Она постигала мощь его страсти, взмывая к таким вершинам наслаждения, о которых не знала и не догадывалась. Он приобщал ее к науке плотской сладостной любви — она трепетала от радостных открытий и благодарности. Он же готов был ее обучать и обучать…
Она поняла, что заснула, только начав просыпаться. Лунный свет белым огнем еще заливал оштукатуренные стены и низкие балки потолка. В этом свете она отчетливо видела его тело, он лежал на боку — рука поперек живота, и слегка отвернувшееся от нее лицо. Ей казалось, что он спит, так ровно и тихо вздымалась его грудь.
Неподвижная, она любовалась им. Она чувствовала, как ее подчиняет отчаянная, жестокая любовь, — и боялась этого чувства. Хуже всего было то, что оно убивало в ней все другие чувства, она не находила в себе привычной угрюмой решимости, которая двигала ее поступками до сих пор. Она ненавидела Чилтона, но эта ненависть отдалилась. Она сделалась маленькой в сравнении с бушевавшими чувствами, которые внушал ей этот человек. Он безмятежно спал рядом с ней.
А когда она потеряла его… когда он уехал… Она вспомнила, как тогда испугалась, и этот страх поджидал ее впереди, огромный и неумолимый, как чудовища из детских снов. «Их нет на свете, — плачет ребенок, — это только тени». Но они есть.
Они рядом. Они существуют на самом деле. С рассветом исчезают лишь романтические принцы.
Она изучала рисунок его мышц на вытянутой руке, форму его подбородка, то, как он во сне запустил пальцы в спутанную гриву волос.
Еле слышно она прошептала с болью:
— Я люблю тебя.
Он открыл глаза. Медленная улыбка подняла уголки его рта. Он протянул пуку и коснулся ее виска, перебирая в пальцах ее локоны.
Она поняла, что он хочет что-то сказать, и приложила палец к его губам. Слегка отодвинувшись, прошептала:
— Нет. Не говори ничего.
Он приподнялся на локте. Лунный свет озарил его лицо, высвечивая взлет бровей, придавая легкую насмешливость его улыбке.
— Глупое Солнышко… Не говорить, что я люблю тебя?
— Не говори, что любишь. Не говори, что никогда раньше не испытывал такого чувства. Не говори… всего того, что говорил другим, — она закусила губу. — Я этого не вынесу.
Он опустил глаза. Рот посуровел. Кончики его пальцев легким касанием прошлись, лаская кожу ее плеча, вниз по груди.
— Ты оставляешь меня без слов.
Она посмотрела вверх. Легкие прикосновения скользили по ее коже, рисуя круги, спирали, сердца.
— Я хотела только… — прошептала она. — Мне нужна твоя помощь против Чилтона. Мне не нужен был любовник. Я хотела справедливого мщения за то, что сделали с моей семьей. Это все, что я у тебя просила.
— Клянусь, это будет, — сказал он.
— Увы! — она безнадежно рассмеялась. — Ты же Сеньор. Не так ли?
Его рука застыла.
— Великий бандит, — сказала она. — Полуночный Принц. Герой, легенда, миф, — страх сделал ее безжалостной: — Я выбросила твое бриллиантовое колье в пруд.
Она почувствовала, как изменилось его лицо и напряглось тело. Он сжал ее плечо, наклонился к ней, поцеловал ее в губы, грубыми поцелуями покрыл ее лицо.
— Чего ты хочешь? — выдохнул он, наконец. — Хочешь, чтобы я стал на колени?
Она смотрела ему в лицо.
— Я хочу, чтобы ты оставил меня в покое.
— Ты сама пришла ко мне, — он приблизил свое лицо, но не поцеловал ее.
— Забудь. Чтобы не болела душа… — она прикусила губу. — Чтобы ушла эта боль, боль на всю жизнь.
— Я не причиню тебе боли, — прошептал он. Она закрыла глаза.
— Ты рвешь меня на части.
— Ли, — повторил он, — я люблю тебя.
Отчаянная напряженность его голоса заставила ее отвернуться.
— Оставь меня в покое, — повторила она.
Он откинулся назад, поднявшись на руке.
— Оставить тебя! — Эхом повторил он эти слова отчаяния.
— Я больше так не могу, — ее голос дрогнул. — Почему ты не хочешь пожалеть меня и оставить меня в покое?
Он отодвинулся от нее и поднялся с постели, оказавшись в тени. Но все равно она видела, как великолепна его фигура, как буйно рассыпались по плечам его золотые волосы.
— Зачем ты пришла ко мне? — спросил он. Она молча прижалась лицом к теплому месту, где он лежал.
— Ответь, Ли, зачем ты приходила?
Она схватила подушку и обхватила ее руками.
— Для любви? — спрашивал он. — Только для этого?
— Любовь! — она отшвырнула подушку и села, натягивая на себя простыню. — Тебе ничего не стоит говорить про любовь. Ты болтаешь о любви, не понимая даже значения этого слова. И вряд ли когда-нибудь поймешь.
Он хрипло вздохнул.
— Как ты можешь говорить это теперь, после того… — разведя руки в недоумении, он попытался объяснить: — После всего, что произошло между нами?
— Это был только сон. Ты любишь своих коней, ты любишь Немо, а от меня тебе нужно только твое отражение. Тебя и твоей проклятой маски! — она уже плакала, не скрывая слез, закидывая голову и зажмурив глаза. — Не пытайся выдать это за любовь, потому что я знаю, что такое любовь, — она терзает, терзает, терзает.
— Пусть так, — тихо произнес он. — Это тоже терзает.
Она почувствовала, как он приблизился. Постель рядом с ней прогнулась под его телом. Он коснулся ее лица, и она отодвинулась от него.
— Не надо, — проговорила она. — Сегодня ты получил от меня то, что хотел.
— Это не все, что я хотел.
— Разве? — горько сказала она. — Этого недостаточно? Ты хочешь поглотить всю меня целиком, дюйм за дюймом — мое тело и мою душу, — открыв глаза, она уставилась на него. — А вскоре тебе и этого не будет хватать.
Он опустил взгляд, лицо его было мрачным, озабоченным.
— Ты сказала, мы будем вместе. Ты и я. И я никогда не забуду того, что тогда испытал. Я так этого хотел, — он посмотрел на нее из-под ресниц и тихо произнес: — Думаю, что знаю, что такое любовь, Ли.
— Уходи! — она обнимала подушку. — Уходи, уходи.
— Это ведь ты пришла ко мне, — мягко возразил он.
— Я… ненавижу… тебя.
Он наклонился и прижался лбом к ее плечу.
— Ты не можешь, — прошептал он. — Не можешь ненавидеть меня.
Какое-то время она сидела неподвижно, губы ее дрожали; она замерзла, ощущая тепло только там, где он касался ее.
— Сколькими любовными связями ты можешь похвастаться? Пятнадцатью? Двадцатью? Сотней?
Он не глядел на нее.
— Это не имеет значения.
— Сколькими?
— Не важно. Но я никогда не отдавал своего сердца так, как теперь.
— А я отдавала, — сказала она. — Его звали Роберт. Скольких можешь назвать ты?
Он резко выдохнул воздух и отстранился.
— Зачем?
— Почему бы и нет? Назови мне последних пять
— Для чего тебе это?
Она подняла подбородок и надменно посмотрела на него.
— Бедные дамы, ты что, не можешь их вспомнить?
— Последнюю звали Элизабет. Она оказалась стервой, донесла на меня.
— Одна, — она наблюдала за ним. — Кто была ее предшественница?
Он нахмурился, заерзал, отодвигаясь все дальше.
— Не понимаю тебя. Не глупи.
— Забыл?
— Не забыл, если на то пошло. Элизабет Берерорд, Каро Тейлор, леди Оливия Халл и Анни… Анни, да… Она была из Монтегю, она выходила дважды замуж, так что, прости, я не вспомню ее последнюю фамилию, и леди Либби Селвин.
Она подняла брови.
— Ты вращался среди высокородных особ?
Он пожал плечами.
— Я вращался, где мне хотелось.
— И всех их ты любил?
— А, вот в чем дело. Нет, ни одну из них я не любил. Это совсем не то же самое. На этот раз… — он заморгал с ошеломленным видом и отвел от нее глаза. — На этот раз все иначе.
— Конечно. Собираешься ли ты завести детей? Построить дом на холме? Бросить свое занятие и начать жизнь честного деревенского сквайра?
Он мрачно уставился в темноту.
— Моя голова оценена. Ты же знаешь.
Она отбросила одеяло.
— Тебе везет.
Он резко поднял голову.
— Мне это везеньем не кажется.
— Разве? — Ли ощупью искала свою рубашку и, найдя, стала натягивать через голову.
— Подожди, — он потянулся к ней. — Ли! Не уходи.
— Я не собираюсь оставаться, — она повернулась к двери.
— Ты не такая, как все, — воскликнул он. — Я люблю тебя! Я люблю тебя! Ты… Боже мой, Ли, ты как солнце, ты сияешь так ярко, что мне становится больно. Остальные… все остальные — это свечки.
Приложив руку к сердцу, она пробормотала:
— Прекрасно сказано, галантно и с чувством. Я давно говорила, что тебе надо стать трубадуром.
— Проклятье! — он прыжком выскочил на середину комнаты. — Почему ты не хочешь поверить, что я люблю тебя?!
Она фыркнула.
— Разумеется.
Он схватился за стойку кровати.
— Ли, послушай меня, — голос его звучал искренно. — Я никогда такого не чувствовал.
Она разразилась смехом.
— Это правда, — закричал он. — Никогда у меня не было такого чувства. Никогда! Я люблю тебя! Ради Бога, скажи, как я могу доказать это тебе?
Держа руку на двери, она смотрела на засов.
— Объясни мне, как это сделать? — повторил он.
Задрожав, она поправила у себя на плече рубашку.
— Оставь Чилтона в покое, — медленно произнесла она.
— Что?
— Не появляйся в Филчестере, — она повернулась к нему. — Забудь о Чилтоне. Не трогай его.
— Забыть Чилтона? — эхом повторил он. Руки его напряглись. — Что ты имеешь в виду?
— По-моему, это совершенно ясно.
Он недоуменно потряс головой.
— Нет. Совсем не ясно, — он снова потряс головой. — Нет. Этим я докажу свою любовь? Не помогая тебе?
— Мне уже все равно, — спокойно произнесла она. — Это ведь не вернет назад моих близких. Ничего не изменит. Я догадывалась об этом… — она задержала дыхание. — Но в последнее время это стало мне совершенно ясно.
— И поэтому я должен оставить все как есть?
— Да.
Он замолчал надолго. Она оперлась спиной о дверь, охватив себя руками.
— Я не могу, — наконец, проговорил он. Она опустила голову.
— Не могу, — сказал он громче. — И вообще, это какая-то бессмыслица. Я тебя не понимаю. Она закрыла глаза.
— Знаешь ли ты чувство страха, Сеньор? Разве ни одна из твоих леди не умирала от страха, когда ты надевал эту проклятую маску и уезжал на поиски удачи?
— Ни одна, по крайней мере, не говорила этого. Они верили в мою непобедимость. Сомневаешься? Но скажи, каким образом мое исчезновение из твоей жизни докажет мою к тебе любовь?
— Может быть, то докажет, что ты прислушался ко мне, — страстно воскликнула она. — Но это как раз не входит в твои измерения. Не так ли?
Она отодвинула засов.
— Я думаю о тебе, я принял близко к сердцу все твое горе! Ты не заставишь меня забыть это. Но ты почему-то вознамерилась растоптать мою душу. Хочешь, наверное, превратить меня в ничто?
— А если бы хотела? — презрительно ответила она. — Ты уйдешь и спрячешься под своей маской. Ты ведь непобедим, неуловим, и тебе никто не нужен.
— Ли, — он был на грани отчаяния. — Что, если ты ошибаешься, Ли?
Она вышла из комнаты, тихо закрыв за собой дверь. С.Т. опустил голову и сжал ладонями лоб. Будь она проклята, откуда она знает, что он чувствует?! Она была так уверена, так непреклонная, так презирала его! Она извратила все его намерения и заставила его усомниться в себе самом.
А тогда все было иначе. Он так любил ее за отвагу! Любил, да леденящий дождь стекал с ее шляпы и мокрые волосы облепляли лицо, — а она не жаловалась ни словом, ни вздохом; любил ее, в мужских штанах, любил, когда она сердилась на Немо и когда промывала глаза слепой кобыле; любил ее, потому что она никогда не плакала, и любил до самой ободранной сердцевины своей души, — когда она наконец заплакала. Он хотел обнимать ее, защищать, и еще он жаждал ее уважения, — больше, чем любой награды в своей жизни.
Он должен был объяснить ей все это. Но не сумел. Да и как выговорить все это? Сказать это женщине? Не тогда же, когда она насмешничала, издевалась над ним. Не тогда, когда она в нем сомневалась. Ему было бесконечно стыдно, что она так плохо ценит его удаль, так жалко боится за него. Все эти рассуждения о Чилтоне стали теперь понятны, наполнились обидным для него смыслом.
Но ведь она пришла этой ночью к нему! Почему? Господи, почему она позволила любить себя? А потом показала, как презирала его. Неудачник, бродяга, никчемный простак, которому не под силу опасные схватки, — и про обидчика Ли ему надо забыть навсегда.
Его охватил ужас — неужели и на этот раз его чувство грубо раздавят, и надежда на счастье оставит его, ускользнув в прошлое? При мысли об этом, он заметался, бросился ничком на постель и сжал в руках подушку, будто хотел ее задушить.
«Я люблю тебя, — яростно думал он. — Я докажу тебе, что сейчас все иначе». Сев на постели, он швырнул подушку в угол кровати. «Все иначе, — он заскрипел зубами и снова набросился на подушку. — Я люблю тебя… я докажу тебе… я люблю тебя… Я докажу тебе…»
Он колошматил подушку, пока она не разорвалась, и облако перьев из пуха и перьев не разлетелось по комнате. Облако, которое нельзя было ни поймать, ни победить, ни подчинить.
20
В сумерках Сладкая Гармония услышала неожиданный звук и выпрямилась над своим шитьем. Ее глаза встретились с глазами Чести. Звук этот четким эхом разнесся по тихой улице: лошадиные подковы звенели по булыжникам мостовой.
Прошло четыре дня. Руки Чести распухли и сочились кровью, обожженные крапивой, которую она должна был всюду носить с собой как знак своего раскаяния в том, что толкнула Дивного Ангела. Пучок крапивы и сейчас лежал у нее на коленях, высохший до твердой метелки, — ядовитые волоски ее стерлись от многих часов пребывания в руках. Утром Ангел выведет ее на пустырь, чтобы срезать новый букет раскаяния.
Гармония опустила глаза — в страхе выдать отчаянный рывок своего сердца. Он вернулся; он сказал, что вернется, — и вернулся. Гармония видела, как покраснела Честь.
Не поднимайся, хотелось закричать Гармонии, не двигайся, не говори. Она не могла сказать ничего вслух о доносящемся цоканье, пока Дивный Ангел сидела с ними. Задерживая дыхание, она продолжала шить, нервными толчками прокалывая иглой льняной полотно.
— Я слышу, Учитель Джейми зовет нас, — сказала Дивный Ангел, откладывая работу.
Гармония не слышала ничего, кроме звука подков по булыжнику.
— Пойдем, — Ангел поднялась. — Честь, захвати обязательно крапиву.
Гармония встала со стула. Честь, поднимаясь на ноги, издала стон, но был ли он выражением боли, гнева, страха или протеста, Гармония понять не могла.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53