Оба берега сблизились и теснили реку отвесными ржавыми скалами, сдавливая ее живое струящееся тело. С верхней палубы хорошо было видно, что гладь реки все чаще прорезывается глубокими воронками стремительных водоворотов.
— А это что за избушка на курьих, ножках? — спросила Аля, указывая на крошечный домик, приютившийся среди кривобоких сосенок на вершине правобережной скалы.
Петр не сумел ей ответить. Объяснил вахтенный матрос, проходивший мимо:
— Сторожевой пост. На нижнем выходе такой же. Сейчас постовой передаст туда, и кто плывет снизу, будет ожидать, пока мы пройдем. В «щеках» узко, разминуться негде.
Подгоняемый быстрым на стремнине течением пароход проворно миновал «щеки». И словно вырвался на свободу — совсем иная, раздольная картина открылась взорам.
Даже на широкой воде пароход ходко шел по течению, и берега плавно убегали назад-Левый низкий берег с желтыми песчаными отмелями, зеленой щетинкой молодого тальника и отдельно растущими ста-
рыми раскидистыми ветлами просматривался на многие километры — за светлой кромкой берега густо-зеленые луга, разноцветные полосы пашен. И только далеко-далеко, там, где надо бы соединиться земле с небом, протянулась темно-синяя гряда материкового берега. Но августовский день ясен, воздух в речной долине столь чист и прозрачен, что из этой дали отчетливо проступают черными острыми зубцами вершины растущих по гребню вековых сосен и лиственниц.
И совсем недалеко правый, так и оставшийся гористым берег. До него метров триста — четыреста, но из-за крутизны склона кажется, он вовсе рядом, только что рукой не достать. Рукой не достать, но глаз не оторвать. Дожди и ветры, зной И холод, само неумолимое время источило камень. И теперь среди густой зелени кряжистых сосен, бог весть как выросших на круче голого камня, вырываются к небу скалы и утесы самых причудливых очертаний, самых неожиданных расцветок: розовые, сиреневые, оранжевые, синие, белые, черные... То они высятся стройными обелисками и минаретами на самой вершине стены, то сбегают к ее подножию, то принимают облик развалин средневекового замка, то выглядывают из зарослей как морды диковинных животных — химер... Местами скала отвесно уходит в темную от ее тени воду, местами у подножия стены пролегает бечевник с конусами осыпей разноцветного щебня.
А между берегами, далеко впереди, насколько глаз достает, просторная гладкая синева, щедро вызолоченная лучистым летним солнцем...
Этот шустрый, несмотря на свои достаточно почтенные лета, пассажир появился на палубе уже после того, как миновали Сиренек. По-видимому, он сел на пароход на пристани этого уютного островного городка.
Невысокий, худощавый — седые вихрастые волосы и до-темна загорелое лицо делали его похожим на негатив,— он все время пребывал в движении, то перемещаясь быстрым шагом от кормы к носу, от носа к корме, то перебегая с одной стороны палубы на другую, то спускаясь по лесенке на нижнюю палубу, затем поднимаясь обратно.
Заметив, что Аля и Петр, не отрывая глаз, любуются ленскими берегами, он остановился и спросил Петра:
— Первый раз, простите, на Лене? — Первый,— ответил Петр.
— Тогда понятно. Свежему глазу большая отрада. А откуда, осмелюсь полюбопытствовать, едете?
— Из Ленинграда.
— Из Ленингра-ада!..— протянул старичок как-то особо уважительно. И тут же спросил: — И давно вы оттуда?
— Выехали из Ленинграда десять дней назад,— довольно сухо ответил Петр.
Его начало раздражать очень уж дотошное любопытство незнакомца.
— Совсем недавно! — воскликнул старичок.— Значит, вы прямо оттуда!.. Тогда позвольте вас спросить... Впрочем, великодушно извините за неучтивость, но это единственно от рассеянности... Позвольте представиться: Иван Кузьмич Кузнецов, житель, могу сказать, старинный житель северного города Приленска.
Старомодно-витиеватая вежливость Ивана Кузьмича погасила раздражение Петра, и он представил приленскому жителю Алю и представился сам.
— Великодушно извините, что я сразу с расспросами,— снова извинился Иван Кузьмич,— но уж один-то вопрос я никак не могу не задать. Что у вас там, в Ленинграде то есть, слышно?..
— О чем?..— искренне недоумевая, спросил Петр. Теперь уже с недоумением на него посмотрел Иван Кузьмич.
— Как о чем?.. О войне!..
— Наверно, то же самое, что слышно и здесь. Одни газеты читаем.
— Нет, я не о том, Петр Николаевич,— возразил Кузнецов.— Как они там, в Европе, промеж собой воюют, это хорошо известно. Вы правильно сказали, газеты читаем. Я про другое... Главную злобу против нас копят. Так скоро ли выплеснут?..
Что было ответить старику? Петру самому нет-нет да и приходили в голову похожие мысли. Но он, повинуясь молодому оптимизму, довольно просто отгонял их от себя. Так же просто попытался ответить сейчас:
— У нас с ними договор о ненападении.
Иван Кузьмич как-то по-особенному, не то пытливо, не то сочувственно, взглянул на Петра.
— Значит, вы на ихнюю совесть полагаетесь?
Этого Петру не хотелось подтверждать, а больше сказать было нечего, поэтому и промолчал.
— Вижу, и вы понимаете цену ихней совести... Да и кто
не понимает... Потому и тревога у всех, потому и поспрошал я вас, что там, на Большой земле, слышно...
Глафира Федотовна выглянула из окна каюты и окликнула Алю. Когда остались вдвоем, Иван Кузьмич продолжил:
— Два внука у меня. Оба в военных училищах. Один моряк, другой летчик. Но я не только потому...— Он словно бы пытался оправдаться.— Нам, народу нашему эта война очень тяжела будет. Хорошо, если не пропустим на нашу землю. А если прорвется?.. Он ведь и там, у себя в Европе, лютует, а у нас втрое, вдесятеро лютовать будет. Мы ему пуще всех костью поперек горла...
— Не пропустим! — преувеличенно бодро заверил Петр.— Сказано было: вершка своей земли не отдадим.
— Дай бог, дай бог...
«Сейчас перекрестится»,— подумал Петр.
Но Иван Кузьмич креститься не стал. Положив руки на перила палубы, стоял рядом с Петром и пытливо вглядывался куда-то в даль, словно старался разглядеть там контуры неотвратимых будущих событий...
А Петр, пусть даже и слегка встревоженный, еще весь был здесь, в своем сегодняшнем, сиюминутном...
Теперь река, набрав силу, заполнила почти всю пойму, разветвляясь на рукава-протоки, многие из которых могли широтой и многоводьем поспорить с крупнейшими европейскими реками. Пароход, следуя обозначенным белыми и красными бакенами извилистым ходовым фарватером, то огибал бесчисленные острова, поросшие березняком и елью, а в большинстве покрытые свежей зеленью тальниковых зарослей, то прижимался почти вплотную к скалистым обрывам материкового берега.
— Вы, как я понимаю, едете всем семейством, стало быть, на постоянное житье,— после довольно продолжительного молчания обратился Иван Кузьмич к Петру.— Если не секрет, в какое ведомство следуете?
— Никакого секрета,— широко улыбнулся Петр.— Назначен начальником кожевенного цеха Приленского кожевенно-обувного комбината.
Иван Кузьмич снова пристально посмотрел на Петра, но на этот раз скорее как-то озабоченно.
— На кожзавод, значит?..
— На кожзавод,— подтвердил Петр.
— Скажите... Петр Николаевич,— неожиданно и странно спросил вдруг Иван Кузьмич,— у вас деньги есть? — И, предупреждая недоуменный возглас собеседника, продолжил: —
Да вы не тревожьтесь, я не занимать у вас собираюсь, совсем нет. Напротив, уж если очень потребуется, могу и сам одолжить. Так вот, есть ли у вас деньги?
— Конечно, есть,— все еще недоумевая, ответил Петр.— Как же в дальнюю дорогу без денег.
— Очень хорошо! — обрадовался Иван Кузьмич.— Тогда слушайте меня внимательно. Завтра утром будет крупная пристань Мухтуя. Стоять там будем не меньше двух часов, а то и все три простоим. Так вот, как прибудем в Мухтую, вы сгружайтесь, идите в кассу и берите обратный билет.
— Не понял я вас, Иван Кузьмич.
— Сейчас поймете. Едете вы на кожзавод. А вы знаете, что это такое — кожзавод в городе Приленске?.. Откуда вам знать! Так вот, послушайте. Построен он в тридцатом году, то есть строили-то раньше, в тридцатом году пущен. За эти десять лет сменилось там одиннадцать директоров, сейчас управляет двенадцатый. А тех одиннадцать, предшественников его, всех до единого посадили. Да и этому двенадцатому тоже, надо быть, срок подходит.
— Простите, Иван Кузьмич, а откуда это вам все так хорошо известно?
— Дельный вопрос,— похвалил Иван Кузьмич.— Охотно поясню. Я служу в таком учреждении, где все известно. Нет, не в уголовном розыске. Я человек тихий. А служу я в Народном комиссариате финансов. У нас ведь Приленск столица республики, народные комиссариаты свои и Совнарком свой. Должность моя в комиссариате самая маленькая, но все, что касается ассигнований на промышленность и строительство, мою регистрацию проходит. По этой причине, что на любом предприятии случается, мне положено знать. И про эту директорскую карусель я вам все изложил доподлинно и точно.
— Но я же не директором еду, а всего лишь начальником цеха,— возразил Петр.
— Цеха-то какого?.. Кожевенного. А от него-то и все беды. И сколько директоров посажено, столько и начальников кожевенного цеха. А может быть, и больше, потому что некоторые директора, самые ретивые, до того как самим сесть, успевали начальника цеха посадить.
— А за что же их все-таки сажали? Или вам на этот вопрос трудно ответить?
— Нет, почему же. Директора посадят, а особенно начальника цеха, обязательно акт составляют, потому что за ним материальные ценности числятся. И копия акта обязательно к нам придет. А там указано.
— И за что же?
— Большей частью за умышленную, в акте так указывается, порчу кожевенного товара.
— Понимаю,— сказал Петр.— По-видимому, на этом несчастном заводе за все десять лет со дня его основания не было ни одного грамотного специалиста по кожевенному делу. В этом и разгадка всей этой затянувшейся уголовщины. Только в этом, уверяю вас, Иван Кузьмич. Технология кожевенного производства дело тонкое. Органика. Почти живое вещество. Весь процесс обработки происходит в растворах. И достаточно на какие-нибудь два-три градуса перегреть раствор или дать не ту концентрацию, все кожи расползутся в клочья.
— А у вас, считаете, не поползут?
— Не должны. Я окончил специальное учебное заведение и уже десять лет проработал на производстве.
— Стало быть, решили ехать?
— Обязан,— ответил Петр с улыбкой,— у меня командировочное предписание. К тому же большую часть выданных мне подъемных и суточных я уже проел.
— Шутите, а я серьезно за вас волнуюсь.
— Бог не выдаст, свинья не съест!
— Ну что ж,— сказал Иван Кузьмич, тоже улыбнувшись.— Это хорошо, что вы в себе уверены. Не обессудьте за неприятный разговор.
— Почему неприятный? Наоборот! Очень полезный разговор. Я вам, Иван Кузьмич, искренне благодарен за ваше предупреждение и... за добрые чувства.
За все оставшиеся дни пути они ни разу не возвращались к этому разговору, хотя беседовали не однажды и обычно подолгу.
Собственно, беседой это вряд ли можно было назвать. Говорил почти все время Иван Кузьмич, точнее, отвечал на вопросы. А вопросов и у Петра, и у Али было много. И надо ли тому удивляться: ехали-то на край света.
Миновали Олекминск. Лена, приняв могучие притоки — Киренгу, Витим, Олекму,— стала столь устрашающе необъятной, что утратила облик реки. Пароход шел словно по заливу и уплывал, казалось, в открытое море...
Все ближе цель путешествия. Всего осталось плыть не-
многим более полутысячи километров, но суровое дыхание Крайнего Севера все еще не чувствовалось.
— Скоро ли замерзать начнем? — спросила Аля прилен-ского старожила.
— Скоро, скоро,— успокоил ее Иван Кузьмич,— месяца не пройдет, как почувствуете якутский морозец.
— Еще месяц плыть до Приленска! — ужаснулась Аля.
— В Приленске, милая сударыня, будем послезавтра. Но там не холоднее, чем здесь. Да еще и рано холоду быть. Август — месяц летний, а летом какие холода.
— Уже сентябрь на носу,— заметил Петр.
— Это точно,— подтвердил Иван Кузьмич.— Вот сентябрь все и покажет. Переломный, можно сказать, месяц. В сентябре лето с зимой встречается.
— А осень когда же? — спросила Аля.
— Осень?.. А осени у нас не бывает,— улыбнулся Иван Кузьмич.— У нас два времени года: зима и лето.
— Слыхали, слыхали,— перебил его Петр.— Тринадцать месяцев зима, остальное — лето!
Иван Кузьмич протестующе замахал ручками:
— Это не про нас, не про нас. Это про Колыму сложено. А у нас имеется и зима, и лето.
— Морозная зима и холодное лето,— уточнила Аля.
— Нет, лето у нас не холодное. Лето у нас настоящее, очень даже жаркое.
— Но короткое?
— Лето как лето. А вот осени и весны действительно, можно сказать, что и нету. После лета сразу зима, после зимы сразу лето.
— Выходит, зима очень длинная?
— Длинная, это вы правильно заметили. Иначе и не может быть, потому как прихватила себе и весну, и осень. Да что я вам доказываю, сами все увидите.
— А морозы страшные?..
— Крепкие морозы. Только при чем тут страх? Живут люди, не тужат. Наш якутский мороз, он не зябкий. Зимой ветра нет. Утром выйдешь на волю, дымы из труб столбами вверх поднимаются, небо подпирают. Ни один не шелохнется. А раз ветру нет, значит, и не зябко... Да вот, сами посудите. У вас на Большой земле, как мороз за тридцать, на школах флаги висят: детишки в школу не идут. А у нас в Приленске, да и в прочих якутских городах, пусть даже все шестьдесят градусов мороза, а первоклашки в школу бегут...
— Ужас! — воскликнула Аля и зябко поежилась.
— Никакого ужаса. А иначе и нельзя. У нас если по морозу равняться, так на всю зиму школы закрывать.
— И неужели всю зиму такие морозы?
— Бывает, и потеплеет. Отпустит до тридцати, до двадцати даже. Это вроде как бы оттепель. Но зима от зимы рознится. Случаются и суровые зимы. Вот недавно, точно год не припомню, но совсем недавно, очень морозная выдалась. С середины ноября до середины марта, это, значит, ровно четыре месяца, дня не было, чтобы меньше пятидесяти градусов!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52