Он глядел на дочку Друската: прислонясь к забору усадьбы, Аня разговаривала с Юргеном. Мальчик стоял перед ней в потертых джинсах, рубашка стянута узлом на голом животе, на плечах полотенце — он возвращался с купания, и отец неодобрительно наблюдал за ним в окно.
Парень повыше девушки, но еще не кончил расти, в этом возрасте все у него слишком: слишком большие уши, слишком крупный нос на худом детском лице, и руки слишком большие, и ноги. А девчонка уже женщина. Зачем она пришла? Чего ей надо? Интересно, о чем они с Юргеном говорят?
— Ты не хочешь идти в школу? — спросил мальчик. Аня тряхнула головой.
— Все начнут лезть с вопросами, учитель тоже. Мне надо знать, что произошло с отцом. Можно его защищать или нужно стыдиться.
Мальчик застенчиво и неловко погладил ее копчиками пальцев но щеке.
— Можешь спокойно идти в шкоду, я дам в морду каждому, кто к тебе полезет. Я с тобой!
Аня слабо улыбнулась и взглянула на него, темные глаза блеснули. Мальчуган часто мечтал о ней, он готов поспорить, что нет девушки краше, но для него она всегда неприступна, недостижима. Теперь же он сможет ей помочь.
Она схватила его за плечо, и это легкое пожатие взволновало Юргена. Аня, казалось, поняла это, она убрала свою руку, смахнула с лица волосы и сказала:
— Кто-то его подвел.
— Кто?
— Уж это я выясню, будь спокоен.
Тут Юрген внезапно сообразил, что они стоят перед домом его родителей, и с удивлением спросил:
— Ты же не думаешь, что мой отец... Договорить не хватило духу.
Аня пожала плечами.
— Как бы то ни было, я хочу поговорить с твоими родителями. Они же давно друг друга знают. И в прошлом было нечто такое, что они — мой отец и твоя мать — от нас скрывают, была там какая-то история. Ну а теперь? Ты ведь заметил, что твой отец не упускает случая посадить моего в лужу.
— Чудные они сегодня какие-то, — сказал мальчик. — Глянь в окошко, только незаметно, вон мои старики стоят и пялятся на улицу, будто тут привидения шныряют.
Аня осторожно повернула голову и увидела за стеклом два лица, остановившийся взгляд их был серьезен — так в иной деревенской горнице глядят из рамок на стене фотографии дедов.
Аня прикусила палец, но смех оказался сильнее, и оба расхохотались. Все еще фыркая от смеха, они рука об руку направились к дому.Когда они вошли, старик Крюгер вылез из-за стола и заспешил вон из комнаты. Дверь за ним захлопнулась, да с таким грохотом, что Штефан рявкнул:
— Эй!
А Хильда Штефан сделала вид, будто не слыхала ни грохота, ни крика, у нее только веки дрогнули. Юргену показалось странным, что мать прикинулась приятно удивленной и воскликнула:
— Вот молодец, что зашла, Аня!
— У нее отца забрали, — выпалил мальчик, — и она думает, вы замешаны в этом.
Что ж, слово сказано, причем без обиняков, так ему не раз советовал отец.Макс сначала помолчал, набил трубку, краем глаза наблюдая за сыном. Мать торопливо собирала посуду, Юрген отметил это с удивлением, потому что еще не завтракал и обычно она с мягкой настойчивостью усаживала его за стол. Подобно всем крестьянкам, Хильда считала, что регулярное и обильное питание способствует физическому и душевному равновесию. По натуре мягкая, она теперь ни с того ни с сего закричала пронзительным голосом, что такой наглости не потерпит, что малый усвоил гангстерские замашки и что виной всему телевизор и отцовское попустительство: сколько раз она требовала, чтобы мальчишка вовремя являлся к столу, теперь вот в школу опоздает, а кому отвечать? — родителям, конечно...
Она хотела было отнести посуду на кухню, но Штефан вскочил и заступил ей дорогу.
— Ты что это?
Покачав головой, он забрал у нее поднос, поставил обратно на стол, а мальчик восхищенно подумал: «Этого так просто с ног не свалишь».
— Вижу, я тут не ко двору, — запальчиво проговорила Аня.
Штефан, приподняв крышку, потряс кофейник:
— Да что ты! Тут еще чашка наберется. Иди садись.
Чуть помедлив, Аня последовала приглашению, и сделала это, как показалось Юргену, очень женственно. «Странно, — размышлял он, — почему женщины перед тем как сесть, всегда обеими руками разглаживают сзади юбку?»
Хильда мигом принесла чашку и тарелку и во второй раз накрыла на стол. Она извинилась перед Аней: резковата была, но, честное слово, не из-за Ани, та, поди, есть хочет, дорога длинная, да и вся эта сцена, но малый — укоризненный взгляд на сына —иногда так себя ведет...
— Как только помянут Друската в разговоре или он сам появится, сразу начинается скандал, — подал голос Юрген.
Макс, скажи ему, чтоб он наконец шел в школу! Штефан пронзительно свистнул и жестом показал сыну: исчезни! — потом обратился к Ане:
— А ты?
— Я хочу с тобой поговорить.
— Вот как! «Жаль, — подумал Юргеы, — придется идти». Он иная,свист — ото приказ. Взял яортфель, шаркая ногами, поплелся к двери, остановился там, заговорщически посмотрел на Аню и, уходя — честное слово! — послал ей воздушный поцелуй, а она как бы в знак согласия опустила веки.
Штефан прикрыл глаза рукой; ну и дела!
Жена же его до того разволновалась, что от нее ускользнуло, как дети договорились между собой. Она сидела рядом с Аней у стола, наливала ей кофе и громким голосом спрашивала:
— Аня, что же это ты о нас думаешь? Что мы должны знать? Разве отец... или другие... я имею в виду... разве им не положено говорить, за что они человека арестовывают?
— Знаешь что, Хильдхен, — сказал Штефан, — чересчур уж ты разволновалась. Шла бы лучше на кухню. А мы с девочкой одни потолкуем.
Жена со вздохом встала и действительно вышла, муж проводил ее взглядом, пока за ней не закрылась дверь, потом легонько стукнул ладонью по столу и спросил:
— Итак, чего ты от меня хочешь?
— Хочу спросить кое о чем.
— Валяй, — сказал Штефан.
Аня поднесла чашку ко рту и стала маленькими глотками прихлебывать остывший кофе, словно он был ужасно горячий. «Ишь, паршивка, — подумал Штефан, — уже соображает, как мучить мужиков». Наконец она проговорила:
— Тебе ведь не понравилось, чего добился мой отец и кат; он недавно обошелся с тобой на конференции?
— Нет, — ответил Штефан, — только это же не причина для вызова полиции.
Аня кивнула и, помолчав, спросила:
— Но отец-то вызывал полицию, тогда, десять с лишним лет назад, когда ты забаррикадировал свою усадьбу, будто крепость, потому что не желал вступать в кооператив? Верно?
— Кто тебе сказал?
— Не помню. Может, Юрген.
— Слушай, — тихо, со злостью проговорил Штефан, — оставьте вы эти старые истории в покое. Какое вам дело? Что вы знаете о том времени? Вы ж еще под стол пешком ходили.Много воды утекло, ох как много, с той весны, весны коллективизации, времени классовых боев, как учат' в школе. Крестьяне редко об этом вспоминают, но в газетах Ане нет-нет и попадались юмористические рассказы, только, кажется, тогда порой было вовсе не до смеха. Штефан, во всяком случае, сердится, между бровей залегла гневная складка.
Что вы знаете о том времени? Что она знает? Во время игры кто-то тычет ей острым прутом в глаз, ужасно больно, она ничего не видит, кричит, прибегает мать, хватает ее на руки, прижимает к себе, покачивает, мурлычет песенку, охлаждающие примочки, вот они у врача, теперь уже не больно, она носит на глазу повязку, много дней, — это нечто особенное, гораздо лучше нового платья, потому что вся ребятня в деревне ей завидует. Позже отец рассказывал, как она гордо объявила: «А я а одним глазом колокольню вижу. Вот!»
И еще она помнит день, совсем не похожий на другие, матери лучше, она озабоченно снует туда-сюда, что-то делает, потом приходят какие-то люди, выносят из комнат мебель, все из дома вытаскивают. Ане говорят: «Мы уезжаем, там будет гораздо лучше, чем в Хорбеке».
В машине ей позволили сесть вперед, в кабину, рядом С матерью. В фартуке, который она узелком собрала в руке, спрятано сокровище, столь же ценное, как звездные талеры, что несла домой бедная девочка из сказки: насиженные яйца, им нельзя остывать, пришлось украдкой забрать их из-под наседки. Цыплята вылупились через несколько дней в Альтенштайне, и мать сказала: «Как же нам повезло».
Это было в 1960 году, весной. Эту перемену в своей детской жизни она помнит, а вот классовые бои — пет. Но, наверно, кто-то рассказал ей, что отец со Штефаном сцепились тогда, как смертельные враги, а вскоре Друскатам пришлось уехать из деревни, и до самого отъезда отец был. в Хорбеке председателем. Стало быть, Штефан его тогда
спихнул.Теперь же Штефан, сердито насупясь, говорит: оставь, мол, старьте истории, какое вам дело, что вы знаете о тех временах.«Я знаю мало, — думала Аня, — тут он прав, по позже пни ссорились из-за болота, а о Волчьей топи я знаю очень даже много».
Болото начиналось прямо за Адьтенштайном и тянулось вдоль озера до самых хорбекских угодий. Лишь немногие тродинки вели через чащу ивняка, по камышовым зарослям, по кочкам, по бурой траве, мимо густо заросших зеленью разводий, мимо ольшаника, который в поисках опоры запускал когти корней в гнилую воду. Изредка безрадостность болота нарушал травяной островок. Люди забредали туда не часто, зато в дебрях нашла приют всевозможная живность. Прежде отсюда наверняка совершали разбойничьи набеги волки, иначе откуда взяться такому названию.
Поначалу Аня, как и все альтенштайнские ребятишки, побаивалась Топи. Старики рассказывали жуткие истории о блуждающих огнях, что пляшут там по ночам: это-де души умерших, не то что идти за ними, даже просто завести о них разговор и то опасно для жизни. Иной раз они ведь и в деревне появлялись, как, например, один очень яркий блуждающий огонь, все были уверены, что это ландскнехт без головы. Говорят, одна молодая крестьянка, не из альт еиштайнских, посмеивалась над историями о привидениях, и вот однажды ночью на деревенской улице вспыхнул зеленоватый свет. Неоновых ламп в ту пору еще не было, крестьянка удивилась, выглянула в узенькую дверную форточку и увидела странное явление. «Эй, ландскнехт! — храбро крикнула она. — Заходи, хлебом с салом угощу!» Огонек к ней, а наутро женщину нашли без памяти и с кривой шеей. Она так и не сумела вытащить голову из тесной форточки; в чувство ее, правда, привели, хотя и с трудом, но с тех пор пришлось ей жить с кривой шеей.
Эта хоть в живых осталась, но ведь сколько людей погибло, навсегда исчезнув в Топи. В прежние времена там казнили нарушителей закона. Однажды Аня видела на фотографии молодую девушку, которую спихнули в трясину тысячу лет назад, на шее у нее сохранилась веревка, а одета она была в коротенькую кожаную юбочку вроде тех, что нынче снова вошли в моду.
Аня, наверно, была еще очень мала, когда отец впервые взял ее с собой на Волчью топь. Во всяком случае, сидела она на бензобаке мотоцикла, Друскат ехал по узенькой тропинке и поминутно отталкивался от земли то одной, то другой ногой, чтобы сохранить равновесие. Девочка пригибалась и жмурилась от страха: ей чудилось, будто
кривые ивовые сучья норовят схватить их. Внезапно Друскат затормозил: путь преграждало поваленное дерево.
«Цизеницу неймется, решил меня позлить, — сказал Друскат. — Он, если хочешь знать, в Топи король».
Им пришлось поднять еще несколько стволов, и вот наконец они подъехали к дому паромщика. Дворцом его не назовешь — запущенная каменная постройка за ветхим забором. Фрау Цизениц на вид тоже была неряшливая. Она вышла на крыльцо и недобрым взглядом сверлила пришельцев. Аня испуганно покосилась на крышу дома: нет, через эту трубу фрау Цизениц не пролетит, ведьмы такие толстые не бывают.
Женщина едва кивнула в ответ на «Добрый вечер» и тут же, словно в знак привета, выплеснула у порога миску мыльной воды.
«Чего вам?» — недовольно спросила она.
«Мне надо поговорить с вашим мужем».
Вытирая руки дерюжным фартуком, фрау Цизениц толкнула локтем дверь, потом наклонилась к Ане: наверно, хотела-таки съесть. Аня испуганно прижалась к отцу. Правда, все ей тогда говорили, что она слишком худенькая, но все же девочка почувствовала облегчение, когда фрау Цизениц пробурчала:
«Да не съем я тебя».
Разговоры о Топи шли с тех самых пор, как Аня поселилась в Альтенштайне. То и дело слышалось «Топь» да «Топь». Находилась она совсем рядом с деревней, но в состав альтенштайнских земель не входила, а принадлежала городу Верану. В голодные послевоенные годы кое-кто еще пользовался городской привилегией и переплывал летом через озеро, чтобы накосить сенца козам и кроликам. Цизениц, как смотритель лугов, состоял у города на службе, работал на пароме, худо-бедно содержал в порядке луговые участки Топи, весной помаленьку известковал их. В ту пору у него, кажется, еще была упряжка, и он размечал делянки, проводил жеребьевку и взимал плату—правда, денег набиралось очень немного. Теперь же в Веране давно никто не держал коз, не переплывал озеро из-за пары охапок сена; луга и выгоны снова одичали, но городской казначей Верана, или как его там, по-прежнему начислял Цизеницу плату за службу, которая давно стала чистой формальностью. Впоследствии, как только заходила речь об этой нелепости, Цизениц, любивший пофилософ-
ствовать, заявлял: печально знаменитый бюрократизм может, дескать, иметь и приятные стороны, что доказывает случай с ним.
По когда Друскат захотел использовать болотные луга для кооператива — стаду не хватало кормов, — Цизениц принял сторону бюрократов, стал вдруг неприветлив и завалил председателю дорогу. Тот, однако, был не из пугливых, во всяком случае, несмотря на все препоны, они с Аней добрались к дому паромщика. Теперь этого дома уже нет, в один прекрасный день Друскат велел снести халупу, И фрау Цизениц так и не простила ему изгнания из «рая». Когда они вошли в дом, та заставила себя быть приветливей, даже обмахнула дерюжным фартуком стулья, прежде чем предложить гостям сесть, и пролаяла супругу:
«К тебе».
Цизениц — маленький, тощий мужичонка с морщинистым лицом — съежился в углу дивана, глазки у него трусливо забегали: может, нечистая совесть мучила, может, жены боялся. Сама она не присела, грозно возвышаясь над столом во всей своей массивности.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47