Я вытащил десятидолларовую бумажку. Джим принес мне сдачу. Я предложил е
му двадцать пять центов на чай, но он не пожелал их взять.
Ц Опрометчивый жест, Ц сказал я. Ц Простой символ товарищества. Мне нр
авится, как ты относишься к вещам, Джим. Это высекает из меня ноту одобрени
я.
Ц Я стараюсь, чтоб всем хорошо было.
Ц Что ж, я лишен кляуз, как сказал бы Чехов.
Ц Ты какие сигареты куришь?
Я сказал. Он принес мне две пачки.
Ц За мой счет.
Я сложил их в карман.
Однако чаевые он брать не хотел.
Ц Возьми! Ц сказал я. Ц Это же просто жест.
Он отказался. Мы попрощались. Он понес на кухню грязные тарелки, а я направ
ился к двери. У выхода я протянул руку, схватил со стойки два шоколадных ба
тончика и запихал под рубашку. Туман поглотил меня. По дороге домой я ел шо
колад. Туман Ц это хорошо, потому что мистер Хатчинс меня не увидел. Он ст
оял в дверях своей малюсенькой радиомастерской. Меня поджидал. Я задолжа
л ему четыре выплаты за наше радио. Он мог бы меня потрогать Ц но не увиде
л вообще.

Два

Мы жили в коммунальном доме по соседству с кварталом филиппинцев. Их при
ливы и отливы зависели от времени года. К началу рыболовного сезона они с
ъезжались на юг и возвращались на север к сезону сбора фруктов и салата в
озле Салинаса. В нашем доме была одна филиппинская семья, прямо под нами. Ж
или мы в двухэтажном строении, обмазанном розовой штукатуркой, и целые п
ласты ее отваливались от стен при землетрясениях. Каждую ночь штукатурк
а впитывала туман, как промокашка на пресс-папье. По утрам стены были не р
озовыми, а влажно-красными. Красные мне нравились больше.
Лестницы пищали, словно мышиные гнезда. Наша квартира Ц самая последняя
на втором этаже. Едва я коснулся дверной ручки, как внутри у меня все опус
тилось. Дом всегда на меня так действовал. Даже когда мой отец еще не умер
и мы жили в настоящем доме, мне там не нравилось. Всегда хотелось оттуда сб
ежать или что-нибудь там поменять. Интересно бывало представлять себе, к
аким бы стал дом, если б там что-нибудь было по-другому, но я ни разу не прид
умал, как именно в нем что-нибудь поменять.
Я открыл дверь. Темно, темнота пахнет домом, местом, где я живу. Я зажег свет
. Мать лежала на диване, свет ее разбудил. Она протерла глаза и приподнялас
ь на локтях. Всякий раз, видя ее полусонной, я вспоминал времена, когда был
маленьким и залезал по утрам к ней в постель и нюхал, как она пахнет, спяща
я, а потом вырос и больше туда забираться не мог, поскольку уже не получало
сь отделаться от мысли, что она моя мама. Запах был соленым и масляным. Не п
олучалось даже подумать о том, что она стареет. Мысль сжигала меня. Мать се
ла и улыбнулась мне, волосы перепутались со сна. Что бы она ни делала, все н
апоминало о том, как я жил в настоящем доме.
Ц Я уж думала, ты никогда не дойдешь до дому, Ц сказала она.
Я спросил:
Ц Где Мона?
Мать ответила, что она в церкви, и я сказал:
Ц Моя единокровная сестра Ц и низведена до суеверия молитвы! Моя собст
венная плоть и кровь. Монахиня, боголюбка! Какое варварство!
Ц Только не начинай снова, Ц произнесла она. Ц Ты просто мальчишка, кни
г начитался.
Ц Это ты так думаешь, Ц ответил я. Ц Вполне очевидно, что у тебя Ц компл
екс фиксации.
Лицо ее побелело.
Ц У меня Ц что? Я ответил:
Ц Не бери в голову. Без толку разговаривать с деревенщиной, мужланами и и
мбецилами. Интеллигентный человек делает определенные оговорки касате
льно выбора аудитории.
Мать откинула назад волосы длинными пальцами, похожими на пальцы мисс Хо
пкинс Ц только изработанными, узловатыми, морщинистыми на сгибах, а кро
ме того, мать носила обручальное кольцо.
Ц А известен ли тебе тот факт, Ц спросил я, Ц что обручальное кольцо не
только вульгарно фаллично, но и является рудиментарным остатком примит
ивного дикарства, аномального для этого века так называемого просвещен
ия и разума?
Она ответила:
Ц Что?
Ц Ничего. Женскому уму этого не постичь, если б даже я объяснил.
Я сказал ей: смейся, если хочешь, но настанет день, и ты запоешь по-другому,
Ц забрал свои новые книги с журналами и удалился в личный кабинет, распо
лагавшийся в чулане для одежды. Электрический свет в него не провели, поэ
тому я жег свечи. В воздухе висело такое чувство, будто кто-то или что-то ту
т побывало, пока я отсутствовал дома. Я огляделся. Точно: с одного из одежн
ых крюков свисал розовый свитерок моей сестры.
Я снял его с крючка и обратился к нему: Ц Что ты имеешь в виду, вися здесь? П
о какому праву? Ты что Ц не соображаешь, что вторгся в святилище дома любв
и? Ц Я открыл дверь и швырнул свитер на диван. Ц В эту комнату никакая оде
жда не допускается! Ц заорал я.
Вбежала мать. Я захлопнул дверь чулана и накинул крючок. Раздались матер
инские шаги. Дверная ручка задребезжала. Я начал разворачивать пакет. Ка
ртинки в «Художниках и Моделях» были просто лапушками. Я выбрал самую лю
бимую. Она лежала на белом коврике, прижимая к щеке красную розу. Я положил
картинку на пол между двух свечек и опустился на колени.
Ц Хлоя, Ц сказал я ей, Ц я поклоняюсь тебе. Зубы твои Ц словно овечье ст
адо на склонах горы Гилеад, а щеки твои миловидны. Я Ц твой покорный слуга
, я приношу тебе любовь вековечную.
Ц Артуро! Ц раздался голос матери. Ц Открой.
Ц Чего тебе надо?
Ц Что ты там делаешь?
Ц Читаю. Изучаю! Неужели мне даже это запрещено в собственном доме?
Она погрохотала о дверь пуговицами свитера.
Ц Я не знаю, куда это девать, Ц сказала она. Ц Пусти меня в чулан сейчас ж
е.
Ц Невозможно.
Ц Чем ты занимаешься?
Ц Читаю.
Ц Что читаешь?
Ц Литературу!
Она никак не хотела уходить. В зазоре под дверью виднелись пальцы ее ног. Я
не мог разговаривать со своей девушкой, пока там стояла мать. Я отложил жу
рнал и стал ждать, когда она уйдет. Она не уходила. Даже не шелохнулась. Про
шло пять минут. Свечка трещала. Чулан снова наполнялся дымом. Она не сдвин
улась ни на дюйм. В конце концов я сложил журналы стопкой на пол и прикрыл
их коробкой. На мать мне хотелось завопить. Могла бы, по крайней мере, шеве
льнуться, пошуметь, переступить ногами, свистнуть. Я взял с пола какое-то
чтиво и сунул в середину палец, как будто страницу заложил. Когда я открыл
дверь, мать зыркнула мне в лицо. Как будто всё про меня знает. Она уперла ру
ки в бедра и принюхалась. Глаза ее ощупывали всё Ц углы, потолок, пол.
Ц Да чем ты тут, ради всего святого, занимаешься?
Ц Читаю! Улучшаю ум. Ты даже это запрещаешь?
Ц Что-то тут ужасно не так, Ц промолвила она. Ц Ты опять читаешь эти гад
кие книжульки с картинками?
Ц Я не потерплю ни методистов, ни святош, ни зуда похоти в своем доме. Мне н
адоело это хорьковое ханжество. Моя собственная мать Ц ищейка похабщин
ы наихудшей разновидности, и это ужасная правда.
Ц Меня от них тошнит, Ц сказала она. Я ответил:
Ц Картинки тут ни при чем. Ты Ц христианка, тебе место в Эпуорте
Эпуорт Ц местечко в
Линкольншире, Англия, где благодаря неустанным трудам семейства Уэсли в
XVIII веке зародился методизм. (Здесь и далее примечания переводчика.)

, в Библейском Поясе
Библейский Пояс Ц цепь южных штатов США, знаменитых широко
распространенной набожностью и религиозной нетерпимостью.
. Ты фрустрирована своей низкопробной набожностью. В глубине же душ
и ты Ц негодяйка и ослиха, пройдоха и тупица.
Она отпихнула меня и вошла в чулан. Внутри стоял запах плавленого воска и
кратких страстей, истраченных на пол. Мать знала, что таит темнота. Она выс
кочила оттуда.
Ц Иже еси на небесн! Ц воскликнула она. Ц Выпусти меня отсюда. Ц Она от
толкнула меня и захлопнула за собой дверь. На кухне загремели кастрюли и
сковородки. Потом хлопнула и кухонная дверь. Я заперся в чулане, зажег све
чи и вернулся к своим картинкам. Через некоторое время мать снова постуч
ала и сообщила, что ужин готов. Я ответил, что уже поел. Мать нависла над две
рью. Снова проснулось раздражение. Оно ощутимо сочилось из матери. У двер
и стоял стул. Я услышал, как она подтащила его поближе и уселась. Я знал, что
сидит она, скрестив руки на груди, смотрит на свои туфли, ноги вытянуты Ц
она всегда так сидит и ждет. Я закрыл журнал и тоже стал ждать. Если ей втер
пеж, то и мне тоже. Носком она постукивала по ковру. Стул поскрипывал. Темп
стука нарастал. Вдруг она вскочила и забарабанила в дверь. Я поспешно отк
рыл.
Ц Выходи оттуда немедленно! Ц завопила она.
Я выскочил как оглашенный. Она улыбнулась Ц устало, но с облегчением. Зуб
ы у нее маленькие. Один внизу выбивался из ряда, будто солдат, идущий не в н
огу. Росту в ней было не больше пяти футов трех дюймов, но она казалась оче
нь высокой, когда надевала каблуки. Возраст больше всего выдавала кожа. М
атери было сорок пять. Под ушами кожа слегка провисала. Я радовался, что во
лосы у нее не седеют. Я всегда искал седые, но ни разу не находил. Я ее толкну
л, защекотал, она засмеялась и упала в кресло. Я дошел до дивана, растянулс
я и немного поспал.

Три

Я проснулся, когда сестра вернулась домой. У меня болела голова и еще что-
то Ц вроде как мышцу в спине потянул, Ц и я знал, отчего у меня эта боль: сл
ишком много думаю о голых женщинах. Часы возле радиоприемника показывал
и одиннадцать. Сестра сняла пальто и направилась к чулану. Я сказал, чтоб о
на держалась от него подальше, а не то ей конец. Она улыбнулась надменно и
понесла пальто в спальню. Я перевернулся и спустил ноги на пол. Спросил, гд
е была, но она не ответила. Вот что всегда меня доставало Ц она редко обра
щала на меня внимание. Ненавидеть ее за это я не мог, хотя иногда хотелось.
Она была хорошенькой девчушкой, шестнадцать лет. Немного выше меня, черн
ые волосы, темные глаза. Однажды в школе выиграла конкурс на лучшие зубы. Т
ылы у нее Ц будто каравай итальянского хлеба, круглые, то, что надо. Я, быва
ло, замечал, как парни на ее корму оглядываются: она их цепляла. Сестра же о
ставалась холодна, и походка ее была обманчива. Ей не нравилось, когда пар
ни на нее смотрят. Она считала это делом грешным; ну, говорила так, по крайн
ей мере. Она говорила, что это мерзко и позорно.
Когда она оставляла дверь спальни открытой, я, бывало, наблюдал за нею, а и
ногда подглядывал в замочную скважину или прятался под кроватью. Она сто
яла спиной к зеркалу и исследовала свою задницу, проводя по ней руками, ту
го натягивая платье. Она никогда не носила платьев, если те не приталены и
не подчеркивают бедра, и всегда обмахивала стул, прежде чем туда сесть. И л
ишь затем садилась, чопорно и холодно. Я пытался подбить ее покурить сига
рету, но она не хотела. Еще я пытался давать ей советы о жизни и сексе, но она
считала меня ненормальным. Она походила на отца Ц чистенькая и очень пр
илежная и в школе, и дома. Помыкала матерью. Она была умнее мамы, но не думаю
, что ей удалось бы и близко сравниться с моим разумом по чистой блистател
ьности. Помыкала она всеми Ц но не мной. Когда умер отец, она попробовала
было и мной покомандовать. Но я и слышать об этом не хотел Ц подумать толь
ко, моя собственная сестра! Ц и она решила, видимо, что еe помыкания я все р
авно недостоин. Хотя время от времени я давал ей собою командовать Ц но л
ишь для того, чтобы продемонстрировать гибкость своей личности. Она была
чиста, как лед. Дрались же мы, как кошка с собакой.
Во мне было всякое, что ей не нравилось. Ее от этого воротило. Наверное, под
озревала существование женщин в одежном чулане. Иногда я дразнил ее, пох
лопывая по заду. Она с ума сходила от злости. Однажды я так сделал, а она схв
атила мясницкий нож и гонялась за мной, пока я не слинял из квартиры. После
этого не разговаривала со мной две недели и сказала матери, что никогда с
о мной больше не заговорит и есть со мною за одним столом не будет. В конце
концов перебесилась, конечно, однако никогда не забуду, как она взбелени
лась. Она б меня тогда зарезала Ц если б поймала.
У нее имелось то, чем отличался мой отец и что отсутствовало и в матери, и в
о мне. Я имею в виду чистоплотность. Когда я был пацаном, я раз увидел, как гр
емучая змея сражается с тремя скотч-терьерами. Собаки сдернули ее с камн
я, где она грелась на солнышке, и разодрали на куски. Змея дралась яростно,
не теряя присутствия духа, она знала, что ей конец, и каждый пес уволок по к
уску ее кровоточившего тела. Остался только хвост с тремя погремушками
Ц и он по-прежнему шевелился. Даже разорванная на куски, змея была для ме
ня чудом. Я подошел к камню, на котором еще оставалась кровь. Обмакнул в не
е палец и слизал. Я плакал, как ребенок. Я эту змею так и не смог забыть. Будь
она живой, однако, я бы к ней и близко не подошел. Что-то похожее было у меня
с сестрой и отцом.
Я считал, что, коль скоро моя сестра такая симпатичная и любит командоват
ь, из нее выйдет роскошная жена. Она же была слишком холодна и набожна. Сто
ило мужчине прийти к нам домой и позвать ее на свидание, она ему отказывал
а. Стояла в дверях и даже не приглашала войти. Она хотела стать монахиней
Ц вот в чем беда. Удерживала ее мать. Сестра решила отложить это еще на не
сколько лет. Говорила, что единственный мужчина, которого она любит, Ц Сы
н Человеческий, а единственный жених Ц Христос. Похоже, нахваталась у мо
нахинь. Мона не могла такого придумать без посторонней помощи.
В школе она все дни проводила с монахинями из Сан-Педро. Когда она закончи
ла начальную школу, отцу был не по карману католический колледж для нее, п
оэтому она отправилась в обычную вилмингтонскую школу. Как только там вс
е закончилось, она снова стала ездить в Сан-Педро к монахиням. Оставалась
там на целый день, помогала проверять тетради, проводить занятия в детск
ом саду и всякое такое. По вечерам валяла дурака в вилмингтонской церкви
на другой стороне залива, всякими цветочками алтарь украшала. Сегодня Ц
тоже.
Она вышла из спальни в халате.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22