Я сказал:
Ц Ну как там сегодня Иегова? Что Он думает о квантовой теории?
Она зашла в кухню и заговорила с матерью о церкви. Они спорили о цветах: ка
кие лучше для алтаря Ц белые или красные розы.
Я сказал:
Ц Яхве. Когда в следующий раз увидишь Яхве, передай, что у меня к нему есть
пара вопросов.
Они продолжали разговаривать.
Ц О Господи Боже Святый Иегова, узри свою лицемерную и боготворящую Мон
у у ног своих, слюнявую идиотскую фиглярку. Ох, Иисус, как же она свята. Милы
й строженька-боженька, да она просто непорочна.
Мать сказала:
Ц Артуро, прекрати. Твоя сестра устала.
Ц О Дух Святый, о святое раздутое тройное эго, вытащи нас из Депрессии. Вы
бери Рузвельта. Удержи нас на золотом стандарте. Сотри с него Францию, но,
Христа ради, оставь нас!
Ц Артуро, перестань.
Ц О Иегова, в своей неизбывной изменчивости посмотри, не найдется ли у те
бя где-нибудь монетки для семейства Бандини.
Мать сказала:
Ц Стыдно, Артуро. Стыдно. Я вскочил с дивана и завопил:
Ц Я отрицаю гипотезу Бога! Долой декадентство мошеннического христиан
ства! Религия Ц опиум для народа! Всем, что мы есть и чем только надеемся с
тать, мы обязаны дьяволу и его контрабандным яблокам!
Мать погналась за мной с метлой. Чуть было не перецепилась через нее, тыча
мне в лицо соломенным веником на конце. Я оттолкнул метлу и спрыгнул на по
л. Затем стянул с себя рубашку и встал голый по пояс. Склонил перед ней гол
ову.
Ц Спусти на меня свою нетерпимость, Ц воззвал я. Ц Преследуй меня! Расп
ни меня на дыбе! Вырази свое христианство! Пускай же Воинствующая Церков
ь проявит свою кровавую душу! Оставьте меня висеть на кресте в назидание!
Тычьте раскаленной кочергой мне в глаза. Сожгите меня на колу, христианс
кие псы!
Мона зашла со стаканом воды. Забрала у матери метлу и протянула воду. Мать
выпила и чуть-чуть успокоилась. Потом поперхнулась и раскашлялась прямо
в стакан, готовая расплакаться.
Ц Мама! Ц сказала Мона. Ц Не плачь. Он чокнутый.
Она взглянула на меня восковыми невыразительными глазами. Я отошел к окн
у. Когда я повернулся к ним снова, она все смотрела на меня.
Ц Христианские псы, Ц сказал я. Ц Буколические водостоки! Бубус Амери
канусы! Шакалы, выдры, хорьки и ослы Ц вся ваша глупая братия. Я один в цело
й вашей семье не отмечен клеймом кретинизма.
Ц Дурак, Ц сказала она. Они ушли в спальню.
Ц Не называй меня дураком, Ц ответил я. Ц Невроз ходячий! Фрустрирован
ная, закомплексованная, бредовая, слюнявая недомонахиня!
Мать сказала:
Ц Ты это слышала? Какой ужас!

* * *

Они легли спать. Мне достался диван, а им Ц спальня. Когда их дверь закрыл
ась, я вытащил журналы и залез с ними в постель. Я радовался, что могу рассм
атривать девушек при свете большой комнаты. Гораздо лучше вонючего чула
на. Я разговаривал с ними где-то с час Ц уходил в горы с Элейн, уплывал в Юж
ные моря с Розой и наконец, при групповой встрече с ними всеми, расстеленн
ыми вокруг, сообщил им, что у меня нет любимиц и каждая по очереди получит
свой шанс. Однако через некоторое время я ужасно устал, ибо все больше чув
ствовал себя идиотом, пока не возненавидел окончательно саму мысль о том
, что они Ц всего лишь картинки, плоские и одномерные, такие похожие друг
на друга и цветом, и улыбками. Да и улыбались все они, как шлюхи. Все это стал
о до предела ненавистным, и я подумал: «Посмотри на себя! Сидишь тут и разг
овариваешь с кучей проституток. Прекрасным же сверхчеловеком ты с
ам оказался! А если б Ницше тебя сейчас увидел? Или Шопенгауэр Ц что
бы он подумал? Или Шпенглер! Ох как бы Шпенглер на тебя заорал! Придурок, ид
иот, свинья, животное, крыса, грязный, презренный, омерзительный поросено
к!» Неожиданно я сгреб все картинки в охапку, разорвал их на клочки и швырн
ул в дыру унитаза в ванной. Потом заполз обратно в постель и ногами скинул
одеяло на пол. Ненавидел я себя так, что сел на диване, думая о себе только х
удшее. Наконец я настолько себе опротивел, что ничего больше не оставало
сь Ц только спать. Однако задремал я через много часов. На востоке туман р
ассеивался, а запад оставался черным и серым. Три часа уже, наверное. Из сп
альни доносилось тихое материнское похрапывание. К тому времени я уже го
тов был совершить самоубийство и, размышляя о нем, заснул.

Четыре

В шесть мать поднялась и позвала меня. Я перевернулся на другой бок Ц вст
авать не хотелось. Она схватила одеяло и откинула его. Я остался лежать го
лым на простыне, поскольку спал без ничего. Нормально-то оно нормально, но
сейчас утро, а я к нему не подготовился, и она могла его увидеть Ц нет, я не
против, чтоб она видела меня голым, но не таким же, каким парень бывает пор
ой по утрам. Я прикрыл место рукой и попытался его спрятать, но она все рав
но увидела. Казалось, она специально ищет, чем бы меня смутить, Ц моя собс
твенная мать. Она сказала:
Ц Позор, с утра пораньше.
Ц Позор? Ц переспросил я. Ц С чего это?
Ц Позор.
Ц Ох, господи, что вы, христиане, дальше придумаете? Теперь уже спать Ц по
зор!
Ц Ты знаешь, о чем я говорю, Ц ответила она. Ц Позор тебе, в твоем-то возр
асте. Позор тебе. Стыдно. Стыдно.
Она снова отправилась в кровать.
Ц Позор ему, Ц сказала она Моне.
Ц Что он еще натворил?
Ц Позор ему.
Ц Что он наделал?
Ц Ничего, но все равно ему позор. Стыдно.
Я заснул. Через некоторое время она меня снова окликнула.
Ц Я сегодня на работу не иду, Ц сказал я.
Ц Почему?
Ц Я потерял работу.
Гробовая тишина. Затем они с Моной подскочили на постели. Моя работа Ц эт
о всё. У нас по-прежнему оставался дядя Фрэнк, но мой заработок они распис
али заранее. Надо было придумать что-нибудь стоящее, поскольку и та и друг
ая знали, что я врун. Мать-то еще можно обвести вокруг пальца, а Мона никогд
а ничему не верила Ц даже правде, если ее говорил я.
Я сказал:
Ц Племянник мистера Ромеро только что вернулся с родины. Он получил мое
место.
Ц Я надеюсь, ты не рассчитываешь, что мы в это поверим? Ц поинт
ересовалась Мона.
Ц Мои ожидания едва ли рассчитаны на имбецилов, Ц ответил я.
Мать подошла к дивану. История звучала не очень убедительно, но мать всег
да охотно давала мне спуску. Не будь тут Моны, сработало бы наверняка. Она
велела Моне сидеть тихо, чтобы выслушать все до конца. Мона портила расск
аз своим трепом. Я заорал ей, чтоб заткнулась.
Мать спросила:
Ц Ты правду говоришь?
Я положил руку на сердце, закрыл глаза и ответил:
Ц Перед Господом Всемогущим и его небесным судом торжественно клянусь
, что не лгу, не сочиняю. А если лгу, то, надеюсь, Он поразит меня насмерть в эт
у самую минуту. Неси часы.
Она сняла часы с приемника. В чудеса она верила Ц в любые чудеса. Я закрыл
глаза Ц сердце колотилось. Я затаил дыхание. Шли секунды. Через минуту я в
ыпустил воздух из легких. Мать улыбнулась и поцеловала меня в лоб. Теперь
у нее виноват Ромеро.
Ц Ну как же он так может с тобой? Ц сказала она. Ц Я ему не позволю. Я сейч
ас к нему схожу и скажу все, что о нем думаю.
Я выскочил из постели. Голый, но плевать. Я сказал:
Ц Господи Всемогущий! Да у тебя что, ни гордости нет, ни малейшего чувств
а человеческого достоинства? Зачем тебе к нему ходить после того, как он о
тнесся ко мне с такой жульнической лживостью? Ты что, к тому же имя семьи о
позорить хочешь?
Она одевалась в спальне. Мона смеялась и приглаживала пальцами волосы. Я
зашел, стянул с матери чулки и завязал их в узлы, не успела она и глазом мор
гнуть. Мона качала головой и хихикала. Я подсунул ей под нос кулак и предуп
редил в последний раз, чтоб не лезла куда не надо. Мать просто не знала, что
делать дальше. Я положил руки ей на плечи и заглянул и глаза…
Ц Я Ц человек глубокой гордости, Ц сказал я. Ц Отзывается ли это аккор
дом одобрения в твоей способности к суждению? Гордость! И первое, и послед
нее высказывания мои взрастают из почвы этого слоя, который я называю Го
рдостью. Без нее жизнь моя Ц похотливое разочарование. Коротко говоря, я
предъявляю тебе ультиматум. Если ты пойдешь к Ромеро, я покончу с собой.
Это ее перепугало до чертиков, однако Мона каталась по кровати и хохотал
а, как помешанная. Больше я ничего не сказал, вернулся к себе на диван и вск
оре опять уснул.
Когда я проснулся, времени было около полудня, они уже куда-то ушли. Я извл
ек картинку с моей старинной подружкой, которую звал Марселлой, и мы отпр
авились в Египет заниматься любовью на галере с рабами-гребцами посреди
Нила. Я пил вино из ее сандалий и молоко из грудей ее, а потом мы заставили р
абов подгрести к речному берегу, и я кормил ее сердцами колибри, тушенным
и в подслащенном птичьем молоке. Когда все кончилось, я чувствовал себя с
амим сатаной. Мне хотелось заехать себе самому по носу, вырубить себя до б
еспамятства. Я хотел изрезать себя так, чтобы кости трещали. Я разорвал ка
ртинку с Марселлой в клочья и спустил их в туалет, подошел к шкафчику с лек
арствами, достал бритву и, не успев еще ничего сообразить, полоснул по рук
е ниже локтя, но неглубоко, чтобы кровь потекла, но больно не стало. Я посос
ал разрез, но боль все не наступала, поэтому я взял соли и втер немного в ра
нку, и она вгрызлась в мою плоть, больно, и заставила выскочить из себя и сн
ова почувствовать себя живым, и я втирал ее, пока терпеть не осталось мочи
. После этого я перевязал себе руку.
На столе они оставили мне записку. Там говорилось, что они ушли к дяде Фрэн
ку, а еда мне на завтрак стоит в кладовке. Но я решил поесть у Джима, посколь
ку деньги еще не кончились. Я пересек школьный двор через дорогу от дома и
зашел к Джиму. Заказал яичницу с ветчиной. Пока я ел, Джим поддерживал разг
овор. Он сказал:
Ц Вот ты много читаешь. А сам книжку написать не пробовал?
Это все и решило. С этого момента я захотел стать писателем.
Ц Я и сейчас пишу книгу, Ц ответил я. Он захотел узнать, какую именно.
Я сказал:
Ц Моя проза не продается. Я пишу для Вечности. Он ответил:
Ц Я не знал. А что ты пишешь? Рассказы? Или просто художественную литерат
уру?
Ц И то и другое. Я разносторонен.
Ц О. Этого я тоже не знал.
Я сходил к другому прилавку бара и купил карандаш и тетрадку. Теперь Джим
хотел знать, что же именно я пишу. Я ответил:
Ц Ничего. Просто пишу неупорядоченные заметки для будущей работы по ме
ждународной торговле. Предмет интересует меня любопытно, этакое динами
ческое хобби, которым я увлекся.
Когда я уходил, он смотрел мне вслед раскрыв рот. Я не спеша прогулялся до
гавани. Там стоял июнь, лучшее время. Скумбрия валила с южного побережья, и
все консервные фабрики работали полным ходом, днем и ночью, и в это время
года воздух постоянно понял гнилью и рыбьим жиром. Некоторые считали мот
запах вонью, а некоторых от него тошнило; для меня же то была вовсе не вонь,
если не считать рыб-нон, которая сама по себе паршива, мне запах этот каза
лся великолепным. Мне там нравилось. Не один запах, а множество их сплетал
ось и расплеталось, и каждый шаг приносил иной аромат. Я начинал мечтать и
много думал о разных далеких местах, о тайнах того, что может таиться на дн
е океана, и все книги, что я прочел, сразу оживали, и я видел людей из книг, чт
о были гораздо лучше, чем в жизни, вроде Филипа Кэйри, Юджина Уитлы и тех па
рней, которых выдумал Драйзер.
Мне нравился аромат трюмной воды из старых танкеров, аромат мазута из бо
чек, что отправлялись в дальние страны, аромат нефтяной пленки на воде, ко
торая становилась склизкой, желтой и золотой, аромат гниющего дерева и м
орских отходов, почерневших от нефти и дегтя, разлагавшихся фруктов, мал
еньких японских рыбацких слупов, банановых барж и старых канатов, буксир
ов и металлолома Ц и угрюмый таинственный запах моря в отливе.
Я остановился у белого моста, пересекавшего пролив слева от «Тихоокеанс
ких прибрежных рыбных промыслов» на вилмингтонской стороне. У бензинов
ых доков разгружался танкер. Чуть дальше на улице рыбаки-японцы чинили с
вои сети, растянутые вдоль кромки воды на несколько кварталов. На Америк
ано-Гавайском причале стивидоры грузили судно на Гонолулу. Работали по
пояс голыми. Судя по виду, о них было бы здорово что-нибудь написать. Я разг
ладил новую тетрадку о поручень, лизнул кончик карандаша и начал писать
трактат о стивидоре: «Психологическая Интерпретация Стивидора Сегодня
и Вчера. Трактат Артуро Габриэля Бандини».
Тема оказалась трудной. Я начинал четыре или пять раз, но сдался. Как бы то
ни было, предмет требовал многих лет изысканий; нужды же в художественно
й прозе пока не наступило. Самое первое дело Ц собрать воедино все факты.
Может, это займет два года, три, даже четыре; на самом деле, это труд всей жиз
ни, магнум опус. Слишком круто. Я отказался от этой темы. Прикинул, что фило
софия проще.
«Артуро Габриэль Бандини. Моральная и Философская Диссертация о Мужчин
е и Женщине». Зло Ц удел слабого мужчины, поэтому зачем быть слабым. Лучше
быть сильным, чем слабым, ибо слабым быть означает, что тебе недостает сил
ы. Будьте сильны, братья мои, ибо реку я вам: ежели не будете вы сильными, сил
ы зла сцапают вас. Всякая сила есть форма власти. Всякая нехватка силы ест
ь форма зла. Всякое зло есть форма слабости. Будьте же сильны. А не то будет
е слабыми. Избегайте слабости, чтобы стать сильными. Слабость пожирает с
ердце женщины. Сила вскармливает сердце мужчины. Желаете ли вы стать жен
щинами? Да, тогда слабейте. Желаете ли вы стать мужчинами? Да, да. Тогда стан
овитесь сильнее. Долой Зло! Да здравствует Сила! О Заратустра, надели женщ
ин своих немощью превеликою! О Заратустра, надели мужчин своих превелико
ю силой! Долой женщину! Ура Мужчине!
Затем я от всего этого устал. Решил, что, быть может, я вовсе никакой и не пис
атель, в конце концов, а художник. Может, гений мой кроется в искусствах. Пе
ревернул страницу тетрадки и решил было заняться набросками Ц просто т
ак, ради практики, Ц но не смог обнаружить ничего достойного запечатлен
ия:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22