Он решил порасспрашивать ее. Но она не очень-то охотно говорила. Вытащив с трудом из нее несколько коротких фраз о том, где находится ее дом, он отстал на несколько шагов и слегка хлестнул ленивого осла кнутом. Тот послушно затрусил вперед.
— Скажите мне вот что — как вам удалось меня найти? — спросил он.
— Я искала, — коротко ответила она. — Вас не так трудно узнать, как вы думаете.
— И что же — вы пустились в путь на север Англии, держа в руке объявление о розыске преступников и расспрашивая всех о человеке с необычной формы бровями?
— Все знают, что вы уехали во Францию, — сказала она. — Я начала спрашивать о человеке с зелеными глазами и тронутыми золотом волосами в Париже.
— Все знают, — он осекся в замешательстве. — Из всех… вы хотите сказать, что обо мне все настолько известно?
— Это всего лишь слухи. Во Франции ничего не знают о Сеньоре дю Минюи, но те, кто видел вас, помнят. У вас действительно очень необычная внешность, месье, — я думаю, вы, наверное, недооцениваете ее. Я спрашивала в гостиницах и тавернах, и так я оказалась в Лионе, а потом — в Ла Пэр.
С.Т. покачал головой.
— Боже милостивый, разве можно одной бродить по таким местам? Разве у вас не осталось кого-нибудь из родных?
— Двоюродные братья. Я им написала.
— И они с одобрением отнеслись к вашей поездке?
— Я сказала им, что мне надо сменить обстановку. Что я еду путешествовать по Европе с подругой моей матери.
— Хм, — пробормотал он и снова хлестнул осла. — Так как же его зовут? — спросил он. — Того, кого мы собираемся убить?
Она оглянулась, а затем убыстрила шаги, приспосабливаясь к новой скорости животного.
— Чилтон. Его преосвященство Джеймс Чилтон.
Он уставился на нее в изумлении. — Вы шутите.
Она шла впереди, не говоря ни слова. — Его преосвященство, — сказал он, закатив глаза. — Вы хотите убить священника?
Мистраль принес в ответ холодное молчание. Это было не смешно. Он просто бестактный чурбан.
— Это не убийство. — Ее свистящий шепот походил на звучание ветра. — Это возмездие.
— Тогда скажите мне, почему вы в поисках справедливого ваказания не можете обратиться к мировому судье.
— Мой отец и был судьей. Теперь его место занял мистер Чилтон.
С.Т. вскинул голову, внимательно изучая ее.
— А остальные служители закона? Они спокойно позволили убийце затесаться в их ряды?
— Остальные боятся.
— Они такие трусы?
— Нет. — Она покачала головой, глядя под ноги. — Не трусы. Просто боятся.
Он обдумывал ее слова. Весьма точное наблюдение — тонкое, но существенное отличие. Да, мисс Ли Страхан была совсем не глупа.
— Чего же они боятся?
— Того, что случилось с моими сестрами, — сказала она. — Ведь у них тоже есть дочери.
С.Т. положил руку на круп осла. Он смотрел ей в спину. Она шла размеренно, не сбиваясь с шагу, ветер трепал ее волосы, путая пряди, выскользнувшие из косички, бросал их ей в лицо.
— Вы боитесь спрашивать? — сказала она, по-прежнему не оборачиваясь к нему. — Вы думаете, я не смогу рассказать — не вынесу этого?
— Солнышко, — сказал он мягко.
— Не смейте меня так называть! — Она повернулась к нему так внезапно, что ослик споткнулся, останавливаясь. — Я презираю вас, когда вы меня так называете. Спросите меня, что случилось с моими сестрами.
Он протянул к ней руку, но она сделала шаг назад, резко дернув осла за веревку, чтобы избежать его прикосновения.
— Спросите меня! — закричала она.
Ветер отнес в сторону ее слова. Она в гневном волнении смотрела на него, побелевшими пальцами сжимая сбрую животного.
— Что же случилось? — Он постарался, чтобы слова его звучали безо всякого выражения.
— Анну нашли у озера на Сторожевой Горе, где обычно встречались влюбленные. Она была задушена. Платье ее было разорвано, юбка задрана до пояса, словно у падшей женщины. — Она смотрела на него, не мигая. — Эмили пропадала всю ночь. Вернувшись, она ни с кем не разговаривала. Потом она стала чувствовать себя плохо, и пришел врач и сказал, что у нее будет ребенок. На следующее утро ее не стало. Она повесилась в сарае.
Он старался не смотреть ей в глаза, уставившись себе под ноги.
— Я нашла ее там, — сказала она. — Я рада, что это я ее нашла, понимаете?
Он погладил жесткий бок маленького ослика, наблюдая, как ветер ерошит короткую шерсть. Потом он кивнул.
Из груди ее вырвался глухой звук — невнятный возглас презрения — презрения к нему ли, или к ее воспоминаниям, или к чему-то еще, он не знал. Может быть, она не думала, что сумеет это понять.
Ему нечего было сказать в ответ. Поэтому он только подхлестывал ослика, заставляя его двигаться дальше, и время от времени делал малозначительные замечания в отношении дороги, которую им еще предстояло пройти. Не утруждая себя вопросами, хочет она или нет, он принес ей воды, когда они остановились у подножия известкового утеса. Мистраль ревел в кустах над их головами, вырывая пучки травы и диких цветов, растущих в вертикальных трещинах скал. Когда он снял треуголку, прядь волос хлестнула его по лицу. Ли сидела на обломке розоватого камня, и он опустился перед ней на колени, протягивая чашку.
— Ветер обжигает ваше лицо.
Она взглянула на него с легким пренебрежением,
— Это не важно.
— Может, вы бы повязали платок?
Она пожала плечами и выпила воды. Он по-прежнему хотел дотронуться до нее, коснуться пальцами ее разгоряченных щек, остудить их.
— Вы не устали? — спросил он вместо этого. — Я могу сам повести осла, если вас это утомляет.
— В этом нет необходимости.
Ее холодный тон давал ему понять, что она хорошо знает эту игру, и что так он ничего от нее не добьется.
Он старался набраться терпения. Он и сам не мог разобраться в мотивах, побуждающих его делать то, что он делал. Он хотел защитить ее, утешить, но не все помыслы его были так святы. Больше всего он хотел прижать ее к себе.
Они ели молча.
— Мне следует вам все рассказать, — внезапно произнесла она. — Я вижу, вы не очень-то охотно задаете вопросы.
Он аккуратно завернул остатки хлеба в салфетку и завязал ее.
— На это еще будет достаточно времени. Это расстраивает вас.
— Нет. — Голос ее был ровным, безжизненным. — Раз уж вы настаиваете на вашем участии, я бы предпочла рассказать вам все сразу. Может, тогда вы перемените свое решение.
Он взглянул на нее и отрицательно покачал головой.
На какое-то мгновение глаза их встретились, а потом она отвела взгляд. Руки ее, крепко сцепленные, неподвижно лежали на коленях. Она смотрела на маленькую серо-черную овсянку, прыгающую с качающейся ветки на ветку придорожных кустов.
С.Т. поигрывал стебельком грубой травы, потом, выдернув его, стал жевать его конец. Он мог видеть, как она раскачивается вперед и назад, точно кусты на ветру, обняв себя руками, пытаясь сжаться, стать как можно меньше.
— Расскажите, почему, — сказал он мягко, видя, что она никак не решится начать. — Почему вы думаете, что это он причинил вред вашим сестрам?
— О нет, это был не он. — Слова торопливо посыпались одно за другим. — Я не говорю, что он сам это сделал, своими руками.
— У него есть сообщники?
Она запрокинула голову назад, гладя на небо.
— О Боже. Сообщники. — Она сделала глубокий вдох и резко выдохнула воздух. — Весь город — это его сообщники. Все, что нужно было ему сделать, так это встать в церкви на кафедру и сказать: «Она падшая женщина, плоть ее слаба, она пыталась соблазнить меня, а я слуга Господа», — и бедная Эмили была обречена. Ему все верят. А может, не верят, но боятся об этом сказать. Моя мать не побоялась — и вот что из этого вышло. — Она опустила голову, глядя на свои руки. — Он решил на нашем примере воспитать других. А потом он плакал. — Губы ее презрительно скривились. — Подлое чудовище. Он плакал у могилы моей сестры.
С.Т. сорвал еще одну травинку и завязал ее узелком.
— А тот, который на самом деле ее убил? Здесь вы не ищете справедливости?
Она прикусила губу. Лицо её выражало крайнее напряжение.
— Я не знаю, кто убил ее. Да это и не важно. Кто бы это ни был, он был не в себе, когда совершал преступление. — Она поколебалась, потом взглянула на него. — Вам, должно быть, это кажется странным.
Он нахмурился, медленно связал еще травинку, делая из них цепочку.
— У меня был друг в Париже — самый близкий друг изо всех мальчишек в школе. — Точным движением он нанизал еще одно кольцо. — Как-то раз все наша ватага нашла на улице раненую птицу. Обычного голубя. Со сломанным крылом он прыгал по тротуару, такой нелепый, печальный и больной. Я хотел поднять его, но самый рослый из нас стал пинать его. Все хохотали. Потом последовали его примеру — пинали и наступали на крылья, чтобы он сильнее бился — пальцы его замерли. — И даже мой лучший друг. — Он растянул цепочку в руках.
Она взглянула на него.
— Вы возненавидели его за это?
— Я возненавидел себя.
— Потому что вы промолчали.
Он кивнул.
— Они только бы рассмеялись. Или даже набросились на меня. Я вернулся домой, уткнулся матери в колени и разрыдался. — Он чуть улыбнулся. — Она была не очень-то большим знатоком писания. Мне кажется, она дня четыре искала Библию, а потом еще дня три — нужное место в ней. Но нашла. — Он раскрутил зеленое ожерелье на пальце. — «Прости их, Отче, ибо не видают, что творят».
— Общее место, — зло сказала она. — Это ничего не меняет. Мой отец всегда, — она запнулась, вздохнув. — Впрочем, это не важно. — Резким движением она встала на ноги. — Чилтон появился четыре года назад. Он организовал религиозное общество — секту. Мой отец был приходским священником… он получил сан сразу после университета — понимаете, он и не думал, что унаследует графский титул, а когда неожиданно его получил, все равно продолжал работать в своем приходе. Он не был сильным человеком. Скорее был даже робок. От его проповедей все просто засыпали, но ему очень нравилось их писать. А тут появился этот Чилтон и стал устраивать собрания евангелистов. Он организовал школу и приют для бедных девушек.
Она поднесла ко рту кулак и стала беспокойно вышагивать туда-сюда. Стройные сильные ноги то появлялись перед С.Т., то исчезали из поля зрения. Впервые он услышал от нее, что она — дочь графа. Он специально не поднимал на нее глаз, но немного повернул голову, чтобы лучше слышать ее, делая вид, что смотрит вдаль, на серебристо-серый холмик дико растущей лаванды.
— И какую церковь представляет Чилтон? — спросил он.
— Он называет ее Свободной Церковью. Я даже не знаю, есть ли такая на самом деле. Я в этом сомневаюсь. Я никогда не была на его богослужении, но я думаю, он все выдумывает. Он пытается всех уверить, что это то же, что и община методистов, но у нас читал проповеди сам Джон Уэсли, много лет назад, и моя мать говорила, что Чилтон совершенно не похож на него. Да, правда, он требует от всех каяться в грехах, открыто, при всех, а потом они все вместе выбирают форму искупления. — Она замолчала, повернулась и взглянула прямо на него. — Но если кто-нибудь не хочет признаваться и каяться, то они все равно выбирают для него наказание. Он приводит в свой приют женщин, не имеющих средств к существованию, дает им крышу над головой и работу, приказывает им не общаться с мужчинами, не выходить замуж, даже не думать об этом. Он говорит, женщины лишены души и могут только надеяться, что когда-нибудь вновь родятся мужчинами, если в этой жизни будут подчиняться высшей власти, как рабочая лошадь подчиняется хозяину. По соседству с нами вот уже два года никто не венчался. — Она сделала паузу. Лицо ее раскраснелось. — Иногда Чилтон позволяет принимать особые меры — чтобы мужчины могли получить удовольствие, а женщины — научиться покорности.
— Боже, — сказал он. — Я понимаю, что вы хотите сказать.
— Моя мать выступила против него. Она всегда поддерживала идею образования для женщин, и она сказала, что его взгляды — просто варварство. Она сначала смеялась над ним. Тогда он публично потребовал от отца покрепче держать ее в руках и положить конец «порочным занятиям», которые она проводила с моими сестрами и мной. — Ли сцепила пальцы и подняла руки ко рту. — Она учила нас математике, латыни, учила лечить болезни — вот что Чилтон называл «пороком», монсеньер, и еще писала памфлеты, доказывающие несостоятельность его проповедей. — Ли села. Плечи ее дрожали, и она снова обхватила себя обеими руками. — Он приходил к нашим воротам с толпой последователей, требуя, чтобы моя мать отдала ему своих дочерей, пока еще не поздно.
Мы не могли выйти — он сделал нас пленниками в собственном доме. Мой отец… — Все тело ее напряглось, темные брови сдвинулись к переносице. — Он ничего не предпринимал, только молился, дарил нам маленькие подарки и говорил, что все пройдет. Он так всегда поступал. Моя мать — видите ли — именно она заботилась обо всех нас. Она была такая хорошая и умная. Все восхищались ею. Она всегда знала, что делать, кода отец запутывался.
С.Т. посмотрел, как ее зубы свирепо терзают нижнюю губу. Он сжал руки в кулаки, борясь с желанием притянуть ее к себе, обнять. Сердце его разрывалось, когда он слышал ровный холодный голос и видел, как дрожит ее тело, словно от ураганного ветра. Он хотел помочь ей, сделать так, чтобы ей стало легче, но не знал, как это сделать.
— И как ваша матушка поступила с Чилтоном? — спросил он.
— Она сделала так, что его арестовали. Мы тогда не знали — мы даже не подозревали… Чилтон пугал моих сестер, но мама и я просто считали его злым и вздорным. Папа был мировым судьей, — видите ли, эту должность всегда занимают члены нашей семьи, — но все за него делала мама. Она вела реестры налогов, присутствовала на ежеквартальных заседаниях суда, писала отцу записки, какое вынести судебное решение и каким должен быть сбор в пользу неимущих. Все знали, что она это делает, и никто не возражал. Она послала констебля арестовать Чилтона — и люди у ворот исчезли.
Внезапно Ли опустила голову и, уткнув лицо в ладони, раскачивалась и раскачивалась — то вперед, то назад.
— Мой папа, — продолжала она, сдерживая слезы, — мой папа сказал: «Ну вот, видите, теперь все в порядке», и он вышел из дому, а когда он отошел подальше и уже не мог вернуться обратно… они забросали его камнями прямо на улице.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53