Где, когда учился пению? С каких лет пел в хоре? Каким голосом? В каком возрасте ломался голос? И задал еще ряд уточняющих вопросов.
Потом подвел к стоявшему в углу комнаты роялю и, аккомпанируя, заставил Петра спеть несколько вокальных упражнений, меняя их тональность, с тем чтобы проверить и верхи и низы его голоса.
— Вполне возможно, что и прав ваш хормейстер, о котором вы мне рассказывали,— заключил Семен Петрович после прослушивания.— Действительно, альт, как правило, переходит в тенор. Но бывает, редко, но случается, что альт переходит в высокий бас — бас-баритон или бас-контандо. Скорее всего так оно и произошло. Верхи у вас чистые, впору и тенору, но и басу хорошие верхи не противопоказаны. Будем считать, что у вас баритональный бас хорошего диапазона... Теперь о сути дела. Зачем я вас пригласил, догадываетесь? Петр не успел ответить.
— Понятно зачем. У вас богатый голос. Но школы, извините, никакой. Мне ясно, что вас принимались учить, и не один раз, но ни разу не доучивали до дела. И хуже того, каждый учил по-своему-. И голос вам, скажу помягче, малость подпортили... Но в вашем возрасте... А кстати, сколько вам лет?
— Двадцать пять,— ответил Петр.
— Для баса не все потеряно,— успокоил Семен Петрович.— Бас формируется, вызревает позднее тенора или баритона. Время еще не упущено. И можно вам голос поставить. Желание есть?
— Есть! — воскликнул Петр.
— А терпение будет соответствовать желанию? — спросил с улыбкой Семен Петрович.
— Хватит и терпения,— заверил Петр.— Только играть не заставляйте,— и кивнул в сторону рояля.
— Дать вам всестороннее музыкальное образование не в моих силах,— сказал Аблицев.— Мое желание скромное — поставить вам голос. Если наши желания совпадут, то они сбудутся.
— Семен Петрович! — воскликнул Петр.— Как мне вас благодарить?
— Благодарить будете позднее,— возразил Аблицев,— когда сбудутся наши желания. И чтобы не было между нами недомолвок, я буду заниматься с вами не для заработка. Условимся твердо. И никаких разговоров на эту тему. Мне это, Петя... простите, что так вас попросту, вы мне без малого во внуки годитесь... мне это прежде всего для себя нужно.
Петр был очень сконфужен, но возражать Семену Петровичу, тем более оспаривать сказанное им не решился.
Благодарность свою Петр выражал особым усердием на занятиях. Занимались все свободные вечера; их было не менее четырех, а то и пяти на неделе. Условлено было, если вечер не занят, Петр прямо с работы заходит у Семену Петровичу.
Семен Петрович тоже загорелся. Обоюдное рвение сказалось. Старый певец не мог нарадоваться успехам ученика. Месяца через два в порядке особого поощрения разрешил (ему и себе!) приступить к разучиванию арии Варяжского гостя.
В ненастный осенний день по всем цехам завода и фабрики разнеслась тревожная и пугающая весть: арестовали директора комбината Дмитрия Илларионовича Басурмицына.
Весть была настолько неожиданна, можно сказать, несуразна, что многие сразу и не поверили. Ходили последнее время слухи, что и в столице, Москве, и в области разоблачены и арестованы враги народа. Но это было далеко, и арестовывали там врагов. А в Прикамске это был первый случай, и арестовали не врага, а человека уважаемого, который сидит на своем месте, и сидит, по общему мнению, крепко. А вот поди ж ты!..
Разговаривали о непонятном случае вполголоса, а то и вовсе шепотом, на ухо, передавая друг другу опасную весть. Также вот шепнули и Петру.
— Не может быть!..
— Видели люди. Приехали трое на черной машине и увезли Дмитрия Илларионыча...
Петр побежал в контору. В кабинете технического директора теснились начальники цехов и заведующие отделами.
Александр Ефимович Дерюгин сидел за столом бледный и взъерошенный, с телефонной трубкой в руках. Наконец ему удалось дозвониться до секретаря горкома.
После очень короткого разговора Александр Ефимович положил трубку и сказал собравшимся:
— Директор комбината арестован, как враг народа. Мне поручено временно исполнять обязанности директора.— И, предугадывая шквал вопросов, поспешно добавил:— Больше сообщить вам ничего не могу. Прошу разойтись по своим рабочим местам.
Все это было непонятно и тягостно. Расходились медленно, сумрачные и подавленные. Петр вышел из конторы вместе с Федором Чижиковым.
— Ты веришь, что он враг народа? — спросил Чижиков.
— Нет...— ответил Петр. Помолчали и пошли каждый в свой цех.
Вся эта ночь у Петра, как, наверно, и у многих других, рошла в нелегких мыслях.
Враг народа... Страшные слова, подобные апокалипсиче-кому проклятию. Может ли быть что-либо гнуснее и мерзостнее человека, противопоставившего себя народу, ополчившегося на народ!.. Но разве был он таким? В чем проявилась его вражда к народу? Что сделал он вредного, гибельного?.. Может быть, маскировался, ждал своего часа?.. И работал не щадя себя,— а как он работал, все видели, все знали,— и радовался каждой удаче вместе со всеми, болел за каждую неудачу больше всех... Каким же лицедеем надо быть... Но ведь были же какие-то основания обвинить его... Разве можно такое про человека просто измыслить?..
А еще через день состоялось партийное собрание, на котором Басурмицына исключили из партии. Исключили заочно, по предложению секретаря горкома. Информация секретаря была предельно краткой: разоблачен органами как враг народа. С такой формулировкой его и исключили. Единогласно. Петр был счастлив, что ему еще не было предоставлено право голоса. Конечно, велико дело, от одного голоса ничего не зависит, но он даже представить не мог, как бы он поднимал руку...
А еще через две недели исключили из партии технического директора Александра Ефимовича Дерюгина и секретаря парткома Аркадия Зыкина как пособников врага народа.
Теперь у Петра не было и тени сомнения. Сашу Дерюгина и Аркашу Зыкина он знал много лет, водил с ними дружбу и в личной их честности был убежден. И многие другие были убеж-дены и так же, как он, просили слова.
Но первому же выступившему в защиту Дерюгина и Зыкина возразил представитель горкома; возразил, начисто отметая все его доводы:
— Да, возможно, что лично они не вредили. Но они были ближайшими помощниками разоблаченного врага народа. И должны были разглядеть, кто работает с ними рядом. А они его во всем поддерживали, иначе говоря, покрывали. То есть были прямыми его пособниками. За это и должны отвечать перед партией.
После такого авторитетного разъяснения бесполезными становились дальнейшие разговоры, ибо вина исключаемых состояла в том, что они работали каждый на своем посту. Опровергнуть это было невозможно. И участь обоих была решена.
Уже и самому Петру впору было встревожиться за себя. Всего за неделю до ареста директора комбината на заседании парткома Петра приняли в кандидаты партии. А рекомендации
ему давали (по действовавшему тогда уставу требовалось пять рекомендаций) двое рабочих из раскройного цеха, технический директор комбината Дерюгин, секретарь парткома Зыкин и... разоблаченный ныне враг народа Басурмицын.
В такой ситуации можно было ждать любой кары. Правда, исключать Петра было еще неоткуда.
Вскоре после обеденного перерыва Петра вызвали в отдел кадров. Якимов, как всегда, подтянутый, в наглухо застегнутом синем френче, сообщил Петру, что он должен в четырнадцать ноль-ноль явиться в гостиницу «Центральная», в номер двадцать третий.
— Зачем? — спросил Петр.
— Там узнаете,— важно ответил Якимов.
— Хочу узнать здесь,— уже закипая, возразил Петр.
— Многого хотите!
— Послушайте, любезный,— усмехнулся Петр.— Я вам не подчинен и распоряжения ваши выполнять не обязан. Если не объясните, почему я должен идти в этот двадцать третий номер, то я просто не пойду.
Якимов понял, что перегрузил свой корабль.
— Вас вызывает следователь по особо важным делам.
— Так бы сразу и сказали.
Следователь по особо важным делам, тридцатилетний худощавый блондин, роста чуть выше среднего, был в отличие от Якимова вежлив и даже приветлив. Он вышел из-за стола, за которым сидел в глубине номера, радушно поздоровался и широким жестом пригласил сесть в глубокое мягкое кресло. И только усадив посетителя, уселся сам на жесткий стул по другую сторону стола.
— Вы, конечно, понимаете, почему я пригласил вас,— сказал следователь.
— Нет,— чистосердечно ответил Петр.
— Ну как же так,— улыбнулся следователь.— Вы один из руководящих работников комбината, на котором произошли такие...— он поискал слово и сразу не нашел его,— такие события...
— Какие события?
— Разве вам не известно, что директор комбината арестован как враг народа?
— Только это мне и известно.
— Разве этого мало?
Петру нечего было ответить, и особо важный следователь сам продолжил:
— Вы работали рядом с ним, и, естественно, все его действия у вас на виду.
— Не понимаю, о каких его действиях вы говорите.
— Не понимаете, о каких?.. Вы же сами подтвердили: вам известно, что Басурмицын арестован как враг народа. Какие же действия могут быть у врага? — И, не дожидаясь ответа, сказал себе сам:— Только вражеские!..
Петр уже понял, зачем его пригласили. Вызвавший его следователь знает, что Дмитрий Илларионович Басурмицын враг, и от того, что скажет или, выражаясь точнее, покажет он, Петр Калнин, ничего в предопределенном ходе событий не изменится... Но он, Петр Калнин, даже если бы очень захотел, не смог бы отыскать в действиях директора что-либо вражеское. Больше того, он был убежден, что Дмитрий Илларионович Басурмицын директор не просто хороший, а исключительный, которого можно поставить в образец... Но вот ему, Петру Калнину, говорят, что Басурмицын враг и действия его вражеские, и ждут от него (а что ждут — и понятно, и видно), чтобы он подтвердил это...
Следом должна была прийти мысль: зачем же ждут, когда уже знают?.. Но до этой мысли Петр додуматься не успел: времени не хватило.
— Я вижу, вы человек неразговорчивый,— сказал следователь вроде бы шутливо, но уже без улыбки.— Позволю себе задать вам несколько вопросов.
Он перебрал лежащие перед ним на столе бумаги и снова заговорил, но уже сухо, по-деловому:
— Первый вопрос. Известно ли вам, что по распоряжению бывшего директора Басурмицына построены три многоквартирных дома в сырой, заболоченной лощине?
— Когда строились эти дома, я служил в армии,— ответил Петр.— Не знаю, кто распорядился их строить.
— Директором комбината в то время был Басурмицын,— возразил следователь.— Без согласия директора комбината могли построить дома?
— Не могли.
— Отлично. Пойдем дальше. Вам известно, что место, где построены дома, сырое, заболоченное?
Петр постарался вспомнить, как выглядела эта лощина несколько лет назад. Она примерно на полпути, если идти с фаб-
рики на стадион, и Петру не раз приходилось пересекать эту лощину. Довольно широкая впадина между лесистыми холмами, очень полого спускавшаяся к дороге, соединяющей город с железнодорожной станцией. Лощина густо поросла сочной травой, а нижняя часть ее, приближавшаяся к дороге, была кочковата и щетинилась кустиками осоки. В сухую погоду станционные мальчишки гоняли здесь мяч по курчавой траве, но после сильных и продолжительных дождей лощина, особенно придорожная ее часть, действительно становилась похожей на болото.
Так он и ответил: после затяжных дождей в лощине бывало сыро.
— Не бойтесь называть вещи своими именами,— заметил ему следователь.— Басурмицын построил эти дома на болоте.
Очень хотелось напомнить следователю, что Петр Первый построил на болоте столицу империи, но никто еще не нашел нужным привлекать его к ответственности за содеянное. Однако следователь мог легко отвести этот довод, сказав лишь, что Петру Первому просто повезло: не было еще тогда бдительного Главного управления государственной безопасности. А то бы императору несдобровать.
— Второй вопрос. Нам известно, что Басурмицын настойчиво внедрял устаревшую технологию. При нем значительно сократилась переработка кож по прогрессивному методу «плоского кроя». В частности, в третьем квартале текущего года. Что вы можете сказать об этом?
Следователь был хорошо осведомлен. Действительно, еще два месяца назад Пётр получил распоряжение передать трех опытных раскройщиков в юфтевый цех, в связи с тем что Прикамскому кожкомбинату приказано было срочно изготовить несколько тысяч пар вытяжных рыбацких сапог.
Петр так и объяснил следователю. Но тот ответил, что технические детали его не интересуют. И потребовал четкого ответа: сократилось количество кож, перерабатываемых методом «плоского кроя», или нет? Пришлось подтвердить, что сократилось.
— Третий вопрос,— сказал следователь.— У нас есть сведения о недопустимо грубом обращении Басурмицына с подчиненными. В частности, на одном из технических совещаний лично вы получили оскорбительный выговор. Был такой факт?
— Был...— ответил Петр и густо покраснел. Случилось это печальное происшествие несколько месяцев назад, но до сих пор стыдно было вспомнить, как он тогда опростоволосился.
— За что вы получили выговор? — спросил следователь. - За дело. По моей вине была сорвана нормальная работа в цехах обувной фабрики.
Следователь откинулся назад, насколько позволяла твердая спинка стула, и пристально посмотрел на Петра. Потом спросил, сузив строгие глаза:
— Вам не кажется, что вы пытаетесь ввести следствие в заблуждение?
— Я полностью признаю свою вину.
— Не об этой вине речь. Вы упорно выгораживаете Басурмицына. Учтите, эта вина тяжелее любой другой... Идите и подумайте. Я вас еще вызову.
Второй раз Петра вызвали через неделю.
У него было время подумать. Он и думал. Невеселые были раздумья. Попасть в разряд лиц, вводящих следствие в заблуждение и выгораживающих врага народа, было опасно. Идти послушно навстречу следователю и подтверждать притянутые за уши обвинения было стыдно. И хотя Петр по-прежнему был уверен, что никакого реального значения показания его иметь не будут, все равно твердо решил, что кривить душой не станет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52