Кортоне взглянул на Дикштейна.
— Она…
— Она моложе его, — торопливо сказал тот. — Он привез её в Англию как раз перед войной, когда стал профессором кафедры семитской литературы. И если он предложит тебе марсалу вместо шерри, значит, ты слишком загостился.
— И гости могут уловить эту разницу? — спросил Кортоне.
— Вот его дом.
Кортоне был готов увидеть нечто вроде мавританской виллы, но дом Эшфорда представлял собой имитацию тюдорианского стиля: выкрашен в белый цвет с зелеными деревянными накладками. Садик перед домом представлял собой сплошные заросли кустарника. Трое молодых людей направились по выложенной кирпичом дорожке к входу. Парадная дверь была открыта. Они оказались в небольшом квадратном холле. Где-то в глубине дома слышался чей-то смех: вечеринка уже началась. Распахнулась двустворчатая дверь, и на пороге предстала самая красивая женщина в мире.
Кортоне был поражен. Он стоял, не сводя с неё глаз, когда она, пересекая ковер, направлялась к ним. Он слышал, как Дикштейн представил его: «Это мой друг Алан Кортоне», — и вот он уже касается её узкой смуглой кисти тонкого рисунка с теплой и сухой кожей; он поймал себя на том, что не хочет выпускать её.
Повернувшись, она пригласила их в гостиную. Дикштейн коснулся руки Кортоне и улыбнулся: он прекрасно понимал, что сейчас творится в голове его друга.
Небольшие стаканчики с шерри с армейской безукоризненностью выстроились на небольшом столике. Протянув один из них Кортоне, она улыбнулась:
— Меня, кстати, зовут Эйла Эшфорд.
Когда она протягивала ему напиток, Кортоне уловил и все остальные детали. Подчеркнуто скромный вид, удивительное лицо без макияжа, прямые черные волосы, белое платье и сандалии — тем не менее, она выглядела обнаженной, и Кортоне мучился дикими мыслями, когда глазел на нее.
Он заставил себя отвернуться и присмотреться к окружению.
Какой-то араб в прекрасно сшитом костюме западного образца жемчужного цвета стоял около камина, разглядывая резьбу комода. Эйла Эшфорд окликнула его:
— Я хотела бы познакомить вас с Ясифом Хассаном, другом моей семьи, оставшейся дома, — сказала она. — Он из Корчестерского колледжа.
— Я знаком с Дикштейном. — заметил Хассан. Он обменялся рукопожатиями с новоприбывшими.
— Вы из Ливана? — спросил его Ростов.
— Из Палестины.
— Ага! — оживился Ростов. — И что вы думаете о плане разделения страны, предложенном Организацией Объединенных Наций?
— Он совершенно неуместен, — ответил араб. — Британцы должны уйти, а моя страна обретет демократическое правительство.
— Но тогда евреи окажутся в ней в меньшинстве, — возразил Ростов.
— Они меньшинство и в Англии. Неужели поэтому они должны объявить Сюррей своим национальным домом?
— Сюррей никогда им не принадлежал. В отличие от Палестины, которая когда-то была их родиной.
Хассан элегантно пожал плечами.
— Это было в те времена… когда Уэльс принадлежал Англии, англичане владели Германией, а французские норманы обитали в Скандинавии. — Он повернулся к Дикштейну: — Вам свойственно чувство справедливости — что вы об этом думаете?
Дикштейн снял очки.
— Здесь не идет речь об исторической справедливости. Я хотел бы обладать местом, которое мог бы назвать своим.
— Даже если для этого вы должны завладеть моим? — спросил Хассан.
— Вам принадлежит весь Ближний Восток.
— Он мне не нужен.
Эйла Эшфорд предложила сигареты. Кортоне взял одну из них и закурил. Пока остальные продолжали спорить о Палестине, Эйла спросила Кортоне:
— Вы давно знаете Дикштейна?
— Мы встретились в 1943-м. — сказал Кортоне. Он не мог оторвать глаз от её пунцовых губ, сомкнувшихся вокруг сигареты. Даже курила она изящно. Деликатным движением она избавилась от крошки табака, прилипшей на кончике языка.
— Он меня страшно интересует. — призналась она.
— Почему?
— Да всем. Он всего лишь мальчик, и все же выглядит таким с т а р ы м. С другой стороны, он типичный кокни, но совершенно спокойно чувствует себя в кругах высшего класса. Но говорит он о чем угодно, только не о себе.
— Я тоже выяснил, что по сути совершенно не знаю его, — согласился Кортоне.
— Мой муж говорит, что он блистательный студент.
— Он спас мне жизнь.
— Боже милостивый. — Она внимательнее присмотрелась к нему: не слишком ли Ал мелодраматичен. Решение, вроде, она вынесла в его пользу. — Мне бы хотелось услышать, как это было.
Мужчина средних лет в грубоватых коричневых брюках коснулся её плеча.
— Как дела, моя дорогая?
— Прекрасно. Мистер Кортоне, это мой муж, профессор Эшфорд.
— Как поживаете? — поздоровался Кортоне. Эшфорд оказался лысым мужчиной в плохо сидящем костюме. Кортоне же ожидал увидеть Лоуренса Аравийского. Подумал, что, может быть, у Ната и есть какой-то шанс.
— Мистер Кортоне рассказывал мне, — пояснила Эйла, — как Нат Дикштейн спас ему жизнь.
— В самом деле? — откликнулся Эшфорд.
— История довольно короткая. Это было в Сицилии рядом с местечком Рагуза, городком на холме, — начал он. — Мы продвигались к его предместьям. К северу от городка мы наткнулись на немецкий танк, стоящий под деревьями в небольшой лощине. Казалось, в нем не было экипажа, но дан верности я кинул в него гранату. Когда мы миновали его, раздался выстрел — всего один — и с дерева свалился немец с автоматом. Он скрывался в ветвях и готовился уложить нас, когда мы пройдем мимо. И снял его именно Нат Дикштейн.
В глазах Эйлы мелькнула искорка восхищения, но её муж побелел. Видно было, что профессор не привык к рассказам, в которых люди так легко распоряжаются жизнью и смертью. Кортоне подумал: «Если даже это поразило тебя, папаша, надеюсь, Дикштейн никогда не рассказывал тебе все, что с ним было».
— Англичане обходили городок с другой стороны, — продолжал Кортоне, — Нат увидел танк одновременно со мной, но заподозрил ловушку. Он успел заметить и снять снайпера, и не будь он столь проницателен, со мной было бы кончено.
Собеседники на мгновение примолкли.
— Это было не так давно, — заметил Эшфорд, — но мы так быстро все забываем.
Эйла вспомнила и об остальных гостях.
— Я хотела бы поговорить с вами до того, как вы покинете нас, — обратилась она к Кортоне и направилась через комнату к Хассану, который пытался открыть двери, ведущие в сад.
Нервным движением Эшфорд зачесал за уши пряди вьющихся волос.
— Общество привыкло слышать повествования о больших битвах, но, думается, солдаты куда лучше помнят вот такие случаи.
Кортоне кивнул, думая, что, в сущности, Эшфорд не имеет ясного представления, что такое война, и сомневаясь, что в юности профессору в самом деле удалось пережить те приключения, о которых ему рассказывал Дикштейн.
— Позже я притащил его в гости к моим родственникам — моя семья родом с Сицилии. Нас угощали пастой и вином, и они сделали из Ната героя. Мы провели бок о бок всего несколько дней, но сблизились как братья, понимаете?
— Конечно.
— Когда я услышал, что он попал в плен, то решил, что никогда больше не увижу его.
— И вы знаете, что случилось там с ним? — спросил Эшфорд. — Он так немногословен… Кортоне пожал плечами.
— Ему удалось выжить в концлагере.
— Ему повезло.
— Повезло ли?
Смутившись. Эшфорд бросил взгляд на Кортоне, а потом, повернувшись, уставился на гостей в помещении. Помолчав, он сказал:
— Понимаете, тут не совсем типичное для Оксфорда сборище, Дикштейн. Ростов и Хассан — достаточно непривычные студенты. Вам стоило бы встретиться с Тоби — вот кто архитипичный выпускник. — Он перехватил взгляд краснолицего молодого человека в твидовом пиджаке и с очень широким светлым шерстяным галстуком. — Тоби. познакомься с товарищем Дикштейна по оружию — мистером Кортоне.
Пожав ему руку, Тоби сразу же спросил:
— Есть ли у него какие-то шансы? Может ли Дикштейн победить?
— Победить в чем? — удивился Кортоне.
— Дикштейн и Ростов решили сразиться в шахматном матче, — объяснил Эшфорд, — оба они отменные игроки. И Тоби считает, что у вас есть какая-то доверительная информация, которая поможет ему выиграть пари.
— А я-то думал, — протянул Кортоне. — что шахматы — игра для стариков.
— О! — с несколько излишним пылом воскликнул Тоби и опустошил свой стакан. Казалось, и его и Эшфорда несколько смутило замечание Кортоне.
Из сада вошла девочка четырех или пяти лет, таща с собой старую кошку. Эшфорд представил её с застенчивой гордостью человека, который стал отцом в немолодом возрасте.
— Это Сузи.
— А это Езекия. — представила кошку девочка. Цвет кожи и волосы у неё были как у матери, и малышка обещала стать красавицей, как и её мать. Кортоне пришло в голову, в самом ли деле она дочка Эшфорда. Она ровно ничем не походила на него. Она протянула ему лапу кошки, и Кортоне вежливо пожал её мягкие подушечки:
— Как поживаете, Езекия?
— Она очень обаятельна, — сказал Кортоне Эшфорду. — Мне хотелось бы поговорить с Натом. Надеюсь, вы извините меня? — Он подошел к Дикштейну, который, стоя на коленях, гладил кошку.
Похоже, Нат и Сузи были хорошими друзьями.
— Это мой друг Алан, — пояснил он ей.
— Мы уже знакомы, — ответила девочка, взмахнув ресницами. От матери унаследовала, отметил Кортоне.
— Мы вместе были на войне, — продолжал Дикштейн. Сузи в упор посмотрела на Кортоне.
— Вы убивали людей?
Он замялся.
— Конечно.
— И вы себя потом плохо чувствовали?
— Не очень. Это были злые люди.
— А Нату было плохо. Поэтому он и не хочет рассказывать об этом.
Этот ребенок лучше понимал Дикштейна, чем все остальные взрослые, вместе взятые.
С удивительной для её возраста прытью кошка вывернулась из рук Сузи. Та погналась за ней. Дикштейн выпрямился.
— Я бы не сказал, что миссис Эшфорд так уж недостижима, — шепнул Кортоне.
— Что ты хочешь сказать? — взглянул на него Дикштейн.
— Ей не может быть больше двадцати пяти. Он, как минимум, на двадцать лет старше, и, думаю, заряды у него явно уже на исходе. Если они поженились где-то перед войной, ей должно было быть лет семнадцать. И не похоже, что они так уж привязаны друг к другу.
— Хотел бы я тебе верить, — пожал плечами Дикштейн. Но не проявил того интереса, которого можно было бы от него ожидать. — Давай глянем на сад.
Они прошли через высокие французские двери. Солнце основательно нагрело воздух, и жгучий холодок исчез. Коричневато-зеленые заросли тянулись вплоть до реки. Они пошли гулять, оставив дом за спиной.
— Тебе не очень понравилось это сборище, — заметил Дикштейн.
— Война завершена. И мы с тобой теперь обосновались в разных мирах.
— Алан…
— Слушай, какого черта! Скорее всего, связи между нами не будет — я не большой мастер писать письма. Но я никогда не забуду, что обязан тебе жизнью. В один прекрасный день ты можешь попросить отдать долг. И ты знаешь, где найти меня.
— О. нет… только не здесь, не сейчас… — раздался женский голос.
— Да! — Мужской.
Дикштейн с Кортоне стояли у высокой заросли кустов, которая закрывала угол сада: кто-то начал посадку лабиринта из кустов и не завершил его. В нескольких шагах от них открывался проем, потом изгородь под углом поворачивала вправо и тянулась вдоль берега реки. Голоса отчетливо доносились с той стороны зарослей.
Женщина снова заговорила низким горловым голосом.
— Не надо, черт бы тебя побрал, или я закричу.
Дикштейн и Кортоне миновали проем в зарослях. Кортоне никогда не забудет то, что он увидел. Перед ним предстали двое, а потом, пораженный, он взглянул на Дикштейна, лицо которого посерело от потрясения, и выглядел он так, словно вот-вот свалится: рот его приоткрылся, когда он с ужасом и отчаянием смотрел на открывшуюся картину. Кортоне перевел взгляд на пару.
Женщиной была Эйла Эшфорд. Юбка её была задрана до пояса, лицо пылало от наслаждения, и она страстно целовала Ясифа Хассана.

Глава первая

Динамики системы оповещения в Каирском аэропорту издали звук, напоминающий дребезжание колокольчика, и на арабском, итальянском, французском и английском языках сообщили о прибытии рейса «Алиталии» из Милана. Тофик эль-Массири оставил свой столик в буфете и отправился на галерею, с которой можно наблюдать за прибывшими.
Тофик был здесь потому, что получил телеграмму. Она пришла утром от его «дяди» в Риме и содержала в себе кодовое послание. В любом бизнесе пользуются кодом для международных телеграмм, главным образом, чтобы сэкономить деньги — длинные фразы сводятся до одного слова, и для сокрытия секретов. Телеграмма от «дяди» Тофика, расшифрованная в соответствии с кодовой книгой, сообщала подробности о завещании покойной тети. Тем не менее, у Тофика был ещё один ключ, и, пустив его в ход, он прочел следующее: «Найдите и следуйте за профессором Фридрихом Шульцем, прибывающим из Милана в Каир в среду 28 февраля 1968 года на несколько дней. Возраст 51, рост 180, вес 150 футов, волосы белые, глаза голубые, по национальности австриец, сопровождает только жена».
Пассажиры уже начали спускаться по трапу, и Тофик почти сразу же определил этого человека. Среди прибывших был только один высокий худой седовласый человек.
Пассажиры втягивались в здание аэровокзала, направляясь в зал для прибывших. Тофик подождал на галерее, пока из самолета не выгрузили багаж пассажиров, после чего присоединился к небольшой группке, сгрудившейся у таможенного барьера.
Ожидание затянулось. Вот этому научиться нельзя — как выносить его. Ты умел владеть оружием, с первого взгляда запоминать карты и сроки, открывать сейфы и голыми руками убивать людей, чему тебя обучали в первые же шесть месяцев подготовки; но не было лекций по науке терпения, не было упражнений по переминанию с ноги на ногу, не было семинаров по борьбе со скукой. И потому начинали лезть в голову мысли типа «Тут что-то не так, произошла накладка», потом «Осторожнее, осторожнее!», а потом…
В толпе встречающих был ещё один агент.
Подсознательно Тофик, думая о науке терпения, почувствовал тревогу. Люди в небольшой группе, ожидавшие своих родственников, друзей и деловых партнеров, прилетевших из Милана, уже стали проявлять признаки нетерпения.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49