Вот в тот момент, в то приглушенное мгновение, раздался вдруг внезапный, п
ронзительный, отвратительный крик из омерзительного лабиринта морског
о рассола, крик, мешавшийся с хлопаньем фригидных волн об ахтерштевень г
ордого, дорогого, знаменитого «Ларчмонта VIII», крик бедствия, женский крик!
Крик женщины! Призывный клич горькой агонии и бессмертности! Вопль о пом
ощи! На помощь! Помогите! С мимолетным взглядом на обуянные штормом воды м
олодой Артур Баннинг проскочил сквозь интенсивный фотосинтез регламен
тации, его острые, прекрасные, по-мужски красивые, голубые глаза смотрели
вдаль, пока он выскальзывал из своего дорогостоящего вечернего жакета, ж
акета, стоившего 100 долларов, и встал там во всем великолепии своей молодо
сти, его юное, по-мужски привлекательное, атлетически сложенное тело, зна
вшее спортивные баталии в Йеле, а также футбол в Оксфорде, Англия, и, подоб
но греческому богу, оно силуэтом выступало на фоне красных лучей Старого
Соле, пока то опускало себя в воды синего Средиземноморья. Помогите! Помо
гите! Помогите! Долетал этот агонизирующий вопль от беззащитной женщины
, бедной женщины, полуобнаженной, недокормленной, впавшей в нищету, в деше
вых одеяниях, покуда она ощущала на себе эти ледяные объятья зияющей, тра
гической смерти вокруг нее. Суждено ли ей погибнуть безо всякой помощи? В
от что было сущностно важно, и, sansceremonie
без церемоний (фр.).

, и, dеfacto
фактически (лат.).
, по-мужски красивый Артур Баннинг нырнул».

Я дописал досюда на едином дыхании. Слова приходили ко мне так быстро, что
не хватало времени даже точки над ё расставить или поставить
загогулины над й . Теперь нужно перевести дух и все перечитать.
Я так и сделал.
Ага!
Дивная проза! Превосходно! Я ничего подобного за всю свою жизнь не читал. П
отрясающе. Я поднялся, поплевал на ладони и потер руки.
Ну, давайте! Кто на меня? Да я побью всех до единого придурков в этой комнат
е. Я весь мир к ногтю. Ничто на земле не могло сравниться с ним Ц с этим чувс
твом. Я был призраком. Я плыл и парил, хихикал и плыл. Это уже чересчур. Кто м
ог мечтать о таком? Что я смогу писать вот так? Боже мой! Поразительно!
Я подошел к окну и выглянул наружу. Спускался туман. Такой прекрасный тум
ан. Смотрите, какой прекрасный туман. Я посылал ему воздушные поцелуи. Я гл
адил его руками. Дорогой Туман, ты Ц девушка в белом платье, а я Ц ложечка
на подоконнике. У нас был жаркий день, и я весь до сих пор томлюсь от жары, по
этому прошу тебя Ц целуй меня, дорогой мой Туман. Мне хотелось прыгнуть в
низ, жить, умереть, хотелось, хотелось спать, проснувшись, в бессонном сне.
Такие дивные вещи. Такая чудная ясность. Я умирал, и был мертв, и вечно жил. Я
был небом и не-небом. Слишком много чего нужно сказать, и не сказать этого
никак.
Ах, посмотрите только на печь. Кто бы мог поверить? Печь. Вообразите. Прево
сходная печь. О печь, я люблю тебя. Отныне я буду верен, я буду изливать на те
бя любовь свою каждый час. О печь, ударь меня. Дай мне в глаз. О печь, как прек
расны волосы твои. Дозволь мне пописать в них, поскольку люблю я тебя безу
мно, милая моя, бессмертная печь. А моя рука. Вот она. Моя рука. Рука, что писа
ла. Господи, рука. И какая рука. Рука, что писала. Ты, я, моя рука и Ките. Джон Ки
те, Артуро Бандини и моя рука, рука Джона Китса Бандини. Изумительно. О рук
а мука мура дура дума сумма.
Да, я написал это.
Дамы и господа комитета, паштета-комитета, пиетета кастета комитета, я на
писал это, дамы и господа, написал. В самом деле. Не стану этого отрицать: не
значительное приношение, если я могу так выразиться, обычный пустяк. Но б
лагодарю вас за добрые слова. Да, я люблю вас всех. Честно. Люблю в отдельно
сти каждого из вас, фас, атас, матрас, карабас. В особенности люблю дам, женщ
ин, вагинщин. Пусть разоблачатся и сделают шаг вперед. По одной, пожалуйст
а. Вон ты там, ты, роскошная светловолосая сучка. Тебя я отымею первой. Посп
ешите, пожалуйста, время у меня не резиновое. Мне еще предстоит много рабо
ты. И так мало осталось времени. Я писатель, как вы знаете, и мои книги вы зна
ете, бессмертие вы знаете, славу знаете, вы ведь знаете славу, не так ли, сла
ву, вы ее знаете, не так ли. Слава и все такое прочее, ку-ку, обычная случайно
сть в жизни мужчины. Я просто сел за вон тот маленький столик, вон там. С кар
андашом, да. Божий Дар Ц вне всякого сомнения. Да, я верю в Бога. Разумеется
. Бог. Мой дорогой друг Бог. Ах, благодарю вас, благодарю вас. Стол? Конечно. Д
ля музея? Ну разумеется. Нет-нет. Нет нужды взимать плату за вход. Дети: впус
кайте их бесплатно, просто так. Я хочу, чтобы все дети дотронулись до него.
О спасибо. Спасибо. Да, я принимаю ваш подарок. Благодарю вас, спасибо вам в
сем. Сейчас я отправляюсь в Европу и Советские Республики. Народы Европы
ждут меня. Чудесные люди эти европейцы, чудесные. И русские тоже. Я люблю и
х, друзья мои, этих русских. До свиданья, до свиданья. Да, я люблю вас всех. Ра
бота, знаете ли. Ее так много: мои опусы, мои книги, мои тома. До свиданья, до с
виданья.
Я сел и начал писать снова. Карандаш полз по странице. Страница заполняла
сь. Я перевернул ee. Карандаш скользил вниз. Еще один лист. Сначала одна стор
она, за нею Ц другая. Листы складывались в пачку. В окно вползал туман, сты
дливый и прохладный. Вскоре им заполнилась вся кухня. Я писал дальше. Стра
ница одиннадцать. Страница двенадцать.
Я оторвал взгляд от бумаги. Наступил день. Туман душил кухню. Газ в печи ко
нчился. Руки мои онемели. На пальце, упиравшемся в карандаш, вскочил волды
рь. Глаза пекло. Болела спина. От холода я едва мог пошевелиться. Но никогд
а в жизни мне не было так хорошо.

Двадцать

В тот день на фабрике я никуда не годился. Пальцем впоролся в лоток для бан
ок. Но, слава богу, ничего себе не повредил. Рука писателя не пострадала. Уд
арился я другой рукой, левой; левая рука мне все равно ни к чему, можете ее о
трубить, если хотите. В полдень я уснул на доках. А проснувшись, боялся отк
рыть глаза. Я что Ц ослеп? Слепота поразила меня в самом начале карьеры? Н
о глаза я открыл, и, хвала Господу, оказалось, что я по-прежнему зрячий. День
после обеда тек, точно лава. Кто-то уронил ящик, и он ударил меня по колену.
Не важно. Любую часть меня, джентльмены, пощадите лишь глаза и правую руку.

По звонку я поспешил домой. Сел в автобус. Мой единственный никель. В автоб
усе я заснул. Оказалось, автобус идет не туда. Пришлось возвращаться пять
миль. За ужином я писал. Ужин очень плохой: гамбургер. Все в порядке, мама. Не
смей даже беспокоиться насчет меня. Я обожаю гамбургеры. После ужина я пи
сал. Страница двадцать три, двадцать четыре. Стопка росла. Полночь Ц я усн
ул прямо в кухне. Скатился с табуретки и ударился головой о печную ногу. Ку
-ку, старая моя печка, не будем об этом. С рукой у меня все в порядке, с глазам
и тоже; а больше ничего не имеет значения. Стукни меня еще разок, если хоче
шь, прямо в живот. Мать стащила с меня одежду и уложила в постель.
На следующую ночь я писал до зари снова. Спал часа четыре. В тот день я прин
ес карандаш и бумагу на работу. В автобусе, который шел до фабрики, в холку
меня ужалила пчела. Как абсурдно! Пчела ужалила гения. Глупая ты пчела! Сту
пай себе своей дорогой, если желаешь. Постыдилась бы. А если б ты ужалила м
еня в левую руку? Нет, это смешно. В автобусе я снова заснул. Когда проснулс
я, автобус уже доехал до конца линии, на другой стороне Лос-Анджелесской б
ухты, в Сан-Педро, шесть миль до фабрики. Возвращаться пришлось паромом. П
отом я сел на другой автобус. Когда я доехал наконец до работы, уже пробило
десять.
Коротышка Нэйлор стоял, ковыряясь спичкой в зубах.
Ц Ну?
Ц У меня мама заболела. Ее отвезли в больницу.
Ц Очень плохо, Ц только и сказал он.
В то утро я выскользнул из цеха в уборную. Писал там. Мухи Ц без числа. Они в
ились надо мной, ползали по рукам и бумаге. Весьма разумные мухи. Вне всяко
го сомнения, они читали то, что я писал. Один раз я встал совершенно неподв
ижно, чтобы они могли вволю поползать по листу и тщательно изучить кажду
ю букву. Самые славные мухи в моей жизни.
В полдень я писал в столовой. Она была переполнена, воняла жиром и наварис
тым супом. Я едва замечал запах. Когда прозвучал свисток, я заметил перед с
обой тарелку. К ней не прикасались.
Днем я снова удрал в уборную. Писал там полчаса. Потом зашел Мануэль. Я спр
ятал бумагу и карандаш.
Ц Тебя босс хочет.
Я отправился к боссу.
Ц Ты где, к черту, был?
Ц У матери. Ей хуже. Я ходил позвонить в больницу.
Он потер щеку.
Ц Это очень плохо.
Ц Все довольно серьезно.
Он поцокал языком.
Ц Жаль. Выкарабкается?
Ц Сомневаюсь. Говорят, сейчас дело за считаными минутами.
Ц Господи. Мне жаль это слышать.
Ц Она мне была роскошной матерью. Изумительной. Даже не знаю, что буду де
лать, если она скончается. Наверное, убью себя. Она Ц мой единственный дру
г в целом свете.
Ц А что с ней?
Ц Пульмонарный тромбоз.
Он присвистнул.
Ц Боже мой! Какой ужас.
Ц Но это еще не все.
Ц Не все?
Ц И артериосклероз к тому же.
Ц Господи ты боже мой.
Я почувствовал, как слезы подступают, и шмыгнул носом. Внезапно я осознал:
то, что я сказал о своей матери, Ц она мой единственный друг на свете, Ц п
равда. А шмыгал я носом потому, что все это возможно: я, бедный паренек, вкал
ываю, как раб, на єтой консервной фабрике, а моя мама умирает, и я, бедный пар
енек, без надежды, без денег, беспросветно корячусь тут, пока мама моя отхо
дит в мир иной, и последние мысли ее Ц обо мне, бедном пареньке, что горбат
ится тут, на этой консервной фабрике. От этой мысли разрывалось сердце. Сл
езы хлынули в три ручья.
Ц Она была чудесной, Ц промолвил я, всхлипывая. Ц Всей своей жизнью пож
ертвовала ради моего успеха. У меня аж до самого нутра все болит.
Ц Это круто, Ц сказал Коротышка. Ц Мне кажется, я знаю, каково тебе.
Голова моя поникла. Я зашаркал ногами прочь, слезы текли у меня по лицу. Уд
ивительно, как такая бесстыжая ложь чуть было и впрямь не разбила мне сер
дце.
Ц Нет. Вы не понимаете. Да как вы можете?! Никому не понять, како
во мне.
Он поспешил следом.
Ц Послушай, Ц улыбнулся он. Ц Ну не глупи, возьми сегодня выходной. Езжа
й в больницу! Посиди с матерью! Приободри ее! Побудь с нею несколько дней
Ц неделю! Тут все будет в порядке. Я оплачу тебе полное время. Я знаю, как те
бе туго. Черт, да у меня же самого, наверное, мама когда-то была.
Я стиснул зубы и замотал головой.
Ц Нет. Не могу. Не буду. Мой долг Ц быть здесь, с остальными парнями. Не хоч
у я, чтобы вы себе любимчиков заводили. Моей маме бы тоже это не понравилос
ь. Даже при последнем издыхании она бы так сказала.
Он схватил меня за плечи и потряс.
Ц Нет! Ц ответил я. Ц Я так не поступлю.
Ц Слушай сюда! Кто здесь главный? Теперь делай гак, как я тебе говорю. Убир
айся отсюда и поезжай в больницу и сиди в больнице, пока матери твоей не ст
анет лучше!
Наконец я сдался и потянулся к его руке.
Ц Господи, вы замечательный человек! Спасибо! Боже мой, я этого никогда н
е забуду.
Он потрепал меня по плечу.
Ц Не стоит. Я понимаю такие вещи. У меня, наверное, тоже когда-то мама была.

Из бумажника он вытянул фотографию.
Ц Смотри, Ц улыбнулся он.
Я поднес фотографию к омытым слезами глазам. Квадратная кирпичная баба в
подвенечном платье, ниспадающем с нее, как простыни с небес, и собравшемс
я складками в ногах. За нею Ц фальшивый задник с нарисованными деревьям
и и кустами, яблони в цвету и распустившиеся розы, причем разрезы и дыры в
полотне так и бросаются в глаза.
Ц Моя мама, Ц сказал он. Ц Этой фотографии уже пятьдесят лет.
Я подумал, что уродливее бабищи мне видеть не доводилось. Челюсть у нее то
рчала квадратная, как у фараона. Цветы в руке, которые она держала, словно
толкушку для картошки, увяли. Вуаль съехала набок, как занавеска на слома
нном карнизе. Уголки рта задрались вверх в необычайно циничной ухмылке.
Выглядела она так, будто презирала саму мысль, что пришлось эдак разодет
ься ради того, чтобы выйти замуж за одного из этих проклятых Нэйлоров.
Ц Она прекрасна Ц слишком прекрасна, чтобы описать словами.
Ц Да, чудо она была еще то.
Ц Оно и видно. В ней есть что-то мягкое Ц как холм в сумерках, как облачко
вдалеке, что-то милое и очень духовное; ну, вы понимаете, о чем я, Ц метафор
ы мои неадекватны.
Ц Ага. Она умерла от пневмонии.
Ц Боже, Ц изрек я. Ц Подумать только! Такая чудесная женщина! Вот наскол
ько ограниченна так называемая наука! А началось все с обычной простуды
к тому же, не так ли?
Ц Ну. Так оно и было.
Ц Мы, современные! Какие же мы дураки! Мы забываем о неземной красоте ста
рых вещей, драгоценностей Ц как вот эта фотография. Господи, она изумите
льна!
Ц Ага. Боже, боже.

Двадцать один

В тот день я писал на скамейке в парке. Солнце соскользнуло прочь, с восток
а подкралась темнота. Я писал в полутьме. Когда с моря поднялся влажный ве
тер, я бросил и пошел домой. Мона с матерью ничего не знали, думали, я с работ
ы вернулся.
После ужина я начал снова. В конечном итоге далеко не рассказ получится. Я
насчитал тридцать три тысячи пятьсот шестьдесят слов, за исключением не
определенных артиклей. Роман, полный роман. В нем было двести двадцать че
тыре абзаца и три тысячи пятьсот восемьдесят предложений. Одна фраза сод
ержала четыреста тридцать восемь слов, самое длинное предложение из все
х, что мне доводилось видеть. Я гордился им и знал: оно ошеломит критиков. В
конце концов, не всякому дано чеканить такие фразы.
И я писал дальше, когда только мог: строку-другую по утрам, три полных дня в
парке на лавочке, целыми страницами по ночам. Дни и ночи бежали под каранд
ашом, словно торопливые ноги детишек. Три больших блокнота уже были упак
ованы написанным, затем к ним добавился четвертый. Через неделю труд был
окончен. Пять блокнотов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22