Кольм. Он потом прислал за ней, около пяти месяцев назад, несмотря на возражения тети Иды. Он поселил ее в этом пансионе, устроил ей заказ на портрет одного чрезвычайно любвеобильного генерала, который щедро заплатил Франческе за то, что она значительно приукрасила его физические достоинства.
Но от Кольма не было никаких известий; видимо, состояние Фридриха ухудшилось, иначе Кольм непременно приехал бы за ней. И Франческе ничего не оставалось, как терпеливо ждать.
– Кто-нибудь появится, – твердила она Саре, стремясь поддержать ее, как, впрочем, и себя. – Родные Уильяма приедут.
– Нет никаких родных, – усмехнулась Сара. – Есть только один Миэр.
– Я знаю. Я помню. Большой и нехороший граф. Тот, что лишил наследства твоего мужа, когда он женился на тебе. Тот, кому нет дела до того, жива ты или мертва...
– У меня так мало времени, – стоически говорила Сара.
Она была реалистом, прагматиком. И в то же время романтиком. До последнего вздоха. Она часто останавливала взор на Франческе, и в эти моменты глазам ее представал какой-то иной мир, тот, где сбываются мечты.
– Моя прекрасная сестра, – шептала она. – Ты могла... ты могла быть моей сестрой с этими темными волосами, этими руками, этими загадочными глазами...
Франческа всматривалась в свое отражение в зеркале каждый раз, когда Сара говорила это, пытаясь обнаружить сходство. Она видела фотографии Сары, совсем еще молодой, в невероятных костюмах. Сара не была такой тоненькой и хрупкой, как Франческа. Но некоторое сходство между ними все же существовало.
Длинные густые темные волосы, раскосые глаза, изогнутые брови, чувственный рот. Но излишества и болезнь до неузнаваемости изменили Сару, превратили ее тело в ничто.
– В молодости я действительно была на тебя немного похожа... – шептала Сара, протянув руки к Франческе. – Эти руки. Они завораживали всех, когда я танцевала.
– Да, все это говорят, – утешала ее Франческа. – С тобой никто не мог сравниться, твои танцы были даром богов...
– Да, да... Я родилась рабыней храма, дочерью святого из святых и всю жизнь готовилась стать служанкой богов.
Франческа многое узнала о жизни Сары, когда той стало совсем плохо и она, впадая в забытье, рассказывала о своей жизни, невероятном успехе, своих возлюбленных, богатстве, ярких выступлениях перед королями и кайзерами и, наконец, о своем браке с Уильямом Девени, младшим братом графа Миэра.
«Уходи со сцены, – говорила ей Сара, – Пока твое имя еще у всех на слуху».
Но Сара не ушла, а буквально сбежала со сцены, связав свою жизнь с неуравновешенным молодым человеком, страстно желавшим обладать ее пышным телом.
«Милый мальчик» – так называла его Сара в моменты, когда к ней возвращалось сознание. «Измученный мальчик. Мне пришлось учить его всему. Ты только представь – иметь такого брата, как Миэр. Бесчувственное чудовище... он ведь лишил Уильяма наследства, оставив без единого фартинга, когда тот женился на мне. Есть еще средний брат, ко всему прочему священник. Святее самого Уильяма. Мой бедняжка, А когда он умер таким образом...»
Раненный четырьмя месяцами раньше и брошенный на улице; доставленный, словно нищий, в какую-то богадельню, прежде чем Сара ее разыскала.
Когда Франческа начала принимать горячее участие в делах Сары? Кажется, еще до ее болезни, сразу после смерти Уильяма.
Сара и Уильям жили в пансионе, этажом ниже, Сара все еще выступала перед избранной публикой и пользовалась огромным успехом. Их любовь с Уильямом была шумной, полной драматичных ссор и бурных примирений.
Франческа из окна своей студии часто видела, как они шли рука об руку по Хейдештрассе – Сара в ярких одеждах и более респектабельный и сдержанный Уильям. Видно было, как они обожают друг друга. Как друг о друге заботятся.
Поначалу Сара с Франческой лишь обменивались кивками при встрече, потом стали болтать по-приятельски.
Франческа никак не ожидала, что трагическая смерть Уильяма так сблизит их, и уж тем более не могла предположить, что ей придется ухаживать за Сарой в последние дни ее жизни.
Кольм нашел бы способ спасти ее, думала Франческа. Если бы появился вовремя...
В комнате все еще витал запах Сары, чувствовалось ее присутствие.
– Одежда... – шептала она, с огромным трудом собрав последние силы. – Обещай, что Сара Тэва как личность никогда не умрет. Обещай... – И она закашлялась, пытаясь удержать горячий бульон, единственное, что она могла теперь есть.
– Все, что пожелаешь, – прошептала Франческа, обтирая губкой разгоряченную кожу Сары. – Скажи, что я должна сделать.
– Аббатиса, – выдохнула Сара, тщетно пытаясь приподняться на подушках. – Отправь меня к... Аббатисе... Отправь все... – Это были ее последние слова.
Она умерла в день начала правления кайзера Вильгельма II. Умерла в одиночестве, никто, кроме Франчески, не знал о ее кончине, никто, кроме нее, не скорбел.
А теперь все это – жалкие остатки имущества одной из самых скандально известных женщин Европы, гора сверкающих, ослепительно ярких костюмов на ее смертном одре. Франческа не знала, что с ними делать.
Ей нужен был Кольм.
Сложившаяся ситуация беспокоила Франческу больше, чем ее проблемы в отношениях с тетей Идой. Но о тете Иде она не хотела думать. В ушах звучал ее язвительный голос: «Какая глупость – везти тебя в Германию. Что тебе это дало? И чего тебе это стоило? И чего это стоило мне?»
Все разговоры тети Иды заканчивались ее персоной, словно она была своего рода нравственным ядром, вокруг которого вращались остальные, а тетя Кларисса служила для нее просто фоном.
Что бы Франческа делала без поддержки Клариссы? Ведь так тяжко было жить, когда пронзительные глаза тети Иды следили за каждым ее шагом, осуждали каждое ее слово.
Когда Кольм все-таки уехал, наступили кошмарные дни. Франческе казалось, будто она ходит по краю пропасти. Один неверный шаг... Тетя Ида не спускала с нее глаз, пытаясь поймать... на чем?
Кольм оказался прав. Переубедить тетю Иду было невозможно. Франческа смирилась с тем, что ее теперь называли Фрэнсис, и больше не возражала.
А вот от рисования не смогла отказаться. Тетя Ида неохотно уступила, и то лишь благодаря Клариссе.
Зато она всячески пыталась подавить остальные творческие порывы девочки.
И Франческа терялась в догадках, почему тетя Ида разрешила ей поехать в Германию и взять заказ на портрет. Возможно, потому, что этого хотел Кольм, любимый племянник, который был для тети Иды светом в окошке. Или же ее уговорила тетя Кларисса, заставив понять, что ее возражения просто нелепы, что это прекрасный шанс для Франчески, а Кольм и защитит ее, и позаботится о ней.
Если бы только тетя Ида знала...
Кольм договорился, чтобы ее встретили на вокзале и доставили в пансион. Он прислал немного денег и записку с каким-то невнятным обещанием появиться, как только состояние здоровья кайзера Фридриха улучшится. А пока об этом не может быть и речи.
Но с тех пор прошло два месяца. Фридрих умер, несмотря на все усилия врачей, а Кольм так и не появился.
А теперь вот не стало Сары...
Внезапно она осталась совершенно одна; все хлопоты по уходу за Сарой были позади, напряжение спало, и сейчас Франческа чувствовала себя так, словно ее лишили корней, словно забота о Саре была единственным смыслом ее жизни, и теперь она никому не нужна.
Да, именно этим она и жила, последние месяцы. И еще сознанием того, что вырвалась от тети Иды. Хотя ее присутствие представляло собой определенную стабильность, ведь Франческа всегда знала, чего от нее ждать.
А сейчас все изменилось. Здесь все было чужим, незнакомым. Лишь извечная уверенность в том, что Кольм придет за ней, давала ей силы жить.
Казалось, прошла целая вечность с тех пор, как она сюда приехала, с тех пор, как получила первую и единственную записку от него, с тех пор, как заболела Сара.
Неужели она настолько зависела от Сары?
Одна. Это было самое жуткое ощущение – оказаться в незнакомой стране без всяких средств к существованию.
Она не ожидала, что окажется в таком одиночестве. О Боже , что же мне делать ? Если бы только Кольм появился...
Миэршем-Клоуз Сомерсет , Англия
Среди тех, кто знал Александера Девени, не было никого, кто назвал бы его в лучшем случае суровым, а в худшем – непреклонным и неумолимым.
Впрочем, иначе и не может быть, когда, унаследовав титул, вместе с ним получаешь мать, которой невозможно угодить, непредсказуемого брата-священника и вдобавок никчемного младшего брата, умудрившегося жениться на падшей женщине, а потом еще и погибнуть в недостойной потасовке с опустившимся грабителем.
Мужчина не может скорбеть о таких вещах; мужчина просто берется за дело и делает то, что нужно.
– Глупости, – сказала мать, – тебе ничего не нужно делать, просто откупиться от нее. И позаботься, чтобы она не облила грязью имя Девени.
– Как же я могу это сделать, скажи на милость? – поинтересовался Александер. Дело происходило в один из тех бесконечных вечеров, когда после ужина они собирались в гостиной. Мать устраивалась в своем кресле в углу, прямая, словно доска, вышивая очередной узор. Это был способ немного отвлечься для решительной женщины, которая не могла найти выхода своей энергии, охваченная желанием манипулировать всеми, кто ее окружал.
– Дай ей денег. Заставь подписать бумаги. И засуди, если она преступит черту. – Она пододвинула лампу поближе к пяльцам, потом взглянула на Александера. – Убей ее, если понадобится.
Эти слова не шокировали его. Джудит Девени всегда отличалась жестокостью, понимая справедливость по-своему, была злобной и ядовитой и говорила что вздумается.
– Мама... Как кровожадно... – Джудит проигнорировала его слова.
– Слава Богу, что не было ребенка...
Александер, в свою очередь, проигнорировал ее реплику.
– Я привезу ее в Миэр.
– Это ты уже говорил. – Джудит склонилась над пяльцами, воткнула иголку в шитье. – Я не потерплю эту женщину в доме.
– Это мой дом, – спокойно возразил Александер.
– Да, ты это подчеркиваешь каждый раз, когда я открываю рот.
– Вы сами решили здесь остаться, мадам. А если не нравится, переселяйтесь в ваш вдовий дом, он свободен.
Такая угроза двояко действовала на Джудит – она злилась, но тут же становилась более покладистой, потому что переселение в ее дом было для нее равносильно отправке в монастырь. Она постоянно играла на терпении сына, на его чувстве вины и способности подавлять в себе эмоции.
И у Александера часто возникало ощущение, что любая ее жалоба, любое язвительное замечание продиктованы ее стремлением задеть его за живое. Он достаточно насмотрелся на отношения отца и Джудит. Джудит требовала от мужа любви, но сама не была ни любящей женой, ни заботливой матерью. Он даже не знал, любит ли ее, скорее Джудит его раздражала.
– Я никуда не собираюсь переезжать, – резко заявила Джудит. – А эту женщину оставь там, где она есть. И пусть Уильям лежит в той могиле, которую сам себе вырыл.
– Да, я мог бы так поступить, – произнес он сдержанным тоном, скрывая, как глубоко возмущен ее черствостью. – Но Уильям вернется в Миэр, как и его жена.
– Ты никогда не слушаешь советов, – упрекнула Джудит.
– Никогда.
– Не понимаю, зачем я пытаюсь тебя вразумить.
– Сам удивляюсь.
Она искоса посмотрела на него.
.– Это будет самый безрассудный из всех твоих поступков, Алекс. Ты собираешься привезти в дом женщину, которую иначе, как блудницей, не назовешь.
– Я собираюсь привезти жену моего брата.
– Боже милостивый, Алекс, опять ты за свое? Опять споришь с матерью? – В этот момент в комнату неторопливо вошел Маркус, брат Алекса, со своей женой Филиппой.
– Я никогда не спорю, – возразил Алекс.
– Нет, ему просто наплевать на чувства окружающих, – пожаловалась Джудит. – Поговори с ним, Маркус.
– Не утруждай себя, – отмахнулся Алекс. – У вас было два месяца, чтобы свыкнуться с этой мыслью. Я не допущу, чтобы Уильям лежал, словно нищий, на каком-то Богом забытом кладбище в чужой стране. А его жене будут рады в Миэре.
– Жаль, что ты не действовал столь же энергично, когда Уильям женился на ней, – сказал Маркус, подводя Филиппу к креслу, стоящему рядом с креслом матери. – Окончательно порвать с ними... Я говорил тебе, Алекс, чем это закончится...
– Ты же у нас провидец, – пробормотал Алекс. – Как неосмотрительно я поступил, не послушав тебя. – Впрочем, это было не так уж далеко от истины. После неожиданной смерти брата его не переставали мучить сомнения. Он постоянно задавался вопросом: «А что, если бы?» К счастью, это длилось недолго. Алекс обладал способностью не думать о том, чего уже нельзя изменить. Горе, чувство вины и раскаяния ушли на какое-то время в прошлое. Однако он знал, что никогда себе не простит такой трагической и в то же время нелепой гибели Уильяма.
– Мой дорогой Алекс, – примирительно сказал Маркус. – Ну кто, если не священник, может проникнуть в душу человека? Конечно, ты должен привезти тело Уильяма домой. Но стоит ли привозить сюда эту женщину?
– Она больна.
– Пусть умрет, – фыркнула Джудит.
– Не очень-то по-христиански с твоей стороны, мама.
– Ты среди нас самый большой еретик.
– Я горжусь этим.
– Маркус, – взмолилась Джудит.
– Слишком поздно спасать его душу, – сказал Маркус. – Разве я не молился?
– Надеюсь, что нет, – пробормотал Алекс.
– И мы не должны забывать, сколь многим обязаны Алексу, – добавил Маркус. – Мама – крышей над головой, я – средствами к существованию, Уильям – своей бережливостью, которая и ускорила кончину бедного мальчика. Да, мы бесконечно благодарны нашему старшему брату за оказанные нам милости.
– Маркус... – вмешалась в разговор Филиппа, видимо, желая напомнить ему, что его язвительные слова близки к истине. Филиппа была самой прагматичной в этой семейке – холодной, расчетливой, логичной. Алекс просто не мог понять, почему она вышла за Маркуса, тощего, самоуверенного сельского священника. Они были совершенно разные.
Видимо, ее прельстило положение Маркуса в обществе, и она наверняка держала его в ежовых рукавицах, хотя тот виду не подавал.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37