смесители для душевых кабин
в тот день было душно, собиралась гроза, в воздухе словно что-то нависло, в зале тоже чувствовалось — погода должна была перемениться.
Друскат записался в прения. Когда ему наконец дали слово, он собрал свои бумажки и зашагал к трибуне, ноги не очень слушались, он смущался такого множества взглядов. Посмотрел вниз, в зал, увидел тысячу лиц и не нашел ни одного знакомого, в горле стоял комок, ему пришлось сперва откашляться, прежде чем он смог проговорить:
«Товарищи...»
Он чувствовал себя на трибуне одиноким, но вот увидел Гомоллу, старик ушел со своего места и отыскал стул в первых рядах, он был само внимание. Итак:
«Товарищи» — сперва введение, общие положения, как то, чего мы хотим добиться у себя в округе, в стране, соотносится со всем миром, и дальше: как совершенно справедливо отметил предыдущий оратор... это, конечно, никого не волновало, но он разговорился и увлекся, забыл в конце концов, как странно слышать собственный голос, а потом вздохнул поглубже и вмешался — он, председатель кооператива-середняка! — в большую политику. И вдруг почувствовал, какая власть и какая ответственность выпадают на долю человека, который может высказать то, что волнует многих.
С трибуны он сошел под несмолкающий гром аплодисментов. Он смотрел в смеющиеся лица, смеялся сам, хотел было проскользнуть на свое место, но кто-то дернул его за рукав — Гомолла.
«Пошли, — шепнул он, — можно позволить себе маленькое нарушение дисциплины».
Они, крадучись, выбрались из зала, пока там выкликали следующего оратора, прошли в парк. Друскат глубоко дышал, точно выиграл трудное соревнование. Было по-прежнему душно, но погода переменится, Друскат чуял.
«Парень, — сказал старик, — частенько я на тебя злился, и все-таки всегда знал: есть в тебе что-то такое, что-то из тебя еще получится. Сегодня я горжусь тобой. На
моё взгляд, самая лучшая речь, и еще, я чую, смотри, пошлют тебя на партсъезд. Добился своего! Разве ты не рад?»
«Почему? — сказал Друскат. — Я рад».
Однако лицо его вдруг посерьезнело.
Неделей позже Друскат побывал у Штефанов. Он въехал во двор, мотоцикл громко тарахтел, он прислонил его поблизости от подстриженных в форме шара лиц, что росли возле крыльца. Дверь открыла Хильда Штефан:
«Давненько ты у нас не был».
После той безобразной драки в гостиной у Штефанов Друскат ни разу не заходил к ним. Он кивнул Хильде, найдя ее изменившейся. Она туго зачесала волосы назад и свернула их узлом, выглядела красивой и серьезной.
«Целый год», — сказал он.
Она пригласила его в дом, отворила дверь в комнату, но взгляды и движения ее были усталые, словно в доме случилось горе.
Друскат вошел. Макс Штефан праздно сидел в одном из тяжелых мягких кресел. Он сделал гостю знак газетой, которую, по-видимому, читал; приход Друската, казалось, ничуть не удивил его.
«Читал?» — спросил он, щелкнув по газете, и процитировал: — «Сколько еще жить за счет других? Трепачи! Три вопроса товарищу Штефану. Штефаны еще хозяйничают во многих деревнях!»
Он свернул газету и бросил ее на журнальный столик:
«И так далее. Мое доброе имя стало символом косности. Ох, — Штефан сложил ручищи клещами и сжал их, — попадись мне в лапы эти писаки». — Теперь он смотрел на Друската. Тот прислонился к дверному косяку.
«Твоя речь на окружной конференции, с фотографией. Что, Хильдхен, в кои-то веки в газете красивый мужчина. Как самочувствие?» — сказал Штефан с горьким одобрением.
Друскат выпятил нижнюю губу:
«Хорошо».
И тут Хильда громко запричитала:
«Люди-то как себя ведут после всех этих статей в газете — кошмар! Раньше придешь, бывало, в магазин, продавщица всегда что-нибудь отложит, знаешь, ведь: фрау Штефан то, фрау Штефан се. А теперь разговоры стиха-ют, стоит мне только дверь открыть. Некоторые на улице отворачиваются, здороваться перестали».
Друскат, все еще в дверях, спросил:
«И по-твоему, виноват в этом я?»
Хильда отвернулась от Друската, подошла к Штефану, он один занимал целое кресло. Хильда пристроилась на подлокотнике, ей было неудобно, но она терпела. На Даниэля не могло не произвести впечатление, как она сидит вот так рядом с мужем и даже немного над ним, из-за высоты подлокотника; она чувствовала себя уверенно, потому что Штефан обнимал ее одной рукой, его пальцы лежали у нее на бедре, она не съедет. Хильда сидела на подлокотнике, напряженно выпрямившись, и обвиняющим тоном говорила:
«Ты уничтожил его».
Неужели она забыла, чем Штефан год назад, в этой самой комнате, угрожал ему, Друскату: я могу тебя уничтожить! Или она сознательно сказала так, чтобы напомнить ему тот день?
«Будь Макс хорошим начальником, в деревне не стали бы вас чураться», — сказал Друскат.
Штефан большей частью находил меткие образы для характеристики ситуации:
«Ты тоже можешь попасть в беду, да еще как, мой милый. Думаешь? альтенштайнские не повернутся к тебе задницей?»
Друскат пожал плечами. Не успел он ответить, как фрау Хильда снова взяла его в оборот:
«Ты, думаю, понимаешь: мне не может понравитвся, как ты идешь против Макса, тем самым ты обижаешь и меня. Пусть газеты пишут что угодно, пусть мне даже придется ради него пройти сквозь строй, я только выше подниму голову. Я с ним. Я хотела, чтоб ты знал это, Даниэль».
Друскат смотрел на них обоих, на мужчину в кресле, на женщину, примостившуюся рядом. Действительно, Хильда сидела, точно всадница в дамском седле, но Даниэля почему-то совсем не смешило ее старание сохранить достоинство, он даже растрогался:
«Ах, Хильдхен, я никогда не сомневался, что вы созданы друг для друга».
Тут хозяйка наконец пригласила его сесть. Друскат отказался:
«Макс, мне надо забрать дорожные машины. Идем!»
Штефан устроился на заднем сиденье мотоцикла, они на полной скорости выехали из деревни и потряслись через поля. Люди останавливались, завидев их, потому что зрелище было очень забавное: толстяк, рискуя грохнуться навзничь, сидел позади маленького жилистого человека, который пригнулся вперед, к рулю. Штефан всю дорогу удерживал на голове соломенную шляпу и с облегчением вздохнул, когда Друскат наконец затормозил.
Они слезли с мотоцикла и стали смотреть вниз на полевую дорогу — бульдозер и экскаватор с покачивающимся грейфером неторопливо ползли вверх по холму. Штефан потер ягодицы, скользнул презрительным взглядом по мотоциклу, но замечание насчет убогого и утомительного средства передвижения владелец «вартбурга» подавил, присел на валун у межи и спросил:
«Значит, собираешься дальше биться за промышленные методы в сельскохозяйственном производстве? — На минуту он прикрыл глаза, глотнул и снова открыл их: — Язык сломаешь».
Друскат кивнул.
«Твоя идея насчет кооператива-гиганта — вчерашний день».
«Даниэль, вот что я хочу тебе сказать: было две дороги, по которым можно было шагать по целине, я имею в виду, в неизведанное, но никто не мог заранее сказать, который путь правильный, господь-то, всеведущий, не в партии. Или я опять ошибаюсь? Значит, надо было попробовать, где путь вперед — там или тут. Истина, мой милый, если говорить по-научному, истина познается только в столкновении мнений. Можешь упрекать меня в чем угодно, но одного ты у меня не отнимешь, я экспериментировал, со страстью, ладно, пусть не всегда самыми благородными средствами, но я защищал и отстаивал одну точку зрения. Мне просто омерзительны все эти вялень-кие людишки, эти бездельники и выжидающие хитрованы, теперь они меня презирают, протаскивают в газете, точно я совершил преступление, — они меня еще вспомнят, ослы!»
Друскат присел рядом со Штефаном, схватил его за плечи, слегка повернул, теперь Штефан мог видеть будущую трассу, она была помечена вешками, которые терялись в зарослях у подножия холма, примерно там, где должны были находиться два огромных валуна. Друскат кивнул на вешки:
«Вот, смотри, там пойдет дорога».
Штефан отвернул лицо:
«Мимо валунов?»
Друскат кивнул.
«Трудновато будет, Даниэль».
«Может быть. — Друскат вытянул ноги, достал из брючного кармана измятую пачку сигарет, протянул Штефану: — Не знаю, ты такие куришь или нет?»
Штефан взял сигарету и даже пустился в рассуждения о преимуществах неароматизированных северных Табаков.
Наконец Друскат сказал:
«Макс, я хочу попросить тебя об одной дружеской услуге».
Штефан жестом показал, что готов слушать.
«Знаешь, — сказал Друскат, — мне всегда хотелось чего-нибудь добиться, еще мальчишкой, ничуть не меньше твоего. Добиться чего-то большого. Чего? Владеть конем, машиной, усадьбой, суметь перещеголять кого-то, побороть, стать начальником, героем, приобрести имя? Нет! Вот если человек добивается каких-то изменений, когда что-то становится лучше прежнего, по-моему, только таскай человек чего-то достиг. И пусть изменение малюсенькое, это все равно большое дело! Поэтому я бился с болотом, поэтому для меня так важна эта дорога. Когда она будет построена, я чего-то достигну, для людей это немного, всего-навсего узкая, короткая дорога, но для меня это важно».
Штефан ухмыльнулся:
«Ну?»
«Может статься, рано или поздно мне придется уехать. Если мне придется уехать, Макс, прошу тебя, откажись от всех своих фокусов. Дострой дорогу вместо меня».
«Обещаю», — помолчав, сказал Штефан.
9. Прошла ночь и почти целый день, с тех пор как Дру-ската забрали; деревья бросали вытянутые тени, когда оба друга вышли из Монашьей рощи и увидели в полях Альтенштайн. Друскат поставил чемоданчик на землю и оглянулся на Штефана. Штефан спросил: «Кто на тебя донес?» А Друскат напомнил ему об осмотре образцовой деревни Хорбек, о стычке в трактире Анны Прайбиш и о дружеской услуге, о которой он просил Штефана.
— Я сам на себя донес. Мне казалось, ты знаешь, — сказал он.
Штефан долго и пристально смотрел на него; наконец проговорил:
— Ты! — Он хохотнул. — А я подозревал старикана. Могло быть и так. — Тут он разоткровенничался. — Ох, дома черт знает что творится. Мне пришлось скрыть кое-что от Хильды, не хотелось втягивать ее в эту паршивую историю. Знаешь, Хильду не узнать. Трудно мне с ней. Но то, что сейчас предстоит тебе, будет гораздо труднее. Впрочем, у тебя есть человек, который поможет. Странно, у тебя всегда кто-то был... Председателем в Альтенштайне ты не сможешь остаться...
Друскат кивнул, потом сказал:
— Можешь занять мою должность.
Штефан протестующе замотал головой:
— Тебе надо было видеть Кеттнера. Давно уже есть и помоложе... — Он опустил углы губ и словно в глубоком сомнении поднял плечи. — Только интересно, они лучше нас?
Друскат невольно улыбнулся. Так-то вот было и так будет всегда, Штефан, друг и противник, беспощадный и учтивый, рассудительный и неисправимый!
— Как бы то ни было, — Макс Штефан хлопнул приятеля лапищей по плечу, — как бы то ни было, тебе сейчас придется многое вынести. Знаешь что, — сказал он и внезапно подхватил Друскатов чемоданчик, — возьму-ка я кое-что на себя.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47
Друскат записался в прения. Когда ему наконец дали слово, он собрал свои бумажки и зашагал к трибуне, ноги не очень слушались, он смущался такого множества взглядов. Посмотрел вниз, в зал, увидел тысячу лиц и не нашел ни одного знакомого, в горле стоял комок, ему пришлось сперва откашляться, прежде чем он смог проговорить:
«Товарищи...»
Он чувствовал себя на трибуне одиноким, но вот увидел Гомоллу, старик ушел со своего места и отыскал стул в первых рядах, он был само внимание. Итак:
«Товарищи» — сперва введение, общие положения, как то, чего мы хотим добиться у себя в округе, в стране, соотносится со всем миром, и дальше: как совершенно справедливо отметил предыдущий оратор... это, конечно, никого не волновало, но он разговорился и увлекся, забыл в конце концов, как странно слышать собственный голос, а потом вздохнул поглубже и вмешался — он, председатель кооператива-середняка! — в большую политику. И вдруг почувствовал, какая власть и какая ответственность выпадают на долю человека, который может высказать то, что волнует многих.
С трибуны он сошел под несмолкающий гром аплодисментов. Он смотрел в смеющиеся лица, смеялся сам, хотел было проскользнуть на свое место, но кто-то дернул его за рукав — Гомолла.
«Пошли, — шепнул он, — можно позволить себе маленькое нарушение дисциплины».
Они, крадучись, выбрались из зала, пока там выкликали следующего оратора, прошли в парк. Друскат глубоко дышал, точно выиграл трудное соревнование. Было по-прежнему душно, но погода переменится, Друскат чуял.
«Парень, — сказал старик, — частенько я на тебя злился, и все-таки всегда знал: есть в тебе что-то такое, что-то из тебя еще получится. Сегодня я горжусь тобой. На
моё взгляд, самая лучшая речь, и еще, я чую, смотри, пошлют тебя на партсъезд. Добился своего! Разве ты не рад?»
«Почему? — сказал Друскат. — Я рад».
Однако лицо его вдруг посерьезнело.
Неделей позже Друскат побывал у Штефанов. Он въехал во двор, мотоцикл громко тарахтел, он прислонил его поблизости от подстриженных в форме шара лиц, что росли возле крыльца. Дверь открыла Хильда Штефан:
«Давненько ты у нас не был».
После той безобразной драки в гостиной у Штефанов Друскат ни разу не заходил к ним. Он кивнул Хильде, найдя ее изменившейся. Она туго зачесала волосы назад и свернула их узлом, выглядела красивой и серьезной.
«Целый год», — сказал он.
Она пригласила его в дом, отворила дверь в комнату, но взгляды и движения ее были усталые, словно в доме случилось горе.
Друскат вошел. Макс Штефан праздно сидел в одном из тяжелых мягких кресел. Он сделал гостю знак газетой, которую, по-видимому, читал; приход Друската, казалось, ничуть не удивил его.
«Читал?» — спросил он, щелкнув по газете, и процитировал: — «Сколько еще жить за счет других? Трепачи! Три вопроса товарищу Штефану. Штефаны еще хозяйничают во многих деревнях!»
Он свернул газету и бросил ее на журнальный столик:
«И так далее. Мое доброе имя стало символом косности. Ох, — Штефан сложил ручищи клещами и сжал их, — попадись мне в лапы эти писаки». — Теперь он смотрел на Друската. Тот прислонился к дверному косяку.
«Твоя речь на окружной конференции, с фотографией. Что, Хильдхен, в кои-то веки в газете красивый мужчина. Как самочувствие?» — сказал Штефан с горьким одобрением.
Друскат выпятил нижнюю губу:
«Хорошо».
И тут Хильда громко запричитала:
«Люди-то как себя ведут после всех этих статей в газете — кошмар! Раньше придешь, бывало, в магазин, продавщица всегда что-нибудь отложит, знаешь, ведь: фрау Штефан то, фрау Штефан се. А теперь разговоры стиха-ют, стоит мне только дверь открыть. Некоторые на улице отворачиваются, здороваться перестали».
Друскат, все еще в дверях, спросил:
«И по-твоему, виноват в этом я?»
Хильда отвернулась от Друската, подошла к Штефану, он один занимал целое кресло. Хильда пристроилась на подлокотнике, ей было неудобно, но она терпела. На Даниэля не могло не произвести впечатление, как она сидит вот так рядом с мужем и даже немного над ним, из-за высоты подлокотника; она чувствовала себя уверенно, потому что Штефан обнимал ее одной рукой, его пальцы лежали у нее на бедре, она не съедет. Хильда сидела на подлокотнике, напряженно выпрямившись, и обвиняющим тоном говорила:
«Ты уничтожил его».
Неужели она забыла, чем Штефан год назад, в этой самой комнате, угрожал ему, Друскату: я могу тебя уничтожить! Или она сознательно сказала так, чтобы напомнить ему тот день?
«Будь Макс хорошим начальником, в деревне не стали бы вас чураться», — сказал Друскат.
Штефан большей частью находил меткие образы для характеристики ситуации:
«Ты тоже можешь попасть в беду, да еще как, мой милый. Думаешь? альтенштайнские не повернутся к тебе задницей?»
Друскат пожал плечами. Не успел он ответить, как фрау Хильда снова взяла его в оборот:
«Ты, думаю, понимаешь: мне не может понравитвся, как ты идешь против Макса, тем самым ты обижаешь и меня. Пусть газеты пишут что угодно, пусть мне даже придется ради него пройти сквозь строй, я только выше подниму голову. Я с ним. Я хотела, чтоб ты знал это, Даниэль».
Друскат смотрел на них обоих, на мужчину в кресле, на женщину, примостившуюся рядом. Действительно, Хильда сидела, точно всадница в дамском седле, но Даниэля почему-то совсем не смешило ее старание сохранить достоинство, он даже растрогался:
«Ах, Хильдхен, я никогда не сомневался, что вы созданы друг для друга».
Тут хозяйка наконец пригласила его сесть. Друскат отказался:
«Макс, мне надо забрать дорожные машины. Идем!»
Штефан устроился на заднем сиденье мотоцикла, они на полной скорости выехали из деревни и потряслись через поля. Люди останавливались, завидев их, потому что зрелище было очень забавное: толстяк, рискуя грохнуться навзничь, сидел позади маленького жилистого человека, который пригнулся вперед, к рулю. Штефан всю дорогу удерживал на голове соломенную шляпу и с облегчением вздохнул, когда Друскат наконец затормозил.
Они слезли с мотоцикла и стали смотреть вниз на полевую дорогу — бульдозер и экскаватор с покачивающимся грейфером неторопливо ползли вверх по холму. Штефан потер ягодицы, скользнул презрительным взглядом по мотоциклу, но замечание насчет убогого и утомительного средства передвижения владелец «вартбурга» подавил, присел на валун у межи и спросил:
«Значит, собираешься дальше биться за промышленные методы в сельскохозяйственном производстве? — На минуту он прикрыл глаза, глотнул и снова открыл их: — Язык сломаешь».
Друскат кивнул.
«Твоя идея насчет кооператива-гиганта — вчерашний день».
«Даниэль, вот что я хочу тебе сказать: было две дороги, по которым можно было шагать по целине, я имею в виду, в неизведанное, но никто не мог заранее сказать, который путь правильный, господь-то, всеведущий, не в партии. Или я опять ошибаюсь? Значит, надо было попробовать, где путь вперед — там или тут. Истина, мой милый, если говорить по-научному, истина познается только в столкновении мнений. Можешь упрекать меня в чем угодно, но одного ты у меня не отнимешь, я экспериментировал, со страстью, ладно, пусть не всегда самыми благородными средствами, но я защищал и отстаивал одну точку зрения. Мне просто омерзительны все эти вялень-кие людишки, эти бездельники и выжидающие хитрованы, теперь они меня презирают, протаскивают в газете, точно я совершил преступление, — они меня еще вспомнят, ослы!»
Друскат присел рядом со Штефаном, схватил его за плечи, слегка повернул, теперь Штефан мог видеть будущую трассу, она была помечена вешками, которые терялись в зарослях у подножия холма, примерно там, где должны были находиться два огромных валуна. Друскат кивнул на вешки:
«Вот, смотри, там пойдет дорога».
Штефан отвернул лицо:
«Мимо валунов?»
Друскат кивнул.
«Трудновато будет, Даниэль».
«Может быть. — Друскат вытянул ноги, достал из брючного кармана измятую пачку сигарет, протянул Штефану: — Не знаю, ты такие куришь или нет?»
Штефан взял сигарету и даже пустился в рассуждения о преимуществах неароматизированных северных Табаков.
Наконец Друскат сказал:
«Макс, я хочу попросить тебя об одной дружеской услуге».
Штефан жестом показал, что готов слушать.
«Знаешь, — сказал Друскат, — мне всегда хотелось чего-нибудь добиться, еще мальчишкой, ничуть не меньше твоего. Добиться чего-то большого. Чего? Владеть конем, машиной, усадьбой, суметь перещеголять кого-то, побороть, стать начальником, героем, приобрести имя? Нет! Вот если человек добивается каких-то изменений, когда что-то становится лучше прежнего, по-моему, только таскай человек чего-то достиг. И пусть изменение малюсенькое, это все равно большое дело! Поэтому я бился с болотом, поэтому для меня так важна эта дорога. Когда она будет построена, я чего-то достигну, для людей это немного, всего-навсего узкая, короткая дорога, но для меня это важно».
Штефан ухмыльнулся:
«Ну?»
«Может статься, рано или поздно мне придется уехать. Если мне придется уехать, Макс, прошу тебя, откажись от всех своих фокусов. Дострой дорогу вместо меня».
«Обещаю», — помолчав, сказал Штефан.
9. Прошла ночь и почти целый день, с тех пор как Дру-ската забрали; деревья бросали вытянутые тени, когда оба друга вышли из Монашьей рощи и увидели в полях Альтенштайн. Друскат поставил чемоданчик на землю и оглянулся на Штефана. Штефан спросил: «Кто на тебя донес?» А Друскат напомнил ему об осмотре образцовой деревни Хорбек, о стычке в трактире Анны Прайбиш и о дружеской услуге, о которой он просил Штефана.
— Я сам на себя донес. Мне казалось, ты знаешь, — сказал он.
Штефан долго и пристально смотрел на него; наконец проговорил:
— Ты! — Он хохотнул. — А я подозревал старикана. Могло быть и так. — Тут он разоткровенничался. — Ох, дома черт знает что творится. Мне пришлось скрыть кое-что от Хильды, не хотелось втягивать ее в эту паршивую историю. Знаешь, Хильду не узнать. Трудно мне с ней. Но то, что сейчас предстоит тебе, будет гораздо труднее. Впрочем, у тебя есть человек, который поможет. Странно, у тебя всегда кто-то был... Председателем в Альтенштайне ты не сможешь остаться...
Друскат кивнул, потом сказал:
— Можешь занять мою должность.
Штефан протестующе замотал головой:
— Тебе надо было видеть Кеттнера. Давно уже есть и помоложе... — Он опустил углы губ и словно в глубоком сомнении поднял плечи. — Только интересно, они лучше нас?
Друскат невольно улыбнулся. Так-то вот было и так будет всегда, Штефан, друг и противник, беспощадный и учтивый, рассудительный и неисправимый!
— Как бы то ни было, — Макс Штефан хлопнул приятеля лапищей по плечу, — как бы то ни было, тебе сейчас придется многое вынести. Знаешь что, — сказал он и внезапно подхватил Друскатов чемоданчик, — возьму-ка я кое-что на себя.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47