— Слушай. Я думаю, он может искать контактов со своим посольством. И я хочу, чтобы сразу же, с рассветом, ты поставил под наблюдение всех открытых сотрудников израильского посольства.
— Да брось ты. Ростов, — коротко засмеялся Петров. — Для этого же потребуется куча народа.
— Кончай глупить. У вас сотни человек, а израильтян всего пара дюжин.
— Извини, Ростов, я не могу раскручивать такую операцию только потому, что ты говоришь так, мол, и так. Вот представь мне соответствующий документик, и я в твоем распоряжении.
— Но к тому времени он исчезнет!
— Это уж не моя забота.
В ярости Ростов швырнул трубку и рявкнул:
— Чертова российская психология! Пальцем не шевельнут без шести подписей! Свяжитесь с Москвой, скажите, чтобы нашли там Феликса Воронцова и дали его мне, где бы он ни был.
Через несколько минут на линии прорезался сонный голос Феликса, шефа Ростова.
— Да. Кто там?
— Давид Ростов. Я в Люксембурге. Мне нужна поддержка. Думаю, Пират решил выйти на связь с израильским посольством в Лондоне, и мне нужно поставить под наблюдение всех его сотрудников.
— Так и звони в Лондон.
— Что я и сделал. Им нужно подтверждение.
— Вот и попроси его.
— Ради Бога, Феликс, этим я и занимаюсь!
— Ночью я ничем не могу тебе помочь. Звони мне утром.
— Да в чем дело? Конечно же, ты можешь… — И внезапно Ростов осознал, в чем дело. Не без усилия он взял себя в руки. — Хорошо, Феликс. Утром.
— Кто следующий? — спросил оператор. Ростов нахмурился.
— Держите связь с Москвой. Дайте мне минутку подумать.
Ему осталось только одно. Это был довольно опасный способ действия, который вполне может ему выйти боком — в сущности, на что Феликс и рассчитывал. Но он не имеет права жаловаться, что ставки слишком высоки, потому что именно он и поднял их.
Пару минут он продумывал порядок действий. Затем сказал:
— Сообщите в Москву, пусть они дадут мне квартиру Юрия Владимировича Андропова на Кутузовском проспекте, 26. — Оператор вскинул брови — в первый и последний раз его просили связаться по телефону лично с главой КГБ, — но ничего не сказал. Ростов ждал, нервничая. — Ручаюсь, что ЦРУ так не работает, — пробормотал он.
Оператор кивнул ему, и он взял трубку. Голос на том конце провода произнес:
— Да?
Повысив голос. Ростов рявкнул:
— Ваше имя и звание!
— Майор Петр Эдуардович Щербицкий.
— Говорит полковник Ростов. Я хочу переговорить с Андроповым. Это очень срочно, и. если через две минуты он не подойдет к телефону, остаток жизни вы проведете на строительстве плотины в Братске. Я ясно выражаюсь?
— Да, товарищ полковник. Обождите, пожалуйста, у телефона.
Через несколько секунд Ростов услышал низкий спокойный голос Юрия. Андропова, одного из самых могущественных людей в мире.
— А ты в самом деле перепугал Петра Эдуардовича, Ростов Давид.
— У меня не было выбора, сэр.
— Ладно, давай к делу. Надеюсь, оно стоит этой спешки.
— Моссад охотится за ураном.
— Боже милостивый.
— Думаю, Пират в Англии. Он может выйти на контакт со своим посольством. Хочу поставить под наблюдение всех его сотрудников, но там в Лондоне старый дурак Петров дал мне от ворот поворот.
— Я сейчас же переговорю с ним.
— Благодарю вас.
— И еще, Давид.
— Да?
— Ты хорошо сделал, что поднял меня — но больше этого не делай.

Глава восьмая

Утром Дикштейну было мучительно трудно оставить Сузи и возвращаться к делам.
Он все еще… ну, в общем, он все ещё испытывал потрясение, когда в одиннадцать утра, сидя у окна ресторанчика на Фуллхем-роуд, ждал появления Пьера Борга. Он оставил послание в службе информации аэропорта Хитроу, в котором просил Борга появиться в кафе напротив того, в котором сейчас сидел сам. Ему казалось, что долгое время, может, никогда, он не оправится от того потрясения, в котором продолжал находиться.
Он проснулся в шесть часов и на несколько секунд впал в панику, пытаясь вспомнить, где он находится. Затем увидел длинные пряди каштановых волос Сузи, разметавшихся на подушке рядом, пока она спала, свернувшись во сне, как зверек: воспоминания о ночи захлестнули его, и он с трудом мог поверить выпавшему на его долю счастья. Он подумал, что не стоит будить её, но не смог сдержать желания прикоснуться к её телу. Она открыла глаза от его прикосновения, и они нежно приникли друг к другу, то улыбаясь от переполнявшего их чувства, то смеясь; в мгновения высшего взлета чувств они смотрели в глаза друг другу. Затем они, полуодетые, смеялись и дурачились на кухне, в результате чего кофе получился слишком слабым, а тосты подгорели.
Дикштейну хотелось, чтобы это длилось вечно.
С возгласом, полным ужаса, Сузи взяла его майку.
— Что это такое?
— Мое нижнее белье.
— Нижнее белье? Я просто запрещаю тебе носить его. Это старомодно, негигиенично, и оно мешает мне чувствовать под рубашкой твои соски.
Лицо её изобразило такую похотливость, что он покатился со смеху.
Они вели себя так, словно только что познали секс. Единственная неудобная заминка наступила, когда она увидела его шрамы и спросила, где он получил их.
— С тех пор, как я очутился в Израиле, мы прошли три войны, — сказал он.
Это была правда, но не вся правда.
— Чего ради ты оказался в Израиле?
— В поисках безопасности.
— Но там же далеко не так безопасно.
— Это совсем другое дело, — рассеянно сказал он, не желая пускаться в объяснения, но потом передумал, потому что она должна все знать о нем и о его мыслях. — Должно быть какое-то место в мире, где никто не скажет тебе: «Ты другой, не такой, как остальные люди, ты еврей», где никто не будет бить мне стекла в окнах или подвергать экспериментам мое тело только потому, что я еврей. Понимаешь ли… — Она в упор смотрела на него чистыми и ясными глазами, и он сделал над собой усилие, чтобы сказать ей всю истину, без умолчаний, не стараясь сделать её лучше, чем она есть. — И для меня не имело значения, окажемся ли мы в Уганде, в Палестине или на Манхэттене — где бы я ни оказался, я хотел иметь право сказать: «Это м о и д о м», за который я буду драться зубами и когтями. Поэтому я никогда не пытался оспаривать с моральной точки зрения и право Израиля на существование и его ошибки. Законы справедливости и правила честной игры тут неприменимы. После войны… ну, понимаешь ли, предположение, что правила честной игры играют какую-то роль в международной политике, теперь кажется мне дурной шуткой. В любом месте, где доводится жить евреям — в Нью-Йорке ли, в Торонто или Париже — как бы хорошо им там ни было, как бы они ни были ассимилированы, они никогда не знают, сколько будет длиться их благополучие, когда придет очередной кризис, за который неизменно будут проклинать их, и только их. В Израиле же я знаю: что бы ни случилось, я никогда не стану жертвой этого. Так что, устранив эту проблему, мы можем иметь дело с реальностью, которая является частью повседневной жизни: обрабатывать землю и снимать урожай, покупать и продавать, драться и умирать. Думаю, именно поэтому я там и оказался… Может быть, в то время я и не понимал все это так ясно — во всяком случае, я никогда не пытался облекать в слова свои мысли — но во всяком случае, так я сейчас чувствую и мыслю.
Помолчав, Сузи сказала:
— Мой отец придерживается мнения, что в настоящее время Израиль является расистским обществом.
— Так считают юнцы. У них есть кое-какие основания. Если…
Она в ожидании смотрела на него.
— Если у нас с тобой будет ребенок, его откажутся записывать евреем. Он будет гражданином второго сорта. Но не думаю, что это положение вещей будет длиться вечно. Сейчас религиозные фанатики обладают определенным весом в правительстве, что неизбежно: сионизм все-таки религиозное движение. По мере возмужания и становления нации, это будет отходить на второй план. Да, расовые законы уже несут в себе противоречия. Мы боремся с ними и, в конце концов, мы победим.
Сидя у окна ресторана и вспоминая это утро, он понял, что хочет видеть рядом с собой Сузи всю жизнь, и стал думать, что делать, если Сузи откажется последовать за ним на его родину, в его страну. Что же ему тогда выбрать, Израиль или Сузи? Он не знал.
Он наблюдал за улицей. Была типичная июньская погода: постоянные дожди с порывами холодного ветра. Неизменные красные автобусы и черные машины сновали взад и вперед по улице, пробираясь сквозь дождевые завесы и разбрызгивая лужи на мостовой. Его страна, его женщина: может, он обретет их обеих.
«Я должен наконец быть счастлив».
К кафе на другой стороне улицы подъехала машина, и Дикштейн напрягся: прислонившись к окну, он сквозь завесу дождя старался разглядеть пассажиров. Узнал грузную фигуру Пьера Борга в коротком темном плаще и мягкой фетровой шляпе, когда тот вылезал из машины. Второго мужчину, который расплачивался с водителем, Нат не знал. Пара вошла в кафе. Дикштейн осмотрел улицу с обеих сторон.
Серый «Марк-II Ягуар» остановился у двойной желтой линии в пятидесяти ярдах от кафе. Развернувшись, он подал задом на боковую улицу, где и остановился на углу так, чтобы его нельзя было увидеть из кафе. Пассажир вышел и направился к нему.
Оставив столик, Дикштейн пошел к телефонному аппарату в холле ресторана. Он по-прежнему не упускал из виду кафе напротив, набирая его номер.
— Да?
— Будьте любезны, не могу ли я переговорить с Биллом?
— Билл? Не знаю такого.
— Не могли бы вы спросить?
— Конечно. Есть тут кто-нибудь, кого зовут Биллом? — Пауза. — Да, он идет.
Через мгновение Дикштейн услышал голос Борга.
— Что это за тип с вами?
— Глава нашего лондонского отделения. Можно ли ему доверять, по твоему мнению?
— Дикштейн пропустил мимо ушей сарказм.
— Один из вас привел хвост. Два человека в сером «Ягуаре».
— Мы их видели.
— Оторвитесь от них.
— Конечно. Слушай, ты знаешь этот город — как это получше сделать?
— Отошлите спутника обратно в посольство в машине. Он уведет за собой «Ягуар». Подождите минут десять и берите такси до… — Дикштейн помолчал, припоминая какую-нибудь тихую улочку неподалеку. — До Рэдклифф-стрит. И там я вас встречу.
— О'кей.
Дикштейн посмотрел через улицу.
— Ваш хвост как раз входит в кафе. — Он повесил трубку. Вернувшись к своему месту около окна, он стал ждать. Спутник Борга вышел из кафе, открыл зонтик и остановился на углу в ожидании машины. Хвост то ли не опознал Борга в аэропорту, то ли следовал за главой отделения в силу каких-то других причин. Подъехало такси. Когда оно, взяв пассажира, снялось с места, серый «Ягуар» вывернулся из-за угла и последовал за ним. Дикштейн вышел из ресторана и взял такси для себя. Для шпиона нет ничего лучше водителя такси, подумал он.
Он велел кэбби ехать на Рэдклифф-стрит и подождать там. Минут через одиннадцать на улице показалось другое такси, и из него вылез Борг.
— Мигните фарами, — попросил Дикштейн. — Этого человека я и жду.
Борг увидел вспышку и махнул рукой в знак привета. Когда он расплачивался, третье такси въехало на улицу и остановилось. Борг заметил его.
Смутный силуэт в третьем такси ждал, наблюдая за происходящим. Обратив на него внимание, Борг двинулся в другую сторону от своей машины. Дикштейн сказал своему водителю, что мигать фарами больше не стоит.
Борг прошел мимо них. Хвост выскочил из такси, торопливо расплатился с водителем и последовал за Боргом. Когда такси, в котором прибыл хвост, исчезло за углом. Борг повернулся, подошел к машине с Дикштейном и залез в нее.
— О'кей, — сказал он водителю. — Поехали. — Они рванулись с места, оставив хвост стоять на мостовой в тщетных поисках другого такси. Улочка тут была тихая, и ему ничего не попадется на глаза минут пять или десять.
Дикштейн откинулся на спинку сидения и улыбнулся Боргу.
— Ну. Билл, старый пройдоха, как дела, черт побери? Борг нахмурился.
— С чего это ты, мать твою, так развеселился?
Больше в такси они не разговаривали, и Дикштейн понял, что он как-то не готов к этой встрече. Ему надо было заранее рассчитать, что ему нужно от Борга, а теперь все придется решать на ходу.
Так что же я хочу, подумал он. Ответ пришел откуда-то из глубин подсознания и ошеломил его. Я хочу обеспечить Израиль бомбой — а после вернуться домой.
Он отвернулся от Борга. Дождевые струи, подобно слезам, текли по стеклам машины. Внезапно он испытал облегчение, что из-за присутствия водителя избавлен от необходимости говорить. На тротуаре жались трое хиппи без пальто, промокшие до костей: подняв лица и раскинув руки, они радовались дождю. «Если я справлюсь, если я завершу это дело, то смогу отдохнуть».
Эта мысль наполнила его безотчетным счастьем. Глянув на Борга, он улыбнулся. Борг сидел, отвернувшись к окну.
Добравшись до музея, они вошли в него. Перед ними предстал реконструированный скелет динозавра.
— Я подумываю, чтобы снять тебя с этого дела, — сказал Борг.
Дикштейн кивнул и, справившись с тревогой, стал лихорадочно думать. Хассан, должно быть, сообщил в Каир, а человек Борга в Каире получил его донесение и дал знать о нем Тель-Авиву.
— Я выяснил, что меня расконспирировали. — сказал он Боргу.
— Я знал это ещё несколько недель назад. И если бы ты был на связи, мы бы успели вывести тебя из дела.
— Будь я на связи, я бы подзалетал куда чаще.
Борг хмыкнул и двинулся дальше. Он было вынул сигару. но Дикштейн предупредил:
— Тут не курят. — Борг спрятал сигару в карман.
— То, что меня вычислили, это ерунда. Это случалось со мной не менее полудюжины раз, — сказал Дикштейн. — Главное, что они знают.
— Ты наскочил на этого Хассана. который знает тебя с давних времен. А теперь он работает на русских.
— Но что они знают?
— Что ты был в Люксембурге и во Франции.
— Это немного.
— Я понимаю, что это немного. Я тоже знаю, что ты был в Люксембурге и во Франции, но не имею представления, что ты там делал.
— Так что можешь и дальше не беспокоиться из-за меня, — сказал Дикштейн, сухо посмотрев на Борга.
— Это зависит от… Так что ты там делал?
— Ну что ж, — Дикштейн продолжал смотреть на Борга.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49