Я сжал пальцами веточку, и мы с деревом пожали друг другу руки.
Ц Привет, Ц сказал я. Ц Тебя тут раньше не было, но как по-твоему Ц кто в
этом виноват?
Маленькое деревце, ростом с меня и не старше годика. Ответило оно милым по
плюхиванием толстых листьев.
Ц Женщины, Ц произнес я. Ц Думаешь, они имеют к этому отношение?
От деревца не донеслось ни слова.
Ц Да. Виноваты в этом женщины. Они поработили мой разум. Они одни в ответе
за то, что со мною сегодня произошло.
Деревце слегка качнулось.
Ц Всех женщин давно пора изничтожить. Положительно изничтожить всех до
единой. Я должен навсегда выкинуть их из головы. Они, и только они, сделали
меня тем, чем являюсь я сегодня.
Сегодня вечером все женщины умрут. Пробил решительный час. Время пришло.
Моя судьба ясна передо мною. Смерть, смерть, смерть всем женщинам сегодня.
Я сказал.
Я снова пожал деревцу руку и перешел через дорогу. Со мною вместе путешес
твовала рыбная вонь Ц тень невидимая, но обоняемая. Она плелась за мною в
верх по лестнице. Едва я зашел в квартиру, вонь расползлась по всем углам.
Стрелой долетела она до ноздрей Моны. Та вышла из спальни с пилочкой для н
огтей, вопросительно глядя на меня.
Ц Ф-фу-у! Ц сказала она. Ц А это еще что такое?
Ц Это я. Это запах честного труда. И что с того? Она зажала нос платком.
Я сказал:
Ц Вероятно, он слишком груб для ноздрей святоши.
Мать была в кухне. Услышала голоса. Дверь распахнулась, и мать вошла в комн
ату. Вонь кинулась на нее, двинула ее по лицу, как лимонный тортик в двухак
тных водевилях. Мать остановилась как вкопанная. Нюхнула воздух, и лицо е
е сжалось. Она попятилась.
Ц Только понюхай его! Ц сказала Мона.
Ц Мне показалось, чем-то пахнет! Ц вымолвила мать.
Ц Мной. Честным трудом. Это запах мужчины. Не для неженок и дилетантов. Эт
о рыба.
Ц Отвратительно, Ц сказала Мона.
Ц Ерунда, Ц ответил я. Ц Кто ты такая, чтобы критиковать этот запах? Ты
Ц монахиня. Женщина. Простая баба. И даже не баба, потому что монахиня. Ты л
ишь полбабы.
Ц Артуро, Ц сказала мать. Ц Давай не будем так разговаривать.
Ц Монахине должен нравиться запах рыбы.
Ц Естественно. Я тебе об этом последние полчаса и твержу.
Руки матери взметнулись к потолку, пальцы задрожали. У нее этот жест всег
да предшествовал слезам. Голос ее треснул, не выдержав, и слезы прорвалис
ь наружу.
Ц Слава Богу! О, слава Богу!
Ц Можно подумать, он имеет к этому отношение. Я сам себе эту работу нашел.
Я атеист. Я отвергаю гипотезу Бога.
Мона фыркнула.
Ц Эк разговорился! Да ты б себе работу не нашел, если б тебе жизнь свою спа
сать пришлось. Тебе ее дядя Фрэнк выбил.
Ц Это ложь, грязная ложь. Я изорвал записку дяди Фрэнка.
Ц Ну еще бы.
Ц Мне наплевать, веришь ты или нет. Кто бы ни ссылался на Непорочное Зача
тие и Воскрешение, он Ц обычный олух, и все верования его Ц под сомнением
.
Молчание.
Ц Я теперь рабочий, Ц сказал я. Ц Принадлежу пролетариату. Я рабочий пи
сатель.
Мона улыбнулась.
Ц Если б ты был просто писателем, от тебя бы пахло гораздо лучше.
Ц Я люблю этот запах, Ц сказал я ей. Ц Я люблю каждую его коннотацию и ка
ждую рамификацию; каждая его вариация и каждая коннотация зачаровывают
меня. Я принадлежу народу.
Она надула губы:
Ц Мамма, ты только послушай его! Употребляет слова, а сам не знает, что они
значат!
Такого замечания стерпеть я не мог. Оно прожгло меня до самой сердцевины.
Она могла высмеивать мои верования и преследовать меня за мою философию
Ц я бы и слова не сказал. Но никто никогда не посмеет смеяться над моим яз
ыком. Я подскочил к ней через всю комнату.
Ц Не смей меня оскорблять! Я много чепухи и ерунды могу от тебя вытерпеть
, но во имя Иеговы, которому ты поклоняешься, не смей меня оскорблять! Ц Я п
отряс кулаком у нее перед носом и надвинулся на нее грудью: Ц Я могу вытер
петь много твоих имбецильностей, но во имя твоего монструозного Яхве, ха
нжеская ты монахиня языческого богопоклонничества никчемной мерзости
земной, не оскорбляй меня! Я возражаю. Я возражаю этому эмфатически!
Она вздернула подбородок и оттолкнула меня кончиками пальцев.
Ц Уйди, пожалуйста. Сперва вымойся. От тебя дурно пахнет.
Я замахнулся на нее и костяшками пальцев задел ее щеку. Она стиснула зубы
и затопала на меня ногами.
Ц Дурак! Дурак!
Мать вечно опаздывала. Она встала между нами.
Ц Ну, ну! В чем дело?
Я подтянул штаны и скривился в сторону Моны.
Ц Мне уже давно пора ужинать. Вот в чем дело. Коль скоро я содержу двух пар
азитических женщин, я, наверное, имею право хоть иногда что-нибудь поесть.

Я содрал с себя вонючую рубашку и швырнул ее в кресло в углу. Мона подхвати
ла ее, поднесла к окну, открыла его и выкинула рубашку на улицу. Затем разв
ернулась: мол, попробуй теперь что-нибудь сделать. Я не сказал ни слова, ли
шь холодно взглянул на нее, чтобы она осознала всю глубину моего презрен
ия. Мать моя стояла ошеломленная, совершенно не понимая, что происходит; и
за миллион лет ей бы в голову не пришло выбрасывать рубашку просто потом
у, что она воняет. Без единого слова я выбежал наружу и обогнул дом. Рубашк
а свисала с финиковой пальмы под нашим окном. Я надел ее и вернулся в кварт
иру. Остановился там же, где стоял раньше. Сложил на груди руки и позволил
презрению свободно хлынуть с моей физиономии.
Ц Ну, Ц сказал я. Ц Попробуй еще разок. Чего ждешь?
Ц Дурак ты! Ц ответила Мона. Ц Дядя Фрэнк прав. Ты чокнутый.
Ц Хо. Этот! Этот осел, этот Бубус Американус! Мать пришла в ужас. Всякий раз
, когда я говорил
что-то непонятное, она считала, что это имеет отношение к сексу или голым
женщинам.
Ц Артуро! Подумать только! Твой родной дядя!
Ц Дядя или не дядя, я положительно отказываюсь брать свое обвинение наз
ад. Он Ц Бубус Американус отныне и навсегда.
Ц Но он же твой родной дядя! Твоя плоть и кровь!
Ц Отношение мое неизменно. Обвинения остаются в силе.
Ужин накрыли в углу кухни. Мыться я не стал. Слишком проголодался. Я вошел
и сел. Мать принесла мне чистое полотенце. Сказала, что мне следует вымыть
ся. Я взял полотенце и положил рядом. Неохотно появилась Мона. Тоже села и
попыталась вытерпеть меня на близком расстоянии. Она расстелила салфет
ку, и мать принесла ей тарелку супа. Но для Моны вонь оказалась чересчур. О
т вида супа ее замутило. Она схватилась за живот, отшвырнула салфетку и вы
бежала из-за стола.
Ц Не могу. Не могу, и всё!
Ц Ха! Слабаки. Бабы. Несите еду!
Затем вышла мать. Я ел в одиночестве. Доев, я закурил и откинулся на спинку
стула, чтобы немного подумать о женщинах. Следовало найти лучший из всех
возможных способов их уничтожить. Сомнений нет: с ними надо кончать. Я мог
их сжечь, разрезать на кусочки или утопить. В конце концов, я решил, что уто
пить Ц лучше всего. Сделать это я мог с удобством, принимая ванну сам. А по
том выкину останки в канализацию. И они потекут к морю, туда, где лежат мер
твые крабы. Души мертвых женщин будут беседовать с душами мертвых крабов
, и говорить они будут только обо мне. Слава моя упрочится. Крабы и женщины
придут к одному неизбежному заключению: я Ц воплощенный ужас, Черный Уб
ийца Тихоокеанского Побережья, однако ужас, почитаемый всеми, и крабами,
и женщинами; жестокий герой, но герой тем не менее.

Двенадцать

После ужина я пустил в ванну воду. Еда меня удовлетворила, и я пребывал в п
рекрасном для казни настроении. Теплая вода сделает ее занимательнее. По
ка наполнялась ванна, я вошел к себе в кабинет и заперся. Зажег свечу и под
нял коробку, что скрывала моих женщин. Вот они лежат, сбившись вместе, все
мои женщины, мои фаворитки, тридцать женщин, выбранных из художественных
журналов, женщин не реальных, но все равно недурственных, женщин, принадл
ежащих мне больше, чем когда-либо станет принадлежать какая-нибудь наст
оящая женщина. Я свернул их и засунул под рубашку. Я вынужден пойти на это.
Мона с матерью сидели в гостиной, и, чтобы попасть в ванную, нужно пройти м
имо них.
Итак, это конец! Сама судьба привела меня к этому! Подумать только! Я огляд
ел чулан и попытался вызвать в себе что-нибудь сентиментальное. Однако б
ольшой грусти не было: мне слишком хотелось приступить к казни. Но единст
венно дабы соблюсти формальности, я немного постоял, в знак прощания скл
онив голову. Потом задул свечу и шагнул в гостиную. Дверь за собой я остави
л открытой. Впервые в жизни я ее не закрыл. В гостиной Мона что-то шила. Я пр
ошел по ковру, и рубашка у меня на животе слегка топорщилась. Мона подняла
голову и увидела открытую дверь. Это ее очень удивило.
Ц Ты забыл запереть свой «кабинет», Ц сказала она.
Ц Я знаю, что делаю, если ты не возражаешь. И буду запирать эту дверь тогда
, черт возьми, когда мне захочется.
Ц А как же Ницше, или как ты его там называешь?
Ц Оставь Ницше в покое, ханжеская блудница.
Ванна была готова. Я разделся и уселся в нее. Картинки лежали вниз лицом на
коврике, стоит лишь руку протянуть.
Я протянул ее и взял верхнюю.
Почему-то я знал, что первой окажется Хелен. Слабый инстинкт подсказал. Эт
о она, Хелен. Хелен, дорогая Хелен! Хелен, с ее светло-каштановыми волосами!
Давно я ее не видел, почти три недели. Странная штука с этой Хелен, самой ст
ранной из всех женщин: мне она не была безразлична только из-за ее длинных
ногтей. Таких розовых, что захватывало дух, таких острых и утонченно живы
х. Все остальное не интересовало меня, хотя она была прекрасна от и до. На к
артинке она сидела обнаженной, придерживая на плечах мягкую вуаль, Ц зр
елище великолепное само по себе, Ц однако меня интересовали только пре
красные ногти.
Ц Прощай, Хелен, Ц сказал я. Ц Прощай, дорогуша. Я никогда тебя не забуду.
До смертного дня своего я буду помнить, как много раз уходили мы с тобой в
глубь кукурузных полей из книжки Андерсена и как засыпал я с твоими паль
цами во рту. Как восхитительны они были! Как сладко я спал! Но теперь мы рас
стаемся, дорогая Хелен, милая Хелен. Прощай, прощай!
Я разорвал картинку на клочки и пустил их плавать по ванне.
Затем перегнулся снова. Хэйзел. Я назвал ее так потому, что глаза на цветно
й картинке были карими. Однако и она мне была безразлична. Меня привлекал
и ее бедра Ц мягкие, как подушки, и белые. Ах, как мы проводили время вместе
Ц Хэйзел и я! Как же прекрасна она была! Прежде чем ее уничтожить, я откину
лся в воду и вспомнил, сколько раз мы встречались в таинственной комнате,
пронизанной ослепительным солнечным светом, очень белой комнате, где на
полулежал один зеленый ковер, в комнате, существовавшей только ради Хэйз
ел. В углу, у стены непонятно зачем, но неизменно стояла, посверкивая на со
лнце алмазами, длинная тонкая трость с серебряным набалдашником. А из-за
полога, который я никогда толком не мог различить, ибо в комнате постоянн
о курилась какая-то дымка, хотя отрицать его существование тоже не мог, вы
ходила Хэйзел Ц так меланхолично выходила на середину комнаты, а я уже с
тоял, восхищаясь округлым великолепием ее бедер, стоял перед нею на коле
нях, и пальцы мои таяли, стремясь коснуться ее; тем не менее с дорогой моей
Хэйзел я никогда не разговаривал, а обращался только к ее бедрам, словно о
ни Ц живые души, я рассказывал им, как они чудесны, как бесцельна жизнь мо
я без них, меж тем обнимая их обеими руками и прижимая к себе еще теснее. И э
ту картинку я тоже разорвал на части и смотрел, как в них впитывается вода
. Дорогая Хэйзел…
Затем Таня. С Таней мы виделись по ночам в пещере, которую еще детьми как-т
о летом выкопали в утесах Палос-Вердес около Сан-Педро. Пещера находилас
ь у моря, и в нее от ближайших лаймов просачивался экстаз ароматов. Пещеру
устилали старые журналы и газеты. В одном углу валялась сковородка, кото
рую я спер у матери с кухни, а в другом, потрескивая, горела свеча. На самом д
еле Ц грязная маленькая нора, особенно если посидеть в ней достаточно д
олго, к тому же очень холодная, поскольку отовсюду капала вода. Вот там я и
встречался с Таней. Но любил я не Таню. Я любил то, как на картинке носила он
а свою черную шаль. Да и не в шали дело. Одна без другой ничего не значили, и
только Таня могла носить эту шаль именно так. Когда мы с нею встречались, я
обычно проползал в отверстие к центру пещеры и стягивал шаль с Тани, и дли
нные Танины волосы свободно рассыпались по плечам, а я прижимал шаль к ли
цу и зарывался в нее ртом, восхищаясь черным сиянием ее, и благодарил Таню
снова и снова за то, что надела ее ради меня. И Таня всегда отвечала мне:
Ц Но это же пустяки, глупенький. Мне это приятно. Вот глупыш.
А я говорил:
Ц Я люблю тебя, Таня.
А вот Мари. О Мари! Ох ты, Мари! Со своим изощренным смехом и глубоким аромат
ом духов! Я любил ее зубы, ее рот и запах ее тела. Мы обычно встречались в тем
ной комнате, где вдоль стен выстроились пыльные книги, все в паутине. Возл
е камина стояло кожаное кресло: вероятно, большой дом, замок или особняк г
де-то во Франции, поскольку на другом конце
комнаты огромно и прочно громоздился письменный стол Эмиля Золя, каким я
видел его в книжке. Я сидел за ним и читал последние страницы «Нана» Ц то
место, где она умирает, Ц а Мари поднималась от этих страниц, словно тума
н, и вставала передо мной обнаженная, смеясь своим прекрасным ртом и одур
яющим запахом своим, пока я не откладывал книгу, и Мари проходила передо м
ною, и тоже касалась страниц рукой, и качала головой, все так же глубоко ул
ыбаясь, и я чувствовал ее тепло, электричеством пульсировавшее в моих па
льцах.
Ц Кто ты?
Ц Я Нана.
Ц В самом деле Нана?
Ц В самом деле.
Ц Девушка, что вот здесь умерла?
Ц Я не умерла. Я твоя.
И я заключал ее в свои объятья.
Еще Руби. Непредсказуемая, она так не похожа на остальных и гораздо старш
е. Я всегда натыкался на нее, когда она бежала по сухой жаркой равнине за П
огребальным Хребтом в калифорнийской Долине Смерти.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22