Франклин Делано Рузвельт, он меня отправил. Мы с Фрэнком Ц мы такие! Соо
бщи мне, как обстоят дела на Тихоокеанском Побережье, Артуро; пришли мне ф
акты и цифры из первых рук; дай мне знать своими словами, что там массы дум
ают.
Поэтому я тут Ц зритель. Жизнь Ц сцена. А тут Ц драма, Старина Франклин, Д
ружище, Кореш; тут чистая драма в людских сердцах. Я уведомлю Белый дом нем
едленно. Закодированная телеграмма для Франклина. Фрэнк, на Тихоокеанск
ом Побережье неспокойно. Советую отправить двадцать тысяч человек с пуш
ками. Население в ужасе. Положение крайне опасно. Завод Форда в руинах. Ком
андование приму лично. Мое слово здесь Ц закон. Твой старый приятель Арт
уро.
О стену опирался какой-то старик. Из носа у него текло до самого кончика п
одбородка, но дед пребывал в счастливом неведении. Это меня тоже развлек
ло. Очень забавный старикан. Надо будет отметить его для Франклина; он люб
ит анекдоты. Дорогой Фрэнк, ты бы умер от хохота, если б увидел этого деда! К
ак это Франклину понравится, как будет хмыкать, повторяя историю членам
своего кабинета. А ну-ка, ребятки, слыхали последние новости от моего коре
ша Артуро с Тихоокеанского Побережья? Я расхаживал взад-вперед, исследо
ватель человечества, философ, ходил мимо старика с уморительным носом. Ф
илософ на Западе созерцает человеческую сцену.
Старик улыбался своему, я Ц своему. Я посмотрел на него, он Ц на меня. Улыб
нулись. Он, очевидно, не знал, кто я такой. Вне всякого сомнения, он путает ме
ня с прочим стадом. Очень это забавно, дивное развлечение Ц путешествов
ать инкогнито. Два философа задумчиво улыбались друг другу над судьбою ч
еловека. Ему тоже было по-настоящему забавно, из старого носа у него текло
, голубые глаза посверкивали тихим смехом. Одет в синюю робу, та закрывала
его целиком. На поясе болтался ремень Ц вообще безо всякой цели, бесполе
зный придаток, просто ремень, ничего не поддерживает, даже брюха, посколь
ку старик худ. Возможно, таков его каприз, над которым он сам хихикает, оде
ваясь по утрам.
Лицо его осветилось улыбкой пошире, приглашая меня подойти и высказать с
вое мнение, если мне хочется; мы Ц родственные души, он и я, и он, без сомнен
ия, проник сквозь мою оболочку и распознал во мне личность глубокую и зна
чительную, выделяющуюся на фоне быдла.
Ц Немного сегодня, Ц сказал я. Ц Ситуация, как я погляжу, с каждым днем в
се более обостряется.
Он в восторге покачал головой, из старого носа его блаженно текло Ц этак
ий сопливый Платон. Очень древний старик, лет, наверное, восемьдесят, со вс
тавными зубами, кожа Ц как старые башмаки, бессмысленный ремень и филос
офская усмешка. Вокруг нас шевелилась темная масса мужчин.
Ц Бараны! Ц сказал я. Ц Увы, они Ц бараны! Жертвы Лицемерия и Американс
кой Системы, внебрачные рабы Баронов-Грабителей. Рабы, говорю я вам! Я бы н
е принял место на этом заводе, даже если бы мне поднесли его на золотом блю
де! Работать на эту систему и терять душу. Нет, спасибо. А какая выгода чело
веку, если он получает весь мир, но теряет собственную душу?
Он кивнул, улыбнулся. Согласился, кивнул, чтобы я продолжал. Я разогрелся.
Мой излюбленный предмет. Условия труда в машинный век, тема для будущей р
аботы.
Ц Бараны, говорю я вам! Стадо трусливых баранов!
Глаза его загорелись. Он вытащил трубку и зажег ее. Трубка смердела. Когда
он вынимал ее изо рта, за нею ниточками тянулись сопли. Он смахивал их боль
шим пальцем и вытирал палец о штаны. К чему вытирать нос? Нет на это времен
и, когда говорит Бандини.
Ц Меня это потешает, Ц продолжал я. Ц Спектакль просто бесценен. Баран
ы собираются вместе, чтобы им обстригли души. Раблезианский спектакль. Я
вынужден рассмеяться. Ц И я смеялся, пока смеха во мне уже не осталось. Он
тоже хохотал, шлепая себя по бедрам и взвизгивая пронзительно, а из глаз е
го потекли слезы. Вот человек с сердцем, как у меня, человек вселенского юм
ора, без сомнения, начитанный человек, несмотря на свою робу и бесполезны
й ремень. Из кармана он достал блокнот, карандаш и что-то написал. Теперь я
понял: он тоже писатель, разумеется! Тайна прояснилась. Он закончил писат
ь и протянул мне листок.
Я прочел: «Напиши, пожалуйста. Я глух как пробка».
Нет, работы для Артуро Бандини тут не было. Я ушел, чувствуя себя лучше, рад
уясь этому. Я шел назад, мечтая об аэроплане, о миллионе долларов и еще Ц в
от бы раковины морские были алмазами. Пойду-ка я в парк. Я пока еще не баран
. Почитаю Ницше. Стану сверхчеловеком. «Так говорил Заратустра». Ох этот Н
ицше! Не будь бараном, Бандини. Сохрани святость разума своего. Ступай в па
рк и читай мастера под эвкалиптами.

Семь

Однажды утром я проснулся с мыслью. С прекрасной идеей, здоровенной, как д
ом. Величайшая моя идея, шедевр. Найду себе работу ночным портье в гостини
це Ц вот какой была эта мысль. Это даст мне возможность читать и работать
одновременно. Я вскочил с кровати, проглотил на ходу завтрак и скатился п
о лестнице через шесть ступенек. На тротуаре я немножко постоял, повороч
ал свою мысль в голове. Солнце палило улицу, выжигая сон у меня из глаз. Стр
анно. Теперь, когда я совсем проснулся, идея уже не казалась мне такой хоро
шей Ц одна из тех мыслей, что приходят в полусне. Сон, просто сон, тривиаль
ность. Я не получу работу в отеле этого портового городишки по одной прос
той причине: ни в одном отеле этого портового городишка ночных портье не
т. Математическая дедукция Ц довольно просто. Я снова поднялся по лестн
ице в квартиру и сел.
Ц Ты чего выскочил как угорелый? Ц спросила мать.
Ц Размять ноги.
Дни наступили вместе с туманом. Ночи были ночами и ничем более. Дни от одно
го к другому не менялись, золотое солнце жарило и умирало. Я оставался оди
н. Трудно припоминать такую монотонность. Дни не двигались. Стояли серым
и камнями. Время тащилось медленно. Проползли два месяца.

Это всегда было в парке. Я прочел сотню книг. И Ницше, и Шопенгауэра, и Канта
, и Шпенглера, и Стрэйчи, и другие. О Шпенглер! Что за книга! Какой вес! Как «Ло
с-Анджелесский телефонный справочник». День за днем читал я ее, не понима
я ни слова, да и не стараясь понять, но читал, поскольку мне нравилось, как о
дно рокочущее слово с мрачным таинственным ворчанием марширует по стра
ницам следом за другим. А Шопенгауэр! Что за писатель! Целыми днями читал я
его и читал, запоминая кусочек оттуда, кусочек отсюда. И что он пишет о жен
щинах! Я соглашался с ним. В точности мои чувства по этому поводу. Ах черт, ч
то за писатель!
Однажды читал я в парке. Лежал на газоне. Среди стебельков ползали чернен
ькие муравьи. Смотрели на меня, переползая страницы, кое-кто недоумевал, ч
его это я делаю, других это не интересовало, и они шли мимо. Заползали мне п
о ноге, плутая в джунглях коричневых волосков, а я задирал штанину и убива
л их большим пальцем. Они пытались сбежать как могли, неистово выныривая
из кустарника и заныривая обратно, иногда замирая, чтобы обхитрить меня
своей неподвижностью, но никогда, несмотря на все ухищрения, никогда не у
давалось им избежать моего грозного пальца. Вот глупые муравьи! Буржуазн
ые муравьи! Стараются обдурить того, чей разум питается мясом Шпенглера,
Шопенгауэра и прочих великих! Настал их страшный суд Ц Упадок Муравьино
й Цивилизации. Вот так читал я и давил муравьев.
Книжка называлась «Евреи без денег». Что за книжка! Что за мать в этой книж
ке! Я оторвался от женщины на страницах, и передо мною на лужайке в старых
безумных туфлях стояла женщина с корзинкой в руках.
Горбунья с милой улыбкой. А мило улыбалась она всему Ц она ничего с этим н
е могла поделать: деревьям, мне, траве, чему угодно. Корзинка сгибала ее, пр
итягивала к земле. Такая миниатюрная женщина, с лицом, полным боли, будто е
й дали вечную пощечину. На ней была смешная старая шляпка, абсурдная, свод
ящая с ума шляпка, от которой мне хотелось расплакаться, с выцветшими кра
сными ягодками на полях. И стояла горбунья, улыбаясь всему, с трудом пробр
авшись по травяному ковру с тяжелой корзинкой, где лежало бог знает что, н
а голове Ц шляпка с плюмажиком и красными ягодами.
Я поднялся. Так загадочно. Вот он я, как по волшебству, встаю, обе ноги мои на
земле, глаза повлажнели.
Я сказал:
Ц Давайте помогу.
Она снова улыбнулась и протянула мне корзинку. Мы пошли. Она вела. За дерев
ьями было удушающе жарко. А она улыбалась. Это было так славно, что у меня ч
уть голова не оторвалась. Она разговаривала, она рассказывала мне вещи, к
оторых я потом так и не вспомнил. Не имело значения. Во сне она держала мен
я, во сне шел я следом под слепящим солнцем. Миновали мы много кварталов. Я
надеялся, что это никогда не кончится. И, не останавливаясь, она говорила ч
то-то тихим голосом, сотканным из человеческой музыки. Какие слова! Что он
а говорила! Я ничего не помнил. Я был просто счастлив. Но в сердце своем я ум
ирал. Так и должно было случиться. Мы спускались со стольких тротуаров, чт
о я не понимал, почему бы ей просто не сесть на обочину и не подержать мою г
олову на коленях, пока я забудусь. Такого шанса мне больше никогда бы не вы
пало.
Эта старушка с согбенной спиной! Старушка, я так радостно чувствую боль т
вою. Попроси меня о чем-нибудь, старушка, попроси! О чем угодно. Умирать лег
ко. Так и сделай. Плакать легко, подними юбку свою и дай мне выплакаться, и п
усть слезы мои омоют тебе ноги, чтобы поняла ты: я знаю, как с тобою обошлас
ь жизнь, поскольку спина моя тоже согбенна, но сердце мое цело, слезы вкусн
ы, любовь моя Ц вся твоя, чтобы дать тебе такую радость, какую Господь не с
мог. Умирать так легко, и можешь взять мою жизнь, если пожелаешь, ты, старуш
ка, ты принесла мне такую боль, правда-правда, я для тебя все, что угодно, сд
елаю, умру за тебя, кровь моих восемнадцати лет забурлит по сточным канав
ам Вилмингтона прямиком к морю для тебя, только для тебя, чтоб ты обрела та
кую же радость, какую сейчас обрел я, и распрямилась, избавившись от ужаса
этого горба.
Я оставил старуху у ее дверей.
Деревья подрагивали от жары. Облака смеялись. Голубое небо приподняло ме
ня. Где я? Это действительно Вилмингтон, штат Калифорния? Разве я не был зд
есь раньше? Мелодия вела мои ноги. Воздух взмывал ввысь с Артуро внутри, вд
увая и выдувая его, делая его и чем-то, и ничем. Сердце мое все смеялось и см
еялось. Прощайте, Ницше и Шопенгауэр, и все остальные, дураки. Я более вели
к, чем все вы, вместе взятые! По венам моим струилась музыка крови. Надолго
ли? Не могло это быть надолго. Надо спешить. Но куда? И я побежал к дому. И вот
я дома. Книгу я забыл в парке. Ну ее к черту. Никаких больше книг. Я поцеловал
маму. Я крепко к ней прижался. На колени упал я к ее ногам целовать ей ноги,
вцепился ей в лодыжки так, что ей, наверное, больно стало, и изумил ее тем, чт
о делаю это я.
Ц Прости меня, Ц говорил я. Ц Прости меня, прости меня.
Ц Тебя? Ц спросила она. Ц Конечно, прощу. А за что?
Ахх! Какая глупая женщина! Откуда я знаю, за что? Ах! Ну и мать. Странность ми
новала. Я поднялся. Чувствовал я себя полным придурком. Я вспыхнул, будто в
ванне холодной крови. Что это было? Я не шал. Стул. Я обнаружил его на другом
конце комнаты и сел. Мои руки. Они мешали; дурацкие руки! Проклятые руки! Я с
ними что-то сделал, убрал их куда подальше. Дыхание. Оно шипело от ужаса и с
траха перед чем-то. Сердце. Оно больше не рвалось у меня в груди, но съежило
сь, уползло поглубже во тьму внутри меня. Мать. Наблюдала за мной в панике,
боялась слово молвить, считала меня безумцем.
Ц Что такое? Артуро! Что случилось?
Ц Не твое дело.
Ц Доктора позвать?
Ц Ни за что.
Ц Ты так странно себя ведешь. Тебе больно?
Ц Не разговаривай со мной. Я думаю.
Ц Но в чем дело?
Ц Тебе не понять. Ты женщина.

Восемь

Дни ползли. Прошла неделя. Мисс Хопкинс работала в библиотеке каждый ден
ь, парила на белых ногах в складках просторных платьев среди атмосферы к
ниг и прохладных мыслей. Я наблюдал. Я был как ястреб. Что бы ни делала она, о
т меня это не ускользало.
Затем настал великий день. Ах, что за день настал!
Я следил за нею из теней сумрачных стеллажей. Она стояла за своей конторк
ой, держа в руках книгу, как солдат, Ц плечи развернуты, читала ее, лицо так
ое серьезное и такое мягкое, серые глаза следовали проторенными тропами
строк, одна за другой. Мои же глаза Ц такие ищущие и такие голодные, что ис
пугали ее. Внезапно мисс Хопкинс подняла голову: лицо ее побелело, как от п
отрясения, как от чего-то кошмарного подле нее. Я увидел, как она облизнул
а губы, и отвернулся. Через некоторое время посмотрел опять. Словно по вол
шебству. И опять она вздрогнула, тягостно оглянулась, коснулась длинными
пальцами горла и продолжала читать. Еще несколько мгновений Ц и я снова
посмотрел. Она по-прежнему держала эту книгу. Но что за книга? Этого я не зн
ал, но был обязан получить ее, чтобы глаза мои скитались по тем же тропам, к
акими следовали ее глаза до меня.
Снаружи стоял вечер, солнце полосатило золотом полы. На белых ногах, несл
ышных, точно призраки, она пересекла читальный зал и подняла шторы на окн
ах. В правой руке у нее раскачивалась книга, терлась о платье, когда мисс Х
опкинс шла, Ц в самих ее руках, в бессмертных белых руках мисс Хопкинс, пр
ижималась к теплой мягкой белизне цепких пальцев.
Что за книга? Я должен ее иметь! Боже, как я хотел ее, держать, целовать, приж
имать к груди, ту книгу, еще свежую после пальцев ее, может, и отпечаток ее т
еплых пальцев на ней будет. Кто знает? Может, она пальцами потеет, когда чи
тает. О диво! Тогда отпечаток точно останется. Я должен ее получить. Я буду
ждать ее вечно. И вот поэтому я ждал до семи часов и видел, как мисс Хопкинс
держит эту книгу, подмечал точное положение ее дивных пальцев, таких тон
ких и белых, рядом с самим корешком, не больше чем в дюйме от низа, и аромат д
ухов ее, быть может, впитывается в эти самые страницы и достанется через н
их мне.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22