Наше дело Ты благослови!"
На чердаке Джин Корней и Артур Налти лежали, обнявшись, на голых досках и страстно целовались. Джин со стоном перекатилась на спину, и Артур накрыл ее тело своим.
Рори Дивайн снова выглянул из окна северной башни и выпустил последнюю ракету. Толпы народа внизу продолжали петь, и он подхватил песню, чтобы не чувствовать своего одиночества.
Дональд Маллинс стоял на этаж ниже колоколов, ни на что не обращая внимания, ему досаждали лишь гулкие удары колоколов да пронизывающий насквозь холодный ветер. Он достал из кармана тетрадь, исписанную стихами, и начал их перечитывать. Ему припомнились слова Пэда Пирса, обращенные к себе самому, Джозефу Планкетту и Томасу Мак-Донахью, когда они начали восстание в 1916 году: «Даже если мы ничего не сделаем, то хотя бы избавим Ирландию от трех плохих поэтов сразу». Маллинс рассмеялся и вытер глаза. Он швырнул тетрадь, и она полетела вниз в ночную темень.
Сидящий на хорах Лири наблюдал за Меган через прицел винтовки. Он припомнил, что никогда, даже в детстве, никого не бил, и сам поразился этой мысли. Следя за лицом Меган, за ее движениями, он внезапно ощутил, что безумно желает эту женщину.
Брайен Флинн наблюдал за всем, что происходило на алтаре, в большое вогнутое зеркало. До него доносились крики Морин и звуки резких ударов ремня по ее телу, но он пропускал эти звуки мимо ушей, внимательно вслушиваясь в мелодичный перезвон колоколов, визгливый вой волынки, пение и прекрасные густые звуки органа.
Потом я видел старика седого -
Он тщетно сына своего искал.
"Ты не ищи его? — печально я сказал. -
Твой сын единственный пред Богом уж предстал".
Он отвел взгляд от зеркала и прикрыл глаза, прислушиваясь только к далекому колокольному звону. Он вспомнил, что жертвы обычно приносятся на алтарях, и эта мысль не давала ему покоя; видимо, о том же думали и другие в соборе, Морин уж наверняка. Он задумался о двойном смысле жертвоприношения. С одной стороны, подразумеваются посвящение, предложение Богу, благодарение, очищение… Но с другой — выступают таинственность и ужас — боль, утрата, смерть. В любом случае жертвоприношение понимают и как заслуженное наказание жертвы. Время, место и форму для этого особо не выбирают.
Он смелым был, он в Дублине погиб.
Но до конца исполнил долг святой.
Он умер за Ирландию родную,
За флаг зелено-бело-золотой!
Тяжелая печаль охватила Флинна, в памяти поплыли старые воспоминания: Ирландия, Морин, Уайтхорнское аббатство, детство… Он вдруг остро почувствовал, что смертен, ощутил это осязаемо — через покалывание в животе, боль в горле, онемение груди и рук…
Смутный образ смерти заполнил его сознание, он увидел себя обнаженным, лежащим на белом мраморном полу на руках у женщины с длинными, цвета меда, волосами, скрывающими ее лицо, с его губ стекала кровь, пурпурно-красная на мертвенно-белом теле, такая красная и густая, что люди, столпившиеся вокруг, даже удивлялись. Какой-то молодой человек взял его за руку и, опустившись на колени, поцеловал кольцо, но кольцо вдруг соскользнуло с его руки и исчезло, а молодой человек поднялся и пошел прочь недовольный. Женщина, поддерживающая его, мягко сказала: «Все мы прощаем тебя, Брайен». Но от этих слов ему стало еще больнее. Они не дали покоя, потому что он вдруг понял, что недостоин прощения, что не сделал ничего, чтобы изменить ход событий, определенный давным-давно.
Глава 47
Брайен Флинн посмотрел на часы, висевшие на дальней стене церковных хоров. Он взял последний аккорд «Ирландской колыбельной песни» — тихий печальный звук замер в холодном ночном воздухе. Затем нажал клавишу большого колокола, называемого Патриком. Сильные низкие мерные удары заглушили все окрест. Пробило двенадцать раз — наступила полночь. День святого Патрика прошел.
«Самый короткий день года, — подумал Флинн, — хотя это и не день зимнего солнцестояния, но это день, когда я должен умереть. Осталось лишь шесть часов и три долгих минуты нового дня — восемнадцатого марта…»
Тяжелая тишина повисла внутри огромного каменного собора, с улицы в храм просачивался холод, и люди в нем начинали потихоньку замерзать. Четверо заложников, скованные наручниками попарно, урывками дремали на холодном мраморе алтаря.
Джон Хики протер глаза, зевнул и, посмотрев на экран телевизора, направился к органу. Звук телевизора был приглушен, диктор едва слышимым голосом комментировал начало нового дня и строил предположения о том, что может принести восход солнца. Хики было интересно знать, сколько же людей до сих пор смотрят передачу. И он нарисовал в своем воображении картину всенощного бдения тысяч людей у экранов телевизоров (хотя кое-кто, наверное, отправился спать, решив, что лучше посмотреть утром повтор). Хики перевел взгляд на Пэда Фитцджеральда. Его шея была обложена льдом, изо рта торчала трубка, из которой доносились свистящие звуки. Как-то даже неприятно, решил Хики.
Флинн снова начал играть на колоколах, на сей раз это была песня американских ирландцев «Что случилось в Глосса-Морра?»
Хики опять посмотрел на экран телевизора. Толпы людей на улицах одобрили выбор мелодии. Взявшись за руки и подняв их вверх, они раскачивались в такт песни, и по их раскрасневшимся лицам текли пьяные слезы. Но Хики знал, что в конце концов магия этих мелодичных звуков пройдет и страх за жизнь заложников и собор снова вступит в свои права. В эту ночь много раз раздавались переливы колоколов и величественное звучание органа, и даже сам Хики был очарован восхитительной игрой. Он посмотрел на пустующий трифорий, где раньше находился Фрэнк Галлахер, затем повернулся и крикнул в сторону алтарной лестницы:
— Фрэнк!
С лестничного пролета послышался голос Галлахера:
— У меня все спокойно!
Хики перевел взгляд наверх, где сидели Салливан и Абби Боланд, — они помахали ему руками в ответ. Из трифория над головой Хики отозвался Имон Фаррелл:
— Все спокойно!
Хики поднял трубку полевого телефона. Артур Налти быстро перекатился по полу и схватил трубку.
— Слушаю.
— Обрисуй обстановку.
Налти откашлялся:
— Может, хватит трезвонить в эти чертовы колокола? Я ничего не слышу, у меня в ушах все время лишь гул да звон.
— Крепись, парень, — усмехнулся Хики и набрал следующий номер. — Колокольня?
Маллинс задумчиво смотрел через разбитое окно на улицу. Телефон прозвонил несколько раз, прежде чем он расслышал и быстро схватил трубку.
— Колокольная звонница слушает.
В трубке послышался ехидный голос Хики:
— Дрыхнешь, поди, на посту?
Маллинс подсунул трубку телефона под один из наушников и раздраженно ответил:
— Дрыхну? Да кто же, черт побери, может спать под такой грохот? — Он замолк, подумал, а потом добавил: — Ну разве псих какой?
— Как там дела на улицах? — спросил Хики. Маллинс распутал телефонный провод и обошел по периметру башни.
— Кто-то уходит, кто-то приходит. Но народу все прибывает. В прилегающих парках расположились солдаты. Проклятые репортеры облепили крыши и пьют всю ночь напролет. Только душу мне растравливают.
— Ну, для этого ты потом выкроишь время. А завтра в этот час где ты думаешь быть?
— В Мехико… Улечу-ка я в Мехико… — Маллинс попытался рассмеяться. — Правда, далековато от Типперери.
— Зато там тепло… Будь начеку. — Хики нажал на рычаг и набрал следующий номер. — Южная башня?
Ответил Рори Дивайн:
— Все без изменений.
— Следи за прожекторами.
— Да знаю я.
— Снайперы до сих пор играют на твоих нервах, парень?
— Уже нет, — рассмеялся Дивайн. — Они составляют мне компанию. Мне без них даже скучно станет.
— Куда ты собираешься направиться завтра?
— На юг Франции. Мне говорили, что там уже весна.
— Ну что ж, поезжай. Но помни, через год в этот день встречаемся в пивной Каванахса в прекрасном Дублине.
— Я буду обязательно.
Хики улыбнулся, смутно припоминая каванахскую пивную, фронтальная стена которой упиралась в ограждение Гласневинского кладбища. В стене была лазейка, и могильщики через нее нередко опохмелялись свежим холодным пивком — и от этого, надо заметить, многих покойников захоронили не в те могилы. Хики вспомнил об этом, рассмеялся и сказал:
— Да, Рори, ты там успокоишься.
Он повесил трубку и, все так же улыбаясь, набрал еще один номер.
На церковных хорах трубку поднял Лири.
— Скажи Брайену, пусть он даст колоколам немного передохнуть, — проговорил Хики.
Лири медленно повернулся к Флинну и что-то сказал ему. Хики видел их. Затем Лири вернулся назад к телефону.
— Он сказал, что ему нравится играть.
— Ну и черт с ним! — себе под нос выругался Хики и опять уткнулся в телевизор.
Виды Нью-Йорка сменялись кадрами с изображением в разных ракурсах Белого дома, где из окон Овального кабинета лился неестественно желтый свет. Репортеры сообщали всему свету, что президент совещается там со своими ближайшими помощниками. После этого репортаж переместился к резиденции премьер-министра Великобритании на Даунинг-стрит, 10. В Лондоне было 5 часов утра. Журналистка со слезящимися глазами уверяла с экрана американцев, что премьер-министр так и не ложился спать. Кадр сменился — на экране предстал величественный дворец в Ватикане. Хики придвинулся поближе и внимательно прислушивался к сообщению репортера, который выдвигал собственные предположения о том, что сейчас обсуждают за закрытыми дверями католические иерархи.
Хики откинулся назад и тихо пробормотал:
— Ну а теперь покажут собор святого Петра. — Он снова набрал номер Лири на хорах. — Скажи там мистеру Флинну, что теперь нужно ожидать штурма в любой момент, так что пусть он прекратит игру, а то под ее звуки мы не услышим начало атаки.
Он положил трубку и вслушался в перезвон колоколов — они все еще играли. Брайен Флинн здорово изменился, подумал он, и не похож теперь на прежнего Флинна, который всего каких-то шесть часов назад так самоуверенно расхаживал по собору. За это время он многое понял, но прозрение пришло слишком поздно, и за оставшиеся шесть часов он так и не поймет, какие последствия наступят в дальнейшем.
* * *
Капитана Берта Шрёдера вывел из полудремы резкий звонок телефона. Он моментально схватил трубку. В тишину кабинета ворвался голос Хики и зарокотал во всех динамиках, установленных в соседних комнатах и кабинетах, разбудив заодно и других дремавших.
— Шрёдер! Шрёдер! — неслось из репродукторов. В груди у него тяжко застучало сердце, он уселся поудобнее и ответил:
— Да, слушаю! Что стряслось?
Хики, захлебываясь, торопливо проговорил:
— Кто-то успел захватить собор! — Он замолк на секунду-другую, а затем добавил: — Или мне это во сне приснилось? — И ехидно захохотал.
Шрёдер подождал немного, пока не пришел в себя и голос не обрел спокойствие. Он огляделся вокруг: в кабинете находился один Бурк, да и тот громко храпел на диване. Спокойно и ровно Шрёдер спросил:
— Чем могу помочь?
— Доложи обстановку, Шрёдер, — нагло потребовал Хики.
— Обстановку? Какую обстановку?.. — Шрёдер даже поперхнулся от неожиданности.
— Доложи, что там делается в Глосса-Морра, Лондоне, Вашингтоне, Ватикане, Дублине? Кто-нибудь все еще пыхтит там над нашими требованиями?
— Да, разумеется. Как же иначе? Да вы сами можете все видеть по телевизору.
— Ну я-то не общественность, Шрёдер. Мне репортерских домыслов не надо. Лучше расскажи мне, что там действительно происходит.
— Что ж, расскажу… — Шрёдер заглянул в свои записи. — Представители Красного Креста и Амнистии уже приехали во все лагеря… ожидают…
— Это все показывали по ящику.
— Разве? А я не видел. Так, что там дальше?.. Дублин… так вот, Дублин пока не согласен с требованием выпустить интернированных…
— Скажи им от моего имени, что они сопливые трусы. Передай, что Хики обещает захватить Дублин в течение года и всех их перестрелять.
— Во всяком случае, — нервно сказал Шрёдер, — мы еще не пришли к согласию насчет ваших условий. Вопрос о сохранении святыни — дело второстепенное…
— Мне надо переговорить со всеми правительствами напрямую, установите селекторную связь, — перебил его Хики.
Шрёдер жестко ответил:
— Но вам же известно, что они не желают разговаривать с вами напрямую.
— А через шесть часов эти напыщенные ублюдки приползут на коленях умолять лично переговорить с нами.
Шрёдер решил сменить тему и бодрым голосом проговорил:
— Ваше выступление вызвало очень благоприятный отклик. Ватикан говорит…
— Отклики на мое выступление, потрясная реакция зрителей и все такое прочее — это все ерунда, гораздо важнее теперь подумать над технической проблемой. Как по-твоему, когда стеклянный фасад Олимпийской башни грохнется на улицу?
— Мистер Флинн там? — перебил его Шрёдер.
— У тебя есть очень плохая привычка перебивать, Шрёдер!
— Мистер Флинн там?
— Конечно, здесь, тупой осел. Где же еще он может быть?
— Могу я поговорить с ним? Пожалуйста.
— Бога ради, не дергай его, он же играет на колоколах!
— А вы не можете попросить его взять трубку параллельного телефона около органа?
— Но я же уже втемяшивал в твою башку: не стоит мешать человеку, когда он играет на колоколах. До тебя так ничего и не дошло за ночь? Держу пари, парень, что раньше ты был шкурным копом, беспардонно вламывался в номера гостиниц, беспокоя постояльцев. Такое в твоем духе.
Лицо Шрёдера побагровело от злости. Он слышал, как голос Хики гремит в динамиках по всему дому, до него донесся чей-то смешок. Он схватил карандаш и сжал его в кулаке.
— Мы хотели бы переговорить с мистером Флинном лично — у входа в ризницу. — Шрёдер взглянул на спящего на диване Бурка. — Лейтенант Бурк придет на переговоры…
— Ты же сам однажды сказал, парень, что лучше вести переговоры с одним и тем же человеком — будет меньше недоразумений. Если я не могу поговорить с королевой, значит, и ты не можешь вести разговор с Финном Мак-Камейлом. Что-то не так? Да, вот что еще я хотел спросить. На великий пост что ты пожертвовал? Свои куриные мозги или яйца? Я давно отказался тратить попусту время на болтовню с дурьем по телефону, но ради тебя пошел на исключение.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77