Директор, разумеется, начал было торговаться, но она была непреклонна и в конце концов даже заявила: дело настолько для нее важное, что она может уйти и без отпуска, несмотря на угрозу немедленного увольнения.
Тут наконец директор сдался.Она поблагодарила.Повесив трубку, она спросила:
— Смогу я у тебя переночевать, Аня?
Со свойственной детям логикой Аня подумала: «Ну вот, я только хотела узнать, как Розмари себя поведет, а теперь она сядет мне на шею. Мне совершенно не интересно, сколько раз она спала с отцом. Уму непостижимо: она еще спрашивает, где ей ночевать. Видно, думает, я не умею считать до трех».
— Ты же прекрасно знаешь, — ехидно ответила ода, — где у нас в доме можно спать. Почему ты меня спрашиваешь?
- А кого же мне еще спрашивать? — возразила Розмари. — Ты хозяйка дома.
Потом она объявила, что незачем терять время попусту, нужно подготовить «трабант» и кое-что прихватить из квартиры.
Ане польстило, что ее признали хозяйкой дома, поэтому, когда Розмари спросила:
— Поесть у тебя дома что-нибудь найдется? - девочка ответила:
— Уж я о тебе позабочусь.
— Хорошо, — сказала Розмари, — но есть и еще одна проблема. Одна машина и два велосипеда.
Она улыбнулась Юргену, и тот растаял: такая красивая женщина эта приятельница Друската, но и к нему, к шестнадцатилетнему, снизошла. Он по-мужски пожал ей руку и слегка поклонился:
— Велосипеды я, разумеется, доставлю.
— Это было бы очень мило с твоей стороны, — заметила Розмари все с той же улыбкой. По сравнению с такой женщиной, как доктор Захер, Аня показалась ему почти ребенком. Он помахал девочке рукой:
— Пока.
Затем Аня и Розмари зашагали по улице к дому-новостройке, он был похож на сотни других жилых коробок с широкими окнами, какие можно встретить сейчас в деревнях. Поднявшись по ступенькам на два лестничных марша, они остановились перед висевшей слева над звонком табличкой «Д-р Захер».
Розмари отперла дверь.
— Пожалуйста, раздевайся и проходи в комнату. Комната была не слишком большая, но очень светлая и удобная. Вдоль стен на выкрашенных в белый цвет металлических конструкциях стояли книжные полки, такие же, купленные в магазине полки, как и в тысячах других домов, однако здесь все было как-то очень уютно. Розмари не лишена вкуса. Взять хотя бы голубые кресла на красном ковре, всевозможные безделушки, типично женские, яркие бокалы и бутылки, репродукции русских икон, изображавшие апостола с крестьянским лицом и богоматерь, держащую на руках маленького человечка с лицом взрослого.
Аня огляделась по сторонам.
— Мне здесь нравится.
— Пока нет Даниэля, — сказала Розмари, — у этого прохвоста Штефана большие шансы. Насколько я его знаю, он попытается сейчас укрупнить свой кооператив за счет Алвтенштайна. Но я не допущу, сяду на место Даниэля и пошлю к чертовой матери каждого, кто вздумает вмешиваться в его дела. Но сначала давай выпьем кофе, что-то пить хочется. А тебе?
Аня кивнула.
Розмари предложила девочке отдохнуть, нет, помощи Не требуется, на кухне и так слишком тесно, пусть Аня пока располагается поудобнее.
Вернувшись через некоторое время в комнату, Розмари увидела, что Аня плачет на кушетке, уткнув голову в подушку.
Розмари села на край кушетки и сначала осторожно, точно робея, коснулась рукой головы девочки и только потом осмелилась погладить ее по волосам.
— Поплачь.
По всей вероятности, она не решалась по-матерински приласкать Аню, а может, ей самой недоставало опыта: мать всегда выматывалась на работе, вечно куда-то спешила и чаще командовала детьми, чем баловала и ласкала их. И отношения Розмари с Аней тоже всегда отличались деловитостью: чувствуя, что дочь Друската отгораживается от нее, она остерегалась навязывать ей свою дружбу.
Одно время между ними вроде налаживались товарищеские отношения, но тем дело и кончилось. Розмари помнит, как однажды Аня вернулась домой с каких-то спортивных соревнований. Девочка, как видно, была в хорошем настроении и, застав Розмари в комнате Друската, как-то странно с нею поздоровалась: «Привет, подруга!»
Но сейчас Розмари казалось, что Ане не просто подруга нужна, она искала защиты. Девочка не сторонилась ее прикосновений, в своем горе она все ближе и ближе придвигалась к Розмари, пока наконец не спрятала голову у нее в коленях.
— Сама не знаю, почему реву. Хуже всего было вче-) ра, мне было так одиноко. Потом я была у Штефана и у Хильды, у Анны Прайбиш с Идой. Ты первый человек, который сказал: пошли, нужно что-то сделать, нужно помочь отцу. Вот я и реву.
Она еще долго всхлипывала не в силах успокоиться.
— Да, я понимаю, — сказала Розмари, — я прекрасно тебя понимаю. Думаешь, сама не плакала?
— Ты всегда такая рассудительная, такая уверенная в себе.
— Ах, чаще всего это видимость, — с улыбкой отозвалась Розмари. — Тебе-то я могу признаться. Иногда я ужасная трусиха. Просто виду не подаю. Знаю: многие считают меня бесчувственной, в Бебелове — тоже. Они и не заметили, что я целый год дрожала перед каждым совещанием. Порой мне так страшно. Слушай, ты знаешь, много лет тому назад я была у вас чем-то вроде прислуги или няньки. Еще при жизни твоей матери. Наверное, ты не помнишь, тебе тогда было всего годика четыре.
Девочка привстала, на глазах у нее блестели слезы.
— Странно, — с улыбкой заметила она, — о чем только ни вспоминаешь. Однажды я упала с лестницы, ты меня подняла и стала успокаивать. Как сейчас помню. — Тебе известно, что сделал мой отец? — вдруг спросила Аня. Розмари взглянула на девочку и долго не решалась ответить.
— Да, — наконец сказала она.
— Что?
— Пусть отец сам тебе расскажет.
5. Часом позже они были в Альтенштайне. Они договорились, что девочка займется домашними делами, а она, доктор Захер, позаботится о делах кооператива. Розмари Собиралась поставить свой «трабант» под каштаном перед правлением, но место в тени уже было занято «Вол-той» со служебным номером. Интересно, кто это пожаловал в Альтенштайн на «Волге»? Может быть, уполномоченный с приказом о прекращении работ на болоте? «Надеюсь, я не слишком опоздала», — подумала Розмари. Она лиxo подрулила на своем маленьком «трабанте» к служебной машине: надо же и ему хоть немножко попользоваться тенью. Выходя из машины, она нечаянно выпустила из рук дверцу, которая, ударив по «Волге», оставила на полировке царапинку. Подумаешь! Не будут занимать так много места, тоже мне, окружная власть! Здесь, кстати, нависла угроза над ценностями покрупнее. «Надо взять себя в руки, — подумала Розмари, — никакой запальчивости, я же знаю, что смогу добиться большего, если буду рассчитывать на свое женское обаяние». Она скользнула взглядом по окнам правления и, вздохнув, вошла в дом.
Кабинет председателя с грубым дощатым полом и светлыми стенами был обставлен обычной, уже слегка потертой казенной мебелью. За письменным столом сидел Макс Штефан. Массивность его впечатляла. На нем была расстегнутая из-за жары рубашка, пуговицы которой уже не сходились на груди. Как все лысые люди, он старался носить шляпу и не расставался с этим широкополым головным убором даже в помещении. На столе перед Ште-фаном лежала карта альтенштайнских угодий. Рядом стоял Кеттнер, тучный мужчина, внешне напоминавший председателя хорбекского кооператива, только полнее его и еще при пышной шевелюре. Гомолла занял позицию слева от Штефана. Он стоял, упершись руками в стол, и кивал головой, слушая объяснения Кеттнера. Стуча паль-
цем по карте, тот рассказывал, что они, мол, дошли досюда и досюда, потом работу на топи пришлось приостановить.
— Почему?
— Указание из округа, велели прекратить.
На лавке, под портретами государственных деятелей, разместились крестьяне из кооперативного правления. Среди них — Хинцпетер, Мальке и Цизениц. Они сидели, наклонившись вперед, широко расставив ноги, и вертели в руках картузы. Они знали все до мельчайших подробностей и почти не прислушивались к тому, что говорил Кеттнер, им было скучно. Решений ожидать все равно не приходилось, а уж выполнят они приказ из округа, прекратят работы на болоте или нет, об этом они ни Гомолле, ни Штефану нипочем не скажут.
В дверях звякнул колокольчик: неужели в этот дремотный послеобеденный час что-то произошло? Крестьяне подняли головы, мужчины за столом прекратили свой негромкий диспут. Сделали они это с явным удовольствием, даже заулыбались. Заулыбались и остальные: ведь в комнату вошла красотка Розмари. Ее зеленая блузка гармонировала с рыжеватыми волосами, при стирке блузка слегка села и весьма плотно обтягивала грудь, что, несомненно, радовало мужской глаз.
— Добрый день!
Гомолла приветливо махнул рукой.
— Заходи, заходи!
Розмари склонила голову в знак приветствия и с треском захлопнула за собой дверь. Вызывающе медленным шагом, как на прогулке, она направилась к столу. Провожая ее взглядом, Цизениц нервно облизывал губы. Ште-фан, сдвинув на затылок соломенную шляпу, даже снял очки, чтобы лучше рассмотреть красотку. Затем откинулся на спинку кресла и невольно ахнул.
— Да, — ответствовала Розмари и с вызовом посмотрела на него.
Она подарила всем рукопожатие и, дойдя до Гомоллы, задержала ладонь в его руке чуть дольше, чем принято, когда здороваются с товарищами по партии. Теперь подошла очередь Штефана. Он по-прежнему сидел, и она хотела из вежливости просто кивнуть ему головой. Но этот верзила, которому она едва доставала до плеча, вдруг вскочил и схватил ее руку. Делать нечего. Он поднял ру-
ку Розмари над столом и — вот потеха! — попытался чмок-путь губищами. Розмари отдернула руку.
— Оставь свои шуточки при себе.
— В Польше, — сказал он назидательным тоном, — принято целовать руку женщине.
— Твои манеры не столь приятны, как у поляков.
— Жаль. — Штефан снова уселся в кресло.
— Именно так я себе и представляла, — сказала Розмари. — Он расселся на Даниэлевом месте.
— Сама туда метишь?
Вопрос застал Розмари врасплох. Она несколько сконфуженно посмотрела на Штефана. Он и в самом деле освободил стул и даже пододвинул его поудобнее.
— Прошу! Она села.
— Что это значит? — раздраженно воскликнул Гомолла.
Розмари повысила голос.
— У меня есть несколько вопросов, если позволите. Ей, разумеется, позволили, и она тоном начальника,
Которого несколько дней не было на работе, осведомилась о состоянии дел. Ей ответили (крестьяне на лавке выслушивали это уже второй раз), что большой польдер на болоте функционирует, но в планы округа все еще не включен, там его, как говорится, еще не «застолбили», для этого потребуется некоторое время, но ждать нельзя, поэтому-то они вынуждены были начать работы по принципу: что сделано, то сделано. В Хорбеке, к примеру, такое практиковалось сотни раз, и всегда план утверждался, как говорится, задним числом, а тут, в Альтенштайне, им хотят навязать проверочную комиссию, они якобы грубо нарушили социалистическое законодательство, вот об этом он, Кеттнер, как раз и проинформировал товарищей. Розмари внимательно слушала объяснения и время от времени вставляла реплики. Потом, щелкнув пальцем по карте, она заметила, что этому замечательному проекту, стало быть, в прямом смысле суждено кануть в воду, значит, Друскат боролся зря и все останется по-старому.
— Кое-кому, кажется, это доставило бы удовольствие.
Она с упреком взглянула на Штефана. Тот сидел возле конторского шкафа, закинув ногу на ногу и скрестив на груди руки. Шляпу он надвинул глубоко на лоб и, казалось, решил вздремнуть. Этот здоровяк женщин обожал,
вот только тех из них, кто занимал руководящие должности, он, пожалуй, недолюбливал. Во всяком случае, что касается фрау доктор Захер, то тут он стоял перед дилеммой: этакая красотка, а мнит себя спасительницей, грозной альтенштайнской девой. Ее усилия производили на Штефана неприятное впечатление: господи, никак вздумала направить свое копье против него? Поля шляпы скрывали его глаза, он делал вид, что вообще не принимает весь этот спектакль всерьез.
Розмари не удержалась и, обращаясь непосредственно к нему, спросила:
— Товарищ Штефан. Ведь тебе все это доставило бы удовольствие?
Штефан пожал плечами: он, мол, никогда и не скрывал, что считает насильственное вторжение в природу и в устоявшиеся экономические структуры делом рискованным.
Вот и проговорился! Розмари торжествующе оглядела присутствующих.
— И он, — воскликнула она, сверкнув глазами, — именно он хочет сесть на место Даниэля.
— На нем сидишь ты, — возразил Штефан, и эту несложную истину вряд ли можно было опровергнуть. Хохот альтенштайнских крестьян был явно на руку Штефану. Розмари попыталась сделать так, чтобы им стало не до смеха, и прибегла к весьма избитому приему: начала ставить противнику в вину высказывания, сделанные им тогда-то и там-то.
— Это ему, Штефану, — сказала она, — принадлежат слова о том, что, мол, таким занюханным кооперативомг как Альтенштайн, он сумеет руководить и по телефону.
Она добилась своего, крестьяне возмущенно зароптали.Штефан, защищаясь, протестующе поднял руки.
— Говорил ты так или не говорил?
— Это было год тому назад, — попробовал оправдаться Штефан, — мало ли чего наговоришь в споре.
Так, значит, признался. Розмари кивнула и обратилась к Гомолле.
— И ты, — грустно сказала она, — ты, Густав, хочешь допустить, чтобы этот человек тут командовал?
— Сначала скажи, что тебе здесь нужно, — заметил Гомолла.
— Мне? — Розмари откинулась на спинку стула и положила руки на стол, словно хотела им завладеть. — Я твердо решила продолжать дело Даниэля. Если нужно, я готова навсегда остаться в Альтенштайне.
— Никак я ослышался, товарищ? — Гомолла приставил руку к своему уху. — Ты что же, бросила работу в Бебелове?
Ответ Розмари гласил: сначала необходимо заниматься самыми неотложными делами, так ее воспитывала партия, продолжить дело Даниэля — для нее сейчас важнее всего на свете.
Гомолла рассердился. Ведь ни за какие деньги не хотела оставаться в Альтенштайне!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47