— Да. — Джейн нахмурилась и добавила:
— Но это не было официальным удочерением. Твоя мать не дала мне свидетельства о рождении, а ты родилась в тот же день, когда умер мой ребенок, поэтому…
— Поэтому мое свидетельство о рождении — это ее свидетельство? Ее тоже звали Кэтрин?
— Нет, дорогая. Ее звали Мэри. Она умерла, прежде чем это имя было вписано в свидетельство (в нем значилось только «девочка»), так что, когда мы указывали точное время в бюро по учету населения, то назвали имя Кэтрин.
Имя ребенка в свидетельстве о смерти было Мэри, и Джейн с Александром опасались, что подмена может обнаружиться, но конторы по регистрации рождения и смерти были разделены, компьютерной сети тогда еще не существовало, и вопрос сводился к обычной бумажной волоките. К тому же Тейлоры решили, что данная процедура гораздо безопаснее, чем формальное, законное удочерение, которое могло бы навести на след матери Кэтрин, видимо не без оснований так боявшейся за жизнь дочери.
Воцарилось молчание. Джейн и Александра всегда объединяли с Кэтрин крепкие, удивительные узы. Их сплачивала, бесспорно, любовь к музыке, но самое главное — не требующее слов сердечное взаимопонимание. Прежде они всегда понимали друг друга без слов. Но сейчас, стараясь угадать, что скрывается за молчанием дочери, Джейн и Александр почувствовали глухую невидимую стену. И всегда сияющие надеждой глаза Кэтрин, синие, словно прояснившееся после пурги морозное небо, сейчас были по-зимнему холодны и без тени надежды — холодные, неживые льдинки.
— Кэт! — в отчаянии прошептал Александр.
— А почему вы рассказываете мне об этом именно сейчас? — тихо, но требовательно спросила Кэт. — Почему раньше никогда не говорили?
— Потому что я дала обещание… твоей матери… рассказать тебе правду в день твоего совершеннолетия.
— Зачем? Дабы я знала, что была ей не нужна?
— О нет, дорогая, это не так! Поверь мне. Она очень тебя любила!
— Но была слишком молода и слишком бедна?
— Нет, — спокойно возразила Джейн, — она не была ни молодой, ни бедной. Она объяснила, что тебе очень опасно оставаться с ней. Я не знаю почему, дорогая, но я точно знаю, что за твоей мамой следили и она ужасно боялась людей, шпионивших за ней… и за тобой.
— Но как ее звали? Кто она? Кто я?
— Кэт, я не знаю ее имени. Она ничего не сказала мне о себе, только то, что она — твоя мать и очень тебя любит. — Джейн помолчала. — Думаю, хотя я и не уверена, что твоего отца звали Александр. Твоей матери было очень важно, чтобы второе имя тебе дали Александра.
«Но мое второе имя Александра потому, что так зовут папу! — мгновенно мелькнуло в голове Кэтрин. — И я всю жизнь этим гордилась. Второе имя у меня от отца — Александра Тейлора, прекрасного человека, от которого я унаследовала так много замечательного, включая волшебный дар — музыкальный талант. У меня его имя, так же как и у моей сестры; и все это было прекрасным и верным доказательством того, что я — дочь и сестра — принадлежу только этой семье… А теперь?»
Теперь Кэтрин страстно желала, чтобы все это оказалось лишь неудачной жестокой шуткой!
Невозможное желание — поскольку ее родители были склонны к жестоким шуткам не более, чем сама Кэт, — стало вдруг таким жгучим.
Ей стало немного легче при мысли о том, что в характерах Джейн и Александра существовали еще и темные стороны: какие-то зловещие процессы в их сознании заставили родителей рассказать дочери эту выдуманную историю. Ничего, уживется и с этим неприятным обстоятельством. Если бы только вернуть все назад и снова жить с тем, во что она верила всю свою жизнь!
Но никакой шутки не было, и, глядя па боготворимых ею мать и отца, Кэтрин поняла, что с ней начинает твориться что-то ужасное. Она почувствовала, как удаляется от родителей… уплывает куда-то далеко-далеко… и никак не может прекратить это мучительное отстранение.
Кэтрин хотела остановить его, но это было похоже на зыбучие пески: чем упорнее она пыталась выбраться, тем быстрее ее засасывало и душило. Задыхаясь, она теперь видела Джейн и Александра как сквозь плотный туман: они так изменились! Они уже не были настоящими матерью и отцом. Они стали добрыми, великодушными, любящими людьми, спасшими несчастную сироту, которой грозила какая-то загадочная смертельная опасность. Они с любовью пестовали крошечное беспомощное существо, пришедшее в их жизнь, и заставили Кэт поверить в то, что и она принадлежит к их семье.
Но Кэтрин к ней не принадлежала! Была самозванкой! Она всего лишь гостья в их доме, сердцах, жизни, попавшая туда совершенно случайно, а не по страстной любви между мужчиной и женщиной, решивших дать жизнь новому существу. Алекса была таким существом, таким существом была и Мэри — малышка, умершая, едва родившись, но Кэтрин…
Она попыталась избавиться от мучительных мыслей, но оказалась не в силах этого сделать. Словно реки, вышедшие из берегов, они захлестывали Кэт, поглощали ее, стремительно уносили вниз по течению, все дальше и дальше от тех, кого она знала и любила. Прошлое — прекрасное место, где они жили в такой мирной любви, — теперь стало далеким воспоминанием, сладостной мечтой, навсегда побежденной жестокой реальностью.
Реальность… Она — ребенок, от которого отказались загадочная женщина и мужчина по имени Александр. Была ли она плодом любви? Или только случайностью, несчастной ошибкой? Вряд ли, поскольку мужчина и женщина, ее создавшие, могли бы избавиться от ребенка и раньше.
— Они никогда не пытались найти меня? — тихо спросила Кэтрин.
— Дорогая, мы этого не знаем. Думаю, что да. Хотя твоя мама и говорила, что не будет этого делать. Отца твоего уже не было в живых, когда ты родилась. В той ситуации ей практически невозможно было найти тебя, Кэт. И не забывай, детка, тогда существовала реальная опасность.
— Но какая опасность? Что может грозить ребенку, когда он со своей матерью?
— Не знаю, любовь моя, — грустно ответила Джейн. — Но я верю, что опасность была реальной. За твоей матерью, несомненно, следили, и она очень заботилась о том, чтобы человек, преследовавший ее, не понял, что произошло. Вот почему нам с папой пришлось быть очень осторожными, Кэт. Именно поэтому мы никому ничего не говорили.
— Но это не правда! Вы рассказали Алексе! Она всегда это знала!
— Нет, дорогая, Алекса не знает.
«Знает!» — кричало все в душе Кэт. Она вновь услышала свой внутренний голос — постоянный спутник, хотя в последнее время его требовательность несколько поутихла. Но теперь этот противный настойчивый голос зазвучал снова, отчетливый и ясный, наполненный старой, знакомой болью. «Она знала, что я не настоящая ее сестра, и, наверное, именно поэтому никогда меня не любила…»
— Алекса не знает, — спокойно повторила Джейн.
— Пообещайте мне, что никогда ей не скажете.
— Обещаю, — тихо ответила Джейн. Она хотела добавить, что для Алексы это не имело бы и не имеет никакого значения, но понимала, что не сможет сейчас убедить в этом Кэт. Да, теперь голос Алексы, когда она говорила о Кэтрин, был полон любви и нежности, но Джейн никогда не забыть отношений между девочками в первые двенадцать лет, так же как не забыть повергшее ее в ужас заявление Алексы, впервые увидевшей маленькую Кэт: «Это не моя сестра!»
Кэт каким-то образом удалось спасти встречу с родителями; сумев скрыть свою боль и уверить мать и отца в том, что все в порядке, все правильно, она поняла и успокоилась. После этого Джейн и Александр уехали, а Кэтрин осталась одна, совсем одна — наедине с реальностью и сверкающими символами, ее подтверждающими, — замечательным сапфировым ожерельем и ошеломляющим богатством.
Александр вложил сто тысяч долларов в дело не на самых выгодных условиях, но за прошедший двадцать один год суммы, вложенные даже на самых скромных условиях, возросли неимоверно. Счет, открытый на ее имя, составлял более миллиона долларов.
Но Кэтрин из этих денег не хотела ни цента! Единственное, чего ей хотелось, — вернуться в те времена, когда она знала, кто она и где ее семья.
Однако то время ушло безвозвратно. Нет, еще хуже — его никогда и не существовало. Размышляя о том, кем она себя всегда считала, Кэт пришла к простому выводу: Кэтрин Александра Тейлор состоит — вернее, состояла — из трех важных «частей»: дочь… сестра… музыкант. Вот и все — и хватит, более чем хватит.
Теперь же Кэт — больше не дочь и не сестра, коими она себя представляла. Осталась только музыка.
Однако Кэтрин потребовалось две недели на то, чтобы собраться с силами и вновь сесть за рояль. Она так боялась утратить и это, единственное оставшееся в своей реальной личности! Она так боялась порвать паутинку, связывавшую ее с неожиданно разрушенным прошлым.
Кэт всегда верила, что свой музыкальный дар генетически унаследовала от любимого отца. Но, снова заиграв на рояле, мгновенно поняла: все, что приходило к ней прежде, было только шепотом ее потрясающего таланта. Кэт почувствовала новые удивительные ощущения, волшебные нити, казалось, напрямую связывающие ее с создателями музыки, которую исполняла. Корни Кэт уходили в глубь веков, в заоблачные дали, позволяя ей ощущать себя наследницей их духа. Девушка всегда поражалась гению Моцарта, Баха и Бетховена, но теперь чувствовала, что их страсть и эмоции живут в ней самой; теперь Кэтрин понимала их печаль, одиночество и боль. Сейчас она исполняла знакомые произведения так, как никогда прежде не исполняла. И звучала совершенно другая музыка — дух захватывающая, пронзительная, исходившая из ее исстрадавшегося сердца.
Кэтрин изо всех сил цеплялась за свою музыку — единственную частичку ее существа, не разрушенную неожиданной правдой, и отчаянно пыталась смириться со своими потерями: она была не настоящей дочерью Джейн и Александра — не такой, какой представляла себя всю жизнь. Эта реальность, новая для Кэт, не была новой для ее родителей. Они всегда знали правду и всегда относились к приемной дочери с нежностью и любовью.
Кэт тоже любила родителей, и любила от всей души, но все же теперь чувствовала, как в ее отношении к ним появляется отчужденность, неловкость и неуверенность. Как бы ей хотелось снова почувствовать непринужденность в семье!
А что же теперь будет с ней и Алексой? Как справиться с безумной любовью к сестре, которая, оказывается, ей вовсе и не сестра?
«Ты не сестра Алексе», — напоминала реальность, сливаясь в один беспрерывный болезненный вопль.
«Но она об этом не знает», — пыталось оправдаться отчаявшееся любящее сердце.
Реальность соглашалась, но напоминала о том, что Алекса узнает обо всем, как только они увидятся. И если сестры такие разные внутренне, неужели можно представить, что это не выйдет наружу? Ведь на сердце у Кэт теперь выжжена алая буква «П» — «Подкидыш», а это значит, что Алекса немедленно все узнает и… почувствует настоящее облегчение. Достаточно вспомнить, что она никогда не хотела, чтобы Кэтрин была ее сестрой.
Но пока Алекса не знает. А что, если Кэтрин удастся сохранить какое-то время свой секрет и рассказать о нем тогда, когда для Алексы эта правда уже не будет иметь особого значения?
Когда можно будет поймать этот далекий момент? Когда они с Алексой наконец станут хорошими подругами? Глупые фантазии! А что, если не фантазии? Что, если они с Алексой действительно подружатся?
Кэт должна это выяснить. Как-нибудь, как-нибудь. А пока надо держать правду при себе.
Но как она сможет скрывать правду, точившую ее, душащую в ночных кошмарах? Алекса сразу же увидит страшную правду в измученных, беспокойных, правдивых глазах Кэт.
Пока Кэтрин боролась со своими растерзанными чувствами, подсознание ее нашло возможность «спрятаться». Не принимая никакого специального решения, она отрастила свои всегда коротко постриженные волосы, пока ее сапфировые глаза почти не прикрыла мягкая черно-бархатная челка. И Кэт добавила несколько килограммов к своей полноте, всегда служившей естественным и замечательным доказательством ее завидного здоровья. Новая тяжелая раковина, созданная для того, чтобы защитить и сохранить себя, оказалась мученическим символом ее невыносимой боли.
До чего же радовалась Кэтрин своему переезду в Нью-Йорк, тому, что Алекса тоже хотела поскорее встретиться с ней! Сколько надежд возлагала на то, что они с сестрой станут самыми близкими подругами! Но теперь, когда осталось всего несколько дней до встречи с Алексой, которая оказалась вовсе и не сестрой, Кэтрин просто заставила себя мужественно совершить самое важное в своей жизни путешествие.
Глава 9
Манхэттен
Июнь 1989 года
— Привет, Кэт.
— Алекса?
— Звоню только затем, чтобы уточнить время твоего прилета в пятницу. — Сестра говорила весело, несмотря на то что услышала в голосе Кэтрин какое-то уныние.
— Кажется, у меня не получится прилететь в пятницу.
— Да? Почему?
— Потому что я не закончила с курсовой по французскому.
— Жаль. — Алекса очень удивилась: ведь это было не просто очередное сочинение, а основная работа, за которую Кэт получала диплом на французском; что за причина могла так помешать ее всегда очень дисциплинированной сестренке? — Ты болела?
— Нет. Кажется, я слишком увлеклась другими предметами. — И это было правдой, сконцентрироваться Кэт удалось только за несколько последних дней — чтобы сдать последние экзамены.
— Так когда ты думаешь приехать?
— Точно еще не знаю.
— А ты не можешь закончить свою курсовую здесь?
— Что? Ах да… наверное, — неуверенно ответила Кэтрин, хотя уже знала, что ей придется заканчивать курсовую в Нью-Йорке.
Ей предстояла еще не одна неделя напряженной работы, а до занятий в Джуллиарде осталось всего десять дней. Нью-Йорк… десять дней… все это до сих пор казалось невозможным. И Кэт наконец высказала печальную, но благоразумную идею, воплощение которой она теперь уже могла себе запросто позволить, будучи наследницей загадочного состояния. — Я хотела узнать, не могу ли я снять собственную квартиру?
— Ну-у, — как можно спокойнее протянула Алекса, пытаясь скрыть свое разочарование.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54