Эва поднялась, запахнула на груди платье и пригладила волосы, убрав их с лица. Последний взгляд, брошенный на него, уже закрывавшего за собой дверь, – и стало ясно, что на его лице опять появилось знакомое непроницаемое, угрюмое выражение.
Не отрывая глаз от двери спальни Эвы, Чейз схватил свою шляпу с кухонного стола. Подойдя к выходу, он помедлил немного. Прижавшись лбом к дверному косяку, он пытался изгнать из мыслей образ Эвы, раскинувшейся на кровати, такой желанной. Снаружи Нед и Джетро переговаривались, заводя своих лошадей в стойла. Когда он поворачивал ручку двери, руки его дрожали.
Прошло еще немало времени, пока он, наконец, пришел в себя. Возбуждение понемногу пропало, но сердце продолжало бешено стучать, подобно копытам дикого мустанга. Открыв дверь, он шагнул в темноту, нахлобучил шляпу и жадно глотнул свежего воздуха.
Черт подери, Чейз Кэссиди, когда дело касается этой женщины, ты ведешь себя, как последний кретин. Так недолго и рассудок потерять.
Он знал, что за свою жизнь успел совершить немало ошибок. И ему нередко предоставлялся случай в этом убедиться. Лет, проведенных в тюрьме, хватило, чтобы осмыслить эти ошибки, но он никогда не терял контроля над собой, пока не встретил Эву Эдуарде. Ради нее он приехал в Последний Шанс. Ради нее он вошел в переполненный класс и встретился с презрением толпы лицом к лицу.
Стоило ей только задать вопрос – и он открыл ей свое сердце, выболтал ей все тайны своего темного прошлого, все – убийство Салли, свои преступления, его проступок перед Лейном. Так много о нем знал один лишь Рамон. Остальным оставалось лишь строить предположения. Пытаясь сдержаться, чтобы не тянуть к ней руки, он закончил их предыдущую беседу, просто покинув кухню.
Он прошел всего полпути по направлению к конюшне. Но потом, как человек, у которого отняли его волю, вернулся обратно в дом, к Эве. Когда она открыла ему дверь своей спальни – он глазам своим сначала не поверил – она стояла в платье, расстегнутом настолько, что холмики ее прелестных грудей виднелись из-под ярко-желтых кружев, обнимавших их. Копна медных волос словно нимбом обрамляла ее круглое личико. И все его добрые намерения куда-то улетучились. Будто какая-то неведомая сила заставила заключить ее в объятия.
И вот теперь он стоял на крыльце – кругом темнота, хоть глаз выколи, – пытаясь собраться с мыслями, напомнить себе об опасности, подстерегавшей его на каждом шагу. Все это мучило его, не давало ему покоя. Как же избавиться от этого наваждения?
Через пять минут он увидел Неда и Джетро, выходивших из конюшни и направляющихся к пристройке. Он заставил себя сойти с крыльца, но не мог удержаться, чтобы не бросить прощальный взгляд на окно Эвы. Там было темно. Она потушила лампу. И меньше всего ему сейчас хотелось идти и обсуждать с ребятами какие-то дела. Но придется.
Эва лежала во мраке, уставившись в потолок. Подняв руку, она потрогала свои припухшие губы. Ее пальцы все еще дрожали. Воспоминание о вкусе поцелуя Чейза не покидало ее. После его страстных укусов ее губы слегка потрескались. Она закрыла глаза и представила себе его, склонившегося над ней, припомнила, что она испытала, когда он прижался к ней всем телом. Ей не нужно было зеркало, чтобы убедиться, что ее лицо все еще пылает от смущения – она и так это чувствовала. Силы небесные, он же едва не начал целовать ее грудь. Если бы им не помешали, ее сосок оказался бы у него во рту.
Волна желания захлестнула ее. Эва застонала и сжала грудь руками. Закрыв глаза, она сделала глубокий вдох. – Настанет утро, и ей придется лицом к лицу встретиться с Чейзом за завтраком, и она снова окажется во власти воспоминаний о том, что едва не произошло, и произошло бы, не помешай им вернувшиеся работники. Она еще могла бы оправдать те невинные поцелуи, которыми они обменивались раньше, но чтоб такое! Нет. Не это. Сегодня они зашли слишком далеко. Сегодня они готовы были вкусить плод запретной любви.
Она припомнила обстоятельства мимолетной связи с Куинси Лоуэллом. Этот блестящий полуджентльмен-полупроходимец был чертовски хорош собой, и его опыт игры с женскими чувствами отточился до блеска. Вне всякого сомнения, когда-то он был любимчиком учителей, об этом говорил его вид шаловливого подростка. У него была уникальная способность – заставлять женщину чувствовать себя особенной, самой прекрасной, самой любимой на свете – по крайней мере, на ночь. К сожалению, таких женщин было великое множество. Куинси, похоже, их просто коллекционировал.
Эва сопротивлялась, сколько могла, стараясь не поддаваться чарам Куинси и не попасть в его объятия и в его постель. Но, в конечном итоге, он все-таки своего добился. Добрых три месяца, прежде чем, наконец, убедил ее отдаться, он не водил других девиц в свою комнату – по крайней мере, насколько она знала. Правда, потом она поняла, что Куинси просто не способен был так долго соблюдать обет целомудрия.
– Это будет чудесно, Эва, – шептал он ей на ушко одной лунной ночью, уже перед самым закрытием салуна. Они стояли одни в темном зале, заставленном пустыми карточными столами и стульями, казавшимися в полумраке какими-то призрачными и нереальными. Воздух был пропитан вонью застарелых папиросных окурков и тяжелого перегара. – Позволь мне стать тем, кто научит тебя искусству любви, – соловьем заливался Куинси. – Я заставлю твое тело петь от страсти.
В течение последующих недель он старательно убеждал ее в том, что она значит для него больше, чем все остальные женщины, вместе взятые, разве он не оставил их всех ради нее? Разве она не видит, что им самой судьбой предначертано быть вместе?
Эва восприняла эти слова как предложение руки и сердца.
Но он имел в виду совсем другое.
Она стояла рядом с ним в огромном зале и вслушивалась в звуки ночи – гуканье филина на крыше дома напротив, все нарастающий скрип пружин кровати, доносящийся из одной из маленьких комнаток на втором этаже, шорох ее шелкового лифа, по которому скользили его пальцы. Его доблестная военная кампания закончилась успешно – ее сопротивление было сломлено. Он нанес решительный удар, когда она чувствовала себя особенно одинокой и ранимой. Она была убеждена в том, что ее судьба – вести одинокую кочевую жизнь, развлекать компании пьяных старателей и никчемных жителей мелких городишек – ее единственных зрителей.
Наконец, польстившись на его цветистые комплименты и пылкие признания, она уступила.
В какой-то степени Куинси Поуэлл сдержал слово. В течение трех недель она жила в мире страсти и чувственных наслаждений. На какое-то время ей даже стало не так противно находиться в обществе завсегдатаев «Дворца Венеры», слышать свист и улюлюканье, зная при этом, что все это она выносит ради близости с любимым человеком.
Когда она танцевала, она делала это для Куинси. Он обычно сидел на своем излюбленном месте, у самой сцены, и расточал ей ослепительные улыбки. Свое обещание он выполнил и научил ее всем премудростям плотской любви. Он действительно заставил ее тело петь от страсти.
Но после трех недель связи с Куинси Поуэллом Эва утратила его расположение. Ей предпочли новенькую, маленькую блондиночку с бюстом, который местные старожилы окрестили «Большими Тетонами». Ее закрутил целый водоворот чувств – поначалу недоверие, потом унижение, потом жгучая обида и, наконец, необузданная ярость.
Расправа с Куинси была короткой и блестящей. В присутствии нескольких выпивох, славившихся своей способностью разносить сплетни по городу быстрее ветра, она так надавала ему по физиономии, что чуть не повыбивала зубы. После этого Джон заставил ее признаться ему, что случилось.
И, не вмешайся она, ее кузен сломал бы стул о голову сластолюбца. Немного утихомирившись, они с Джоном отправились собирать вещи, но тут к ним ввалился Куинси и начал рассыпаться в извинениях.
Эве он предложил увеличить жалованье вдвое против прежнего – каких-то жалких грошей, и долго убеждал их в том, что им очень трудно будет найти работу, где применение нашли бы они оба, и где бы так же хорошо платили. Он уверял Джона, что тот самый сильный из всех, кто здесь когда-либо работал, и что неизвестно, сколько времени пройдет, прежде чем Эве, как ведущей танцовщице, найдут замену.
В течение нескольких часов, что она рвалась вернуться к Великолепным Эберхартам, Джон уговаривал ее плюнуть на приключение с Куинси и остаться хоть до весны. Она объявила Куинси, что уедет, как только стает снег, и в недвусмысленных выражениях добавила, что больше никогда не ляжет с ним в постель, поэтому ему нет смысла тратить время и силы на уговоры.
Это была самая долгая в ее жизни зима.
И вот теперь ей приходится решать еще одну проблему. Она поднялась и откинула одеяла. Босиком она подошла к окну и слегка отодвинула занавеску, вглядываясь в ночь. По загону, как раз под ее окном, бродили несколько лошадей, которых не выпускали на пастбище. Тут и там в полосках лунного света появлялись белые и серые животные, а самые темные почти растворялись во мраке.
Она подняла раму так тихо, как это только было возможно, впустив в комнату свежий ветерок, который начал колыхать тонкие занавески. Наклонившись, она подставила под струю воздуха разгоряченное лицо. Услышав, как хлопнула дверь отдаленной пристройки, она отпрянула от окна.
Снова присев на краешек постели, Эва вздохнула. Куинси отнял у нее невинность, но не сердце. Теперь оно принадлежит Чейзу Кэссиди. Интересно, куда это он направился? Она прислушалась, силясь различить звук его шагов в пустом доме.
А что ты станешь делать, если вот в эту самую минуту он войдет к тебе?
Я буду сильной, лгала она сама себе. Я попрошу его уйти, я скажу, что то, чем мы занимались несколько минут назад, было неправильно, нехорошо.
Конечно, Эва. Да ты упадешь в его объятия точно так же, как и всякий раз, когда он оказывается рядом с тобой.
Я могу сдержаться. Я должна. Он считает меня леди. По крайней мере, считал до сегодняшнего дня.
Наверное, горбатого только могила исправит. Никогда тебе не стать порядочной женщиной.
Куинси вел упорную борьбу, и только после этого затащил-таки ее в свою постель. Чейз Кэссиди для этого даже пальцем не пошевелил. Все, что он сделал – это показал свою ранимость, раскрыл свою душу и рассказал правду о себе, о своем тюремном заключении и о том, как он отомстил за смерть своей сестры.
До встречи с Чейзом она думала, что хочет спокойной обеспеченной жизни с мужем и детьми, в домике с садиком за белым дощатым забором. Чейз Кэссиди не мог ей предложить этого, но ее тянуло к нему с момента их первой встречи. Его странный, необъяснимый характер привлекал ее, как неизведанный мир, и сегодня она углубилась в его исследование дальше, чем это было допустимо.
Эва нырнула в постель, свернулась калачиком, находясь в полном смятении чувств и мыслей. Ее тело жаждало освобождения.
Лейн спешился вслед за Рамоном и едва скрыл свое удивление, когда помощник протянул ему зажженную сигарету. Он сделал длинную затяжку и еле-еле сдержался, чтобы не закашляться, хотя на глаза выступили обильные слезы. Он вернул сигарету обратно. Все было тихо кругом. Только изредка тишина нарушалась мычанием скота. Они разбились на пары – Нед с Джетро, Лейн с Рамоном – и медленно объезжали территорию ранчо по периметру. Через несколько часов, когда они спустятся пониже, ехать будет проще. До сих пор они не слышали и не видели ничего необычного.
Рамон снова вскочил в седло. Он наклонился вперед и положил руку на огромный серебряный диск, украшающий луку седла. Лейн всегда втайне восхищался традиционным мексиканским седлом Рамона и его снаряжением, и строил планы, как купит себе такое же, когда вырастет и начнет заколачивать кучу денег. Серебряная инкрустация, украшавшая луку седла и подпругу, была выполнена с необычайным изяществом. Тот же самый узор – ручная работа – украшал и tapaderos, кожаные щитки, прикрепленные к стременам для защиты ног всадника, и такие же наколенники, спасающие от царапин и ссадин, которые обычно оставляли колючие ветки.
Рамон Альварадо, как правило, почти с ним не разговаривал. Правда, Рамон вообще ни с кем не общался, за исключением Чейза. Лейн часто задумывался над тем, как же так получилось, что мексиканец и его дядя стали друзьями. Все, что ему было известно, – то, что Рамон возник на горизонте одновременно с Чейзом, вернувшимся из тюрьмы. В тот день, когда двое мужчин прискакали на ранчо Огги Овенс, Лейн очень хотел, но так и не набрался смелости сказать, глядя дяде прямо в глаза, что не желает иметь с ним ничего общего. Он не думал, что когда-нибудь сможет простить Чейза за то, что он его бросил.
Но когда Чейз приехал, Лейн был так голоден, чувствовал себя таким одиноким, что готов был бежать отсюда хоть с самим дьяволом. И хотя тогда у него не было ничего своего, кроме револьвера, из которого убили его мать, его сбережения начали мало-помалу расти за счет тех денег, которые Чейз выплачивал ему, как постоянному работнику. И не так много времени пройдет, когда он сможет уйти. Он решил для себя, что ничего не должен Чейзу и не обязан быть лояльным по отношению к нему.
Лейн поерзал в седле и обвел взглядом окрестности.
– Тихо-то как сегодня. Как ты думаешь, те, кто убил наших телят, знают, что мы за ними охотимся?
Рамон погасил окурок о подошву сапога и через голову лошади швырнул его на землю.
– Не исключено. А может, мы с ними и не пересеклись ни разу. – Он пожал плечами. – Quien sabe?
– Да. Кто знает? – Лейн повернул лошадь к Рамону и тронул поводья. Он поравнялся с Аппалузой, по сравнению с которым его пегая лошадка казалась чуть ли не игрушечной. Ночь обещала быть долгой. И он решился задать вопрос, который уже давно занимал его мысли.
– А как вы с Чейзом познакомились?
Рамон какое-то время изучающе смотрел на него, потом ответил:
– Мы сидели в тюрьме в одной камере. Лейн ничего не нашелся сказать на это, только спросил:
– А что ты сделал? Альварадо рассмеялся.
– Mada.
Лейн в этот момент был занят тем, что аккуратно объезжал груду камней, поэтому отреагировал не сразу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44