Каваш покачал головой, давая понять, что Ассам явно не понял его.
— Мне не нужно, чтобы ты выдавал мне секреты. Кроме того, я и сам могу догадаться, какой цели служит проект. — Это было ложью. — Меня беспокоит лишь, что контролирует его Мараджи.
— Каким образом?
— Я о тебе думаю. О твоей карьере.
— Меня не беспокоит…
— Значит, стоит побеспокоиться. Мараджи хочет занять твое место, и ты должен знать об этом.
Владелец кафе принес блюдо с оливками и две плоские тарелки с «питой», местным хлебом. Каваш молчал, пока тот не покинул их. Он видел, что ложь относительно Мараджи привела Ассама в состояние неопределенного беспокойства.
— Я предполагаю, — продолжил Каваш, — что Мараджи выходит с докладами прямо на министра.
— Хотя и я вижу все документы, — возразил Ассам.
— Но ты не знаешь, о чем он говорит с глазу на глаз с министром. У него очень сильное положение.
— Кстати, как тебе удалось узнать о сути проекта? — нахмурился Ассам.
Каваш прислонился спиной к прохладной цементной стенке.
— Один из людей Мараджи исполнял обязанности телохранителя в Каире и установил, что за ними следят. На хвосте у него сидел израильский агент по имени Тофик. У Мараджи не было оперативников в городе, так что его просьба о помощи поступила прямо ко мне. Я и взял этого Тофика.
Ассам с отвращением фыркнул.
— Плохо, что он позволил следить за собой. Еще хуже, что он обратился не в то управление за помощью. Просто ужасно.
— Может, нам удастся что-то с этим сделать, брат мой. Ассам почесал нос пальцем, унизанным кольцами.
— Продолжай.
— Расскажи Директору о Тофике. Скажи, что Мараджи, несмотря на его несомненные таланты, допустил тут ошибку, потому что ещё молод и неопытен по сравнению с таким, как ты сам. Настаивай, что ты сам должен заняться личным составом тех, кто имеет отношение к проекту в Каттаре. Затем доверь эту работу преданному тебе человеку.
— Понимаю, — медленно склонил голову Ассам. — Очень хороший план. Сегодня же переговорю с Директором. И я благодарен тебе, брат.
Каваш должен был сказать кое-что ещё — может быть, самое важное — но хотел обронить это в подходящий момент. Он решил, что имеет смысл подождать несколько минут. Встав, он сказал:
— Не ты ли всегда опекал меня? Они вышли бок о бок в пекло дня.
— И я немедленно же начну поиски нужного человека, — заявил после некоторого молчания Ассам.
— Ах да, — спохватился Каваш, словно только что припомнив какую-то незначительную деталь. — У меня есть человек, который просто идеально подойдет тебе. Он умный, толковый и очень надёжный — сын брата моей старшей покойной жены.
Глаза Ассама сузились.
— Значит, он будет все докладывать и тебе тоже.
— Если ты считаешь, что прошу у тебя слишком многого… — Каваш развел руки в жесте молчаливого сожаления.
— Нет, — возразил Ассам. — Мы же всегда помогали друг другу.
Пьер Борг знал Ната Дикштейна лет двадцать. В конце 1948 года Борг не сомневался, что у этого мальчишки нет никаких данных, чтобы стать толковым агентом, несмотря на его авантюру с судном. Тощий, бледный, неловкий и несобранный. Но решение принимал не Борг, и Дикштейн поступил под его начало. И Борг быстро уяснил, что при всех неказистых внешних данных мальчишка чертовски умен и хитер. Кроме того, он обладал каким-то странным обаянием, сути которого Борг не понимал. Кое-кто из женщин в Моссаде просто с ума сходили по нему — хотя остальные, включая и Борга, не видели в нем ничего этакого особенного. Во всяком случае, Дикштейн ни к кому не проявлял интереса: в его досье было записано:
«Сексуальная жизнь: никакой».
С годами Дикштейн обрел и опыт и знания, и теперь Борг мог положиться на него больше, чем на любого другого агента. По сути, будь у Дикштейна личные амбиции, он мог бы занять пост самого Борга.
Тем не менее, Борг так и не понял, как Дикштейн воспринял его инструктаж.
В Моссаде были и другие люди, которые могли справиться с расписанным планом не хуже Дикштейна — например, Майк, глава отдела специальных операций, да и сам Борг. Но не было никого, кому Борг мог сказать, как Нату Дикштейну: вот проблема — иди и решай её.
Они вдвоем провели весь день в специальном укрытии Моссада в городке Рамат Ган, неподалеку от Тель-Авива. Проверенные сотрудники Моссада с револьверами в кобурах под мышкой готовили им кофе, подавали еду и патрулировали сад. Утром Дикштейн встретился с молодым преподавателем физики из института имени Вейцмана в Реховоте. У ученого были длинные волосы, цветной галстук, и он объяснял химические свойства урана, природу радиоактивности и понятие критической массы с бесконечным терпением и предельно ясно. После ленча Дикштейн разговаривал с администратором из Димоны об урановых шахтах, обогатительных фабриках, технике обращения с ядерным топливом, его складирования и транспортировке, о правилах безопасности и интернациональных законах, о Международном Агентстве по атомной энергии, о Комиссии по атомной энергии США, о соответствующих учреждениях в Британском королевстве и Евроатоме.
К вечеру Борг и Дикштейн вместе пообедали. Борг сидел на какой-то диете, питаясь салатами и вываренным мясом, но выпил большую часть бутылки красного израильского вина. Он извинился, объяснив, что должен успокоить нервы, дабы его беспокойство не передалось Дикштейну.
После обеда он вручил Дикштейну три ключа.
— Тут полные наборы для тебя в сейфах в Лондоне. Брюсселе и Цюрихе, — сказал он. — В каждом — паспорта, водительские удостоверения, наличные и оружие. Если тебе придется воспользоваться каким-нибудь из них, оставь в сейфе старые документы.
— Отчитываться я должен перед вами или перед Майком? «Да ты вообще никогда ни перед кем не отчитываешься, сукин ты сын», — подумал Борг, но вслух сказал:
— Будь любезен — передо мной. При первой же возможности звони прямо мне, но пользуйся кодовым языком. Если не сможешь связаться со мной, свяжись с любым посольством и пусти в ход код встречи — а я уж попытаюсь найти тебя. где бы ты ни был. И в крайнем случае шли закодированное письмо дипломатической почтой.
Дикштейн бесстрастно кивнул: все это было привычной рутиной. Борг смотрел на него, стараясь проникнуть в его мысли. Что он чувствует? Считает ли, что справится с заданием? Есть у него какие-то идеи на этот счет? Собирается ли он сначала прощупать все возможности и лишь потом сообщить, что задание представляется невозможным? Убежден ли он, что создание бомбы пойдет на пользу Израилю?
— Тут должен быть какой-то предельный срок, — заметил Дикштейн.
— Да, но мы не знаем, что он собой представляет, — Борг вытащил из салата кружочки лука. — Мы должны сделать нашу бомбу раньше египтян. Это значит, что твой уран должен быть заправлен в наш реактор до того, как заработает египетский. После этого все зависит лишь от химии — ни та, ни другая сторона не могут заставить атомы двигаться быстрее, чем им положено. Первый, кто начнет, первым и придет к финишу.
— Нам нужен какой-нибудь агент в Каттаре.
— Над этим я и работаю.
— И нам необходим очень толковый человек в Каире, — добавил Дикштейн.
Вот об этом Боргу говорить не хотелось.
— К чему ты клонишь, пытаешься выкачать из меня информацию? — вопросом на вопрос ответил он.
— Просто думаю вслух.
На несколько мгновений воцарилась тишина. Борг выловил ещё несколько луковых колечек. Наконец обронил:
— Я сказал тебе, чего я жду, но все решения, как этого добиться, предоставляю принимать тебе.
— Ну ещё бы, — Дикштейн встал. — Думаю, надо поспать.
— Есть ли у тебя какие-нибудь идеи относительно того, как начать?
— Да, есть. Спокойной ночи.

Глава третья

Нат Дикштейн никогда не предполагал, что может стать секретным агентом. Необходимость постоянно обманывать угнетала и утомляла его. Он вечно врал людям, скрывался, то и дело представая в том обличье, которое ему совершенно не свойственно. Никогда не покидала тревога, что его вот-вот разоблачат. И часто мучили кошмары, что его окружают полицейские и с криками: «Ты шпион!» волокут в тюрьму, где ломают ему ногу.
Сейчас Дикштейн тоже находился в достаточно неудобном положении. Его ждала встреча с пресс-офицером Евроатома Пфаффером, но, по всей видимости, он пришел слишком рано.
Пфаффер оказался молодым человеком с недоверчивым выражением лица и потрепанным коричневым портфелем в руках. Дикштейн последовал за ним в столь же растерзанный, как и его хозяин, кабинет и принял предложение выпить кофе. Они говорили по-французски. Дикштейн выступал под личиной представителя парижского отделения серьезного журнала «Международная наука». Он признался Пфафферу, что втайне лелеет мысль работать в «Сайентифик Америкен».
— Что вы пишите сейчас? — спросил его Пфаффер.
— Статья называется «НУМ» — «Неучтенные материалы». В Соединенных Штатах, — объяснил он свой замысел, — постоянно теряются радиоактивные материалы. Здесь же в Европе, как мне рассказали, налажена международная система по их отслеживанию.
— Совершенно верно, — кивнул Пфаффер. — Все страны, входящие в Евроатом, осуществляют контроль за расщепляющимися материалами. Во-первых, у нас есть полный список гражданских учреждений, у которых находятся их запасы — от шахт до производственных предприятий, складов, реакторов и перерабатывающих, фабрик.
— Вы говорите о гражданских учреждениях…
— Да, Военные не входят в наш список.
— Продолжайте. — Дикштейн с удовольствием предоставил Пфафферу излагать ситуацию, чтобы офицер не догадался насколько ограничены знания Дикштейна по этой теме.
— Для примера, — продолжал Пфаффер. — возьмем предприятия, делающие из урановой руды ядерное топливо. Сырье, поступающее на завод, взвешивается и подвергается анализу инспекторами Евроатома. Их данные вводятся в компьютер Евроатома и сопоставляются с информацией инспекторов добывающих предприятий — в этом случае речь может идти об урановых шахтах. Если налицо разница между количеством породы, выданной на-гора из шахт, и тем её количеством, что поступило на фабрику, компьютер сразу же обнаружит расхождение. Так же оценивается и материал, покидающий предприятие — и по количеству и качеству. Эти данные, в свою очередь, будут сопоставлены с цифрами, поступающими от инспекторов, наблюдающих за использованием ядерного топлива — допустим, на атомных электростанциях. Все отходы на них также взвешиваются и анализируются. Этот процесс контроля и двойной проверки включает в себя и конечное использование радиоактивных отходов. И, наконец, как минимум, дважды в год на предприятиях производится инвентаризация отходов.
— Понимаю. — Рассказ произвел на Дикштейна глубокое впечатление и серьезно обескуражил. Без сомнения, Пфаффер несколько преувеличивал эффективность системы, но, если даже делается лишь половина проверок, о которых шла речь, как можно стащить сто тонн сырья без того, чтобы это не было отмечено компьютером? Чтоб поощрить Пфаффера к дальнейшему разговору, он с восхищением отметил: — То есть, в любой данный момент вашим компьютерам известно местонахождение любой щепотки урана в Европе?
— В пределах стран-членов Евроатома — Франции, Германии, Италии, Бельгии, Нидерландов и Люксембурга. И речь идет не только об уране, но и обо всех радиоактивных материалах.
— Как он транспортируется?
— Все детали перевозок должны получить наше одобрение. Дикштейн захлопнул блокнот.
— Похоже, система в самом деле отличная. Могу ли я увидеть её в действии?
— Это уже зависит не от нас. В каждой отдельной стране вы должны связаться с руководителями атомной энергетики и попросить разрешения посетить установки. На некоторые из них организовываются туристские туры.
— Не можете ли дать мне список их телефонов?
— Конечно. — Встав, Пфаффер открыл ящик с досье. Дикштейн, решив одну проблему, столкнулся с другой. Он хотел выяснить, в. каком ему двигаться направлении, чтобы найти хранилища радиоактивных материалов, и получил ответ: в компьютерах Евроатома. Но все запасы урана, о которых было известно компьютерам, находились под жестким контролем, который практически не позволял похитить ни грамма.
Пфаффер протянул ему листик. Сложив его, Дикштейн сунул бумагу в карман.
— Благодарю вас за содействие.
— Где вы остановились? — спросил Пфаффер.
— В «Альфе», напротив железнодорожного вокзала. Пфаффер проводил его до дверей.
— Люксембург вам понравится.
— Надеюсь, — ответил Дикштейн, пожимая его руку.

Память порой откалывает странные штуки. Дикштейн понял это ещё маленьким ребенком, когда сидел в душной комнатке деда над булочной в Майл-Энд-роуд. с трудом разбираясь в странных начертаниях букв ивритского алфавита. Идея заключалась в том, что в памяти должен был отложиться лишь один образ, который и предстояло запомнить, не обращая внимания ни на что остальное. Чем и занимался Дикштейн, рассматривая лица сотрудников Евроатома.
Секретарши, посыльные и буфетчицы ему не нужны, как и старшие администраторы. Он заинтересован в персонале, занимавшем промежуточное между ними положение, — программисты на компьютерах, управляющие отделами, руководители небольших департаментов, личные помощники и заместители шефов. Для каждого из них он подобрал соответствующие псевдонимы, дающие представления об их характерных чертах: Воротничок, Тони Куртис, Безносый, Седой, Запата, Толстячок.
Он провел ещё три дня, так и не сдвинувшись, с места. Наблюдение за Запатой, Толстячком и Тони Куртисом ничего не дало.
Но Воротничок принес ему удовлетворение.
Он был примерно в возрасте Дикштейна. стройный элегантный мужчина в темно-синем пиджаке, с гладким синим галстуком и в белоснежной рубашке с накрахмаленным воротничком. Его длинные волосы, несколько длиннее, чем полагались бы мужчине в его возрасте, седели на висках. Туфли на нем были ручной работы.
Покинув офис, он пересек речку Альзетте и поднялся в старый город. Двинувшись по уходящей под откос мощеной улочке, он вошел в старый дом с террасой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49