы, по две с каждой стороны кареты. На окнах — черные шторы из тонкого льняного полотна.
Как же глупо я себя почувствовала при одной только мысли о путешествии в таком роскошном экипаже! («Почему бы не отправиться в путь в простом дилижансе?») Но Себастьяна одним взмахом руки отмела мои возражения.
Выбираясь из кареты, я заметила, что кто-то (без сомнения, Ромео) постарался несколько затушевать богатство ее внешнего вида. Позолота дерева была закрашена, но все же местами проблескивала, как золото на дне ручья. На дверные ручки были надеты маленькие черные мешочки. Потом, уже в пути, я украдкой взглянула, что под ними скрывается — цельное золото. Какая шайка разбойников не позарится на такое чудо, когда мы будем медленно ползти по проселочным дорогам?
— Дорогая моя, — сказала Себастьяна в ответ на мой невысказанный вопрос, — ты прочла слишком много романов. И мы больше не зовем их разбойниками — это всего лишь воры.
— Называй их как хочешь, — возразила я, — но где-то поблизости от какого-нибудь из южных портовых городов они обчистят нас до нитки!
Себастьяна приободрила меня.
— Душа моя, — сказала она довольно сухо, — не забывай, что ты ведьма, путешествующая в компании двух существ, которым по несколько сотен лет. Думаю, что все будет в порядке.
Именно тогда, могу поклясться, я услышала где-то над нами ясно различимый, напоминающий дребезжание железа в кузнице смех Асмодея, — то ли из-за створки окна где-то на верхнем этаже, то ли с крыши. Посмотрев вверх, я, однако, никого не увидела.
Все, что случилось потом, произошло очень быстро и видится мне теперь крайне неотчетливо, хоть это и события всего лишь двухнедельной давности.
Себастьяна все же оставила мне часть моих любимых светлых волос, перевязав их сзади зеленой шелковой лентой. Ромео, которому, по-видимому, нравились моя новая прическа и костюм, в одиночку пристраивал несессер на запятки, прежде чем забраться на козлы.
— А он?.. — с надеждой спросила я Себастьяну.
— Да, моя дорогая, но только до… — и она назвала деревню, до которой было полдня пути от Равендаля, — а потом он вернется ко мне, к нам. — Ромео должен был довезти меня до П***, там он поможет нанять кучера и сменить лошадей. Одну из наших он в П*** продаст, а на другой вернется в Равендаль.
Себастьяна, хоть и торопила меня с отъездом, позволила вернуться в студию, где я посидела немного в одиночестве, в то время как хозяйка поместья и юноша, стоя у экипажа, восхищенно обсуждали его достоинства. Мне хотелось вместить в себя, унести с собой эту мастерскую, каждый предмет ее обстановки. Но все, что я могу вспомнить теперь, это как я смотрела на карту, прикрепленную отцом Луи к натянутому на мольберт холсту, на желтом фоне которого еще не было рисунка; прошлой ночью он подробно показал нам маршрут по пути на юг, перекресток дорог, где надо будет сворачивать к морю. Потом я вышла в розарий: воздух там был прохладный и влажный, пахло морем. От земли поднимался легкий туман. Я не осмелилась сорвать розу, но понюхала те немногие из них, что быстро стали моими любимцами. Если бы я могла удержать их аромат, взять с собой их сладкий запах! И тут меня захлестнула боль, но она не была глубокой, и мне быстро удалось с ней справиться. Я сдержала слезы и поспешно вышла из сада. Проходя через мастерскую, я захватила с собой две «Книги теней» — Себастьяны и свою — и прошла к карете.
Себастьяна стояла, укутанная в горностаевую пелерину, Ромео сидел высоко на козлах, держа поводья. Призраки? Они были рядом: я почему-то знала это. И теперь, когда Себастьяна столь таинственно обращалась… просто к воздуху: «Мужайся!», бесстрастно добавляя: «Adieu» , я понимала, что она разговаривает с невидимой Мадлен.
Взяв мои руки в свои, Себастьяна предложила мне заночевать в П***, вызвав духов, когда стемнеет. Для этой цели, сказала она, в карете есть латунный колокольчик с перламутровым язычком. И я действительно нашла его в чехле из золотистого бархата, изрядно потертом, с вышитыми на нем тремя инициалами, неизвестными мне.
— Звони в колокольчик, когда будешь рядом с морским берегом или источником воды, — наставляла меня Себастьяна. — Духи услышат и явятся. Им легче всего принять и сохранить свои подлинные очертания вечером, когда станет прохладно.
А потом она поспешно объяснила мне то, что смутило меня, когда отец Луи впервые подробно описывал наш маршрут. Себастьяна сказала, что отцу Луи и Мадлен нужно многое сообщить мне. Лучше всего это сделать, когда они обретут свою полную, телесную, форму и будут видимы. Для этого духам необходима близость воды, соленой или пресной, они ведь, в конце концов, призраки. Вот почему надо как можно ближе держаться к берегу, хотя это значительно замедлит наше продвижение; весь наш маршрут определяет извилистая линия рек, озер и ручьев. Прибрежная дорога. Так первой назвала ее Мадлен.
Итак, в то раннее утро я попрощалась с Себастьяной, видя ее в последний раз при свете фонаря, который она держала в руке. Занималась заря. Золотистые волны света начали разгонять тьму над полями.
Я влезла в экипаж. Себастьяна отдала мне свою горностаевую пелерину. Она задержала мою руку в своей, а потом поцеловала ее, прошептав:
— Ступай! Я отправляю тебя в далекий путь. За моря.
До меня не сразу дошло, какой огромный смысл заключен в ее приказе, но когда поняла, была поражена.
Устроившись на своем сиденье, глядя полными слез глазами через открытую дверцу кареты на Себастьяну, я видела, как задвигались тени в высоких вязах, выстроившихся в ряд вдоль аллеи, и стаи воронов вспорхнули и унеслись прочь. Лишь одна довольно большая птица устремилась вниз с громким криком, все ближе, ближе, — казалось, она влетит внутрь экипажа, когда он тронется… Но нет, птица уселась на крышу кареты. Она, ворон по имени Малуэнда, будет сопровождать меня.
Сквозь маленькое овальное окошко в задней стенке экипажа я видела, как удаляется Равендаль. Стекло было толстое и плохой выделки: представшая мне картина казалась расплывчатой. Без сомнения, свою роль сыграли и слезы. Так или иначе, все, что я смогла различить, — масса стекла, камня и дерева — Равендаль в лучах восходящего солнца. Я видела также фигуру в синем, машущую мне рукой.
Наконец я устроилась в передней части кареты и опустила черные занавески. Затем закрыла глаза, ощущая тем не менее, как солнце поднимается все выше и выше на утреннем небе.

Книга третья
ПРИБРЕЖНАЯ ДОРОГА
Nor is his mortal slumber less profound,
Though priest not bless'd nor marble deck'd the mound.
Byron. «Lara»
…Спит он беспечально,
Хоть пренебрег молитвою прощальной,
Хоть нет над ним ни камня, ни креста.
Байрон. «Лара» (перевод В. Топорова)
ГЛАВА 30Пророческий сон
Мне было о чем подумать, когда мы отъезжали от Равендаля в то утро. Я могла бы лелеять свою злобу на Асмодея: вне зависимости от того, что я узнала о плане предстоящих действий, именно он лишил меня долгой и счастливой жизни в Равендале (она непременно была бы такой). Я могла обдумать все обстоятельства, связанные с обретением мною мужской личины. Приняв решение переодеться в мужскую одежду, не изменила ли я тем самым свою роль в мире… какой бы она ни была? Я могла бы поразмышлять не без тревоги, что стану делать, когда дорога на юг упрется в море, вероятнее всего в Марселе. Тогда мне придется купить место на корабле и пересечь моря, как велела Себастьяна, покинув отчизну и отказавшись от родного языка. Я могла бы порассуждать о la nature surnaturelle моих компаньонов и нашей таинственной миссии. Но я тогда ни о чем таком не думала.
Вместо этого я не без успеха пыталась развлечь себя пейзажем, историей, которая вскоре предстанет передо мной как живая, всем тем миром вокруг, о котором я до того только читала. К тому же и полнейшая необычность происходящего дарила приятное отвлечение от всех этих размышлений. И конечно, колдовское искусство и «Книга» Себастьяны.
Помимо тех глав, которые я переписала из «Книги теней» Себастьяны в собственную книгу, эту книгу, мне встретилось и много других, гораздо более простых записей, похожих на дневниковые и относящихся к злободневным событиям эпохи революции и якобинского террора. Многие из этих записей имели политический характер, что меня очень удивило. Мне казалось, что Себастьяна давно перестала интересоваться политикой. Было удивительно читать о ее восхищении Робеспьером, правда, уже через несколько месяцев она отвергла «Неподкупного», назвав его незначительным, сухим, чрезмерно правильным, бессердечным человеком, каждый шаг которого был продиктован холодным расчетом. Казалось, ее всегда забавлял, именно забавлял — это слово здесь самое точное — звероподобный Дантон — своей огромностью и вульгарными манерами. Она завидовала и одновременно жалела мадам Ролан, чьи амбиции могли найти выход только через ее мужа, нерешительного министра, и чей салон был центром столь многих дебатов, из которых мадам, единственная в своем роде женщина, не упускала ни словечка, сидя, по своему обыкновению, за маленьким столиком и торопливо водя пером. Как это ни печально, Себастьяне словно недоставало творческой силы, чтобы запечатлеть деяния тех лет присущими только ей словами; она вставила в свою «Книгу» выдержки из того издания «Gravures Historiques» , где гравюры и восемь страниц текста в напыщенном стиле повествуют о казни мадам Ролан.
Но больше всего в «Книге» Себастьяны меня заинтересовали не записи о революции, а упоминания о ее первых попытках овладения колдовским ремеслом. Эти заметки, скорее рецепты, не более того (даже результаты этих опытов не всегда были записаны), и развлекли меня в начале путешествия на юг.
Времени для чтения у меня было в избытке: когда мы удалялись от Равендаля и морского побережья, покидая Бретань и направляясь в сторону Рена, духи редко давали знать о себе. Ромео помог мне отыскать и нанять кучера в П***, а затем возвратился домой. Наше прощание? Оно было целомудренным: мы были застенчивы, молчали, скромно поцеловались, как брат и сестра. Было… да и сейчас осталось много невысказанного, но у меня хватило слов только для самого краткого прощания. (Как мне хотелось тогда вызвать Мадлен, чтобы она устроила для нас танец, такой как в ванне!..) Ромео неожиданно правдоподобно объяснил Мишелю, кучеру, что я француз по рождению, но живу в Италии и теперь возвращаюсь во Флоренцию, чтобы основать там некое семейное дело… Да, кроме Мишеля — не задающего никаких вопросов petit Мишеля (удивительно, но он горел желанием везти меня даже ночью) — и Малуэнды, которая летала вверх и вниз и пела свою неблагозвучную песню где-то над головой, я оставалась одна на большей части пути. А в одиночестве, как я заметила, мне было труднее подавить свой гнев. Да, я была разгневана. На Асмодея и, наверно, на Себастьяну тоже: почему она не смогла справиться с Асмодеем, подчинить его своей воле, чтобы я могла быть в безопасности? Гнев определял ход моих мыслей, которые можно было выразить так: если он лишил меня того, что могло бы быть, она дала мне возможность понять, что меня ждет. Я буду овладевать ремеслом и тогда смогу предвидеть будущее, мое подлинное будущее.
Итак, в тиши покачивающегося экипажа, который встряхивало при соприкосновении с каждым попадающим под колеса камнем, я читала о своем ремесле. Чем больше читала, тем больше мне хотелось заниматься им самой. Я дозрела до этого, была готова, так, по крайней мере, мне казалось. Мне должно было бы хватить ума напомнить себе, насколько быстро зрелость переходит в гниение, но все мои действия тогда определял гнев, к которому примешивался ослепляющий страх.
Я располагала немногим: у меня не было ни талисманов, ни амулетов — никакого подспорья, кроме обрывков рецептов, не связанных друг с другом заклинаний и чемодана с щегольской одеждой, которую, как я вскоре обнаружила, мне было стыдно носить. Поэтому я наспех нацарапала список покупок и то здесь, то там, то в Рене, то в Анже, то в деревушках между ними «ходила на рынок». Я заставляла Мишеля останавливаться на фермах или у ручьев, вдоль берегов которых густо росли травы, которые я пыталась распознать по записям из «Книги» Себастьяны, не уставая все время напоминать себе, что ошибка в определении травы может означать разницу между удачным заклинанием и смертью.
…Я смотрела вниз, на дорогу, которая на расстоянии вытянутой руки от колес экипажа круто обрывалась вниз, где была усеянная камнями прибрежная полоса, когда почувствовала холодок, возвещающий о появлении отца Луи.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88