роман
— Какие имеете взыскания? — задал вопрос председатель комиссии по чистке.
Задал вопрос самым будничным тоном, даже не подняв крупной, ежиком подстриженной головы, не кинув взора на проверяемого — тот стоял тут же, на сцене, сбоку длинного стола, за которым разместилась тройка членов комиссии по чистке,— а продолжая выискивать что-то в лежащих перед ним бумагах. И всем своим равнодушно-хмурым видом свидетельствовал, что вопрос без подоплеки и задан для того лишь, чтобы получить о проверяемом достаточно полное анкетное представление.
Петр так и понял. И не стал раздумывать над ответом. Не было у него никогда партийных взысканий. Напротив, всегда был он в партийной организации на хорошем счету. Ему, молодому еще кандидату партии, не раз поручали серьезные, ответственные задания. Потому ответил спокойно и уверенно:
— Взысканий не имею.
Знал бы он тогда, какие беды навлечет на себя таким ответом... А может быть, ответ и ни при чем? И все было предопределено заранее? Как показал весь ход дальнейших событий, так оно и было...
Под мерный перестук колес хорошо дремлется. В вагоне-теплушке не холодно, скорее даже жарко. Дневальный то и дело подбрасывает угля в чугунную печурку, прилаженную посреди вагона на прибитом к полу листе крашеной жести.
Вся команда Петра (перед погрузкой в эшелон на станции Свердловск его назначили начальником команды), кроме дневального и его самого, как завалилась на нары после обеда, так и спит без просыпу. А ему не до сна. Не только
днем, но и ночью-то плохо спится. Всё мысли душу скребут, неспокойные мысли, будоражащие...
Первый раз в жизни пришлось столкнуться с таким явным и злобным недоброжелательством, к тому же недоброжелательством вовсе беспричинным...
Вторую неделю, с редкими и короткими остановками, идет эшелон, а еще и половины пути не одолели. Ехать далеко, на самый Дальний Восток, в город Никольск-Уссурийский. Весь эшелон — пополнение в полки 8-й кавалерийской Дальневосточной дивизии. А команда, порученная Петру,— тридцать шесть призывников, считая и его,— в отдельный саперный эскадрон той же 8-й Дальневосточной.
В инженерные войска отбор особый, берут только грамотных: ниже пятилетки ни одного нет в команде. И по сложению отобран народ крепкий, хорошо сколоченный: саперам и блиндажи рыть, и мосты строить, и переправы наводить. Словом, всегда и везде нужны сила и ухватка. Один только во всей команде отличается от остальных: маленький, узкоплечий, с длинным острым носиком на худощавом веснушчатом лице. И фамилия у него, под стать обличью, такая же уменьшительная — Иванушкин.
Даже удивительно, почему его определили в саперы; видно, не хватило и рослых и грамотных, когда набирали команду. Петр, как увидел Иванушкина, сразу подумал: трудно этому щуплому пареньку будет в саперах, да еще в конных. Так оно потом и оказалось.
Но это потом, а пока Иванушкин сидит на корточках у печурки и поглядывает в ее открытый пламенеющий зев — дневалить у печурки ему даже нравится.
О чем думает Иванушкин, только ему ведомо, а Петр снова и снова перебирает в памяти день за днем с той самой поры,-как нежданно-негаданно очутился в областном городе Свердловске, да еще на ответственной должности большого профсоюзного руководителя.
Но сперва следует рассказать, как и почему попал Петр в большие начальники, иначе непонятно будет все остальное после того с ним приключившееся.
В конце зимы тридцать третьего года на Прикамском кожкомбинате состоялась профсоюзная конференция, на которой избрали делегатов на очередной областной съезд профессионального союза кожевников.
Конференция проходила в большом зале заводского клуба. Петр немного, опоздал и постеснялся войти в зал, а прошел за кулисы и, на правах старого клубного активиста, уселся в боковой ложе. Сидевший там заведующий клубом сказал Петру, что его перед началом заседания разыскивал председатель фабзавкома.
«И хорошо, что не разыскал,— подумал Петр,— уговорил бы выступить».
Теперь же председатель был ему не страшен: тот стоял на трибуне и докладывал о предстоящем областном профсоюзном съезде.
Однако, как вскоре выяснилось, председатель разыскивал Петра по иной надобности. Когда приступили к выборам делегатов на съезд, в числе рекомендованных комфракцией оказалась и кандидатура Петра.
И, к немалому удивлению Петра, его избрали делегатом на съезд. Потом Петр не раз задавался вопросом, почему именно его, и отнес свое избрание на долю случая. Но, по-видимому, он ошибался. Избрали потому, что были для того достаточно веские причины. В числе двенадцати делегатов от прикамских кожевников следовало послать хоть одного инженерно-технического работника. А из итээровцев самым подходящим оказался именно Петр. Хороший производственник, начальник передового цеха, молодой коммунист, к тому же активный общественник и может выступить на любом собрании или митинге, что немаловажно. В то время не принято еще было держать речь по бумажке, и потому те, кто мог без опаски выйти на трибуну и выступить без заминки, были в особой чести.
Так что случай тут был ни при чем, а на все имелись свои причины. Конечно, от этого было не легче, злополучное избрание на съезд — а него-то все и началось — состоялось, и Петр вместе со всеми делегатами отправился в Свердловск.
Отправился, само собой разумеется, и не подозревая о нависающих над ним грозных тучах и потому вполне довольный и несколько даже гордый своим избранием. Когда впоследствии Петр размышлял по поводу этого своего, можно сказать, ликующего состояния, то всякий раз приходили на память слова назидательной песенки:
Ходит птичка весело По тропинке бедствий, Не предвидя от сего Никаких последствий...
И, понятно, досадовал по поводу столь преждевременной телячьей радости. Но это уже потом, когда определился печальный финал карьеры.
Пока же события развивались, как говорится, по нормальной схеме. Председатель завкома убедил Петра в том, что ему совершенно необходимо выступить в прениях по отчетному докладу обкома профсоюза. Было немного жутковато — на таком уровне выступать Петру еще не доводилось — и в то же время лестно. Выступил он, судя по реакции зала, удачно. И оказался... ранным в состав Уральского областного комитета профессионального союза кожевников. Не зря говорится: ни один хороший поступок не остается безнаказанным.
А дальше началось уже не то что неожиданное, а вовсе невероятное. На первом, организационном, пленуме обкома союза Петра избрали штатным — тогда называли «освобожденным» — членом президиума. Освобожденных членов президиума, которые составляли рабочий аппарат обкома, было четверо — председатель обкома и трое заведующих отделами: производственным, культурно-массовой работы и экономическим. Заведующий производственным отделом был одновременно и заместителем председателя обкома, а заведующий экономическим отделом — секретарем президиума. На долю Петра пришелся портфель заведующего производственным отделом.
Но и это было еще не все.
Председателем обкома избрали известного в области профсоюзного деятеля, который много лет возглавлял заводской комитет крупного предприятия и даже прославился, какими-то новшествами в профсоюзной работе. Словом, достойного избрали председателя. Но именно его только что, едва ли не за неделю до съезда профсоюза кожевников, избрали председателем совета профсоюзов в том городе, где он столь успешно трудился на профсоюзной ниве. И городской комитет партии не разрешил ему сняться с партийного учета, то есть, попросту говоря, не отпустил ценного работника. Началась тяжба между Уралпрофсоветом и горкомом партии. Тяжба затянулась надолго, и обязанности председателя обкома легли, точнее сказать, опрокинулись на неокрепшие еще плечи Петра.
Двадцатидвухлетний юноша волей случая очутился на посту председателя обкома профсоюза. А в те времена это был очень важный пост.
И вот тут Петр Николаевич счел необходимым вторгнуться в мое изложение событий.
— Вы человек еще молодой,— сказал он мне,— и обстановку тех лет не можете помнить, тем более понимать.
Надо признаться, он частенько попрекал меня моей «молодостью». Правда, сам-то я был глубоко убежден, что попреки эти безосновательны: в нашем возрасте вряд ли столь существенна разница в каких-то семь-восемь лет. Но так уж сложились наши отношения, что я с Петром Николаевичем никогда не спорил и все его пояснения и уточнения беспрекословно заносил в рукопись. Все-таки излагались события его жизни, а не моей, ему, наверно, и лучше знать.
— Вот я вам расскажу, а вы запишите,— продолжал Петр Николаевич.— В то время профсоюзы имели огромное значение. У всех на памяти были ленинские слова: «Профсоюзы — школа коммунизма». Это уже потом, после Ленина, стали их называть приводным ремнем... А в те годы, о которых речь, у профсоюзов была большая сила. Без них ни одно решение хозяйственного руководителя не приводилось в исполнение. И поскольку такие были у них права, во главе профсоюзных комитетов стояли обычно люди опытные и заслуженные, по своему общественному весу никак не уступавшие хозяйственным руководителям, всяким директорам и управляющим... Так именно и было...
А вот тут,— снова начал Петр Николаевич после некоторого молчания,— такая получилась несуразица. Управляющий трестом был старый большевик, с дореволюционным еще стажем, и было ему лет за пятьдесят. Опытный руководитель, знающий свое дело. И вот он ко мне, мальчишке, приходит согласовывать свои распоряжения. Хорошо еще, я в технологии производства разбирался и понимал его с полуслова... И все равно неудобно мне перед ним было. Помню одну нашу совместную поездку в город Кунгур — там, как и в При-камске, кожевенное и обувное ремесло исстари развито было,— на тамошний кожевенно-обувной комбинат. По какому поводу поехали, сейчас уж не припомню, кажется, какой-то конфликт возник у дирекции комбината с завкомом при заключении коллективного договора. Тогда так велось: на каждый предстоящий год администрация и профсоюз заключали между собой до-
говор, в котором точно указывалось, какие обязательства принимает на себя коллектив рабочих и служащих (от их имени коллективный договор подписывал профсоюзный комитет) и какие — администрация предприятия. И тут между дирекцией и фабзавкомом часто возникали разногласия. Улаживать такой вот конфликт и поехали в Кунгур мы с управляющим кожевенным трестом. Словом, по важному делу поехали. Прибыли, ведут нас по цехам, а у Василия Ивановича, управляющего, нога на гражданской простреленная, он ее волочит и не может шагать очень быстро. Да и человек он грузный, мало того что в годах. Я же, по молодости, шагаю резво, и получается, я впереди и все пояснения сопровождающих .мне как главному. Оглянулся я случайно и вижу — Василий Иванович уже из последних сил поспешает за мной, взгляд его перехватил укоризненный. Ругнул я сам себя, пропустил Василия Ивановича вперед и стал придерживать шаг, чтобы слегка за ним сзади быть. Иду и слежу, чтобы снова его не обогнать, чтобы он был впереди. Только ни к чему все это оказалось. Объясняют и докладывают все равно мне, а не ему. Потому как я в их глазах важнее: профсоюза председатель. — и меня признают за главного. Надеюсь, вы поняли, к чему я эту историю рассказал?.. Одновременно с Петром освобожденными членами президиума обкома были избраны Наташа Маракулина (ей достался пост заведующего отделом культурно-массовой работы) и Викентий Дутиков (заведующий экономическим отделом и секретарь президиума). Относительно последнего правильнее было бы сказать, что он был переизбран, так как в аппарат обкома на нынешнюю свою должность был взят еще год назад. Взят с производства, как и Петр. На одной из крупнейших фабрик треста он работал техником-нормировщиком, поэтому ему и был поручен экономический отдел. Узнав, что Петр тоже с техническим образованием, Дутиков чрезвычайно обрадовался.
— Это просто замечательно! — воскликнул он, пожимая руку Петра с силой, вовсе неожиданной в столь щуплом теле.— Теперь мне будет куда легче. А то знаете, как разгорится спор по какому-нибудь серьезному техническому вопросу, не на кого опереться.
И его маленькие, близко сведенные к переносью, шустрые глазки светились такой неподдельной радостью, что, под-
давшись этому столь заметно выраженному благорасположению, Петр даже не успел удивиться, почему этот низенький человечек уверен в том, что Петр готов всегда подпирать его...
Но Дутиков не оставил ему времени для размышлений.
— Где кончали? —спросил он с той же живостью и непосредственностью.
— В Казани. Индустриальный политехникум,— ответил Петр.
— Отличное заведение! — снова обрадовался Дутиков.— У нас в Троицке технический директор тоже ваш политехникум кончал. Может быть, знаете...
— Знаю,— сказал Петр.— Сережка Москатиньев.
— Точно. Сергей Никитович.
Словом, с этим сослуживцем сразу установились самые теплые и непринужденные отношения.
Наташа Маракулина особой радости при знакомстве с Петром не выразила, но это, как Петр быстро догадался, объяснялось только лишь особенностями ее характера, точнее, темперамента. Наташа была девушка крупная, собою пригожая, ладно сложенная и, если бы не некоторая крупитчатость, вовсе не обязательная в ее годы, вполне могла бы сойти за эталон русской красавицы. Соответственно фигуре была в жестах нетороплива, в речах рассудительна. В отличие от обоих своих сослуживцев, людей приезжих, была местной жительницей. Здесь, в Свердловске (тогда Екатеринбурге), и родилась, и выросла. До избрания в обком работала заместителем председателя фабзавкома на местной обувной фабрике, ведала культурно-массовой работой.
Таким образом, из троих она была наиболее подготовлена к исполнению своих обязанностей. Поэтому, когда выяснилось, что председатель задерживается в своем районе и неизвестно когда прибудет в Свердловск, Петр предложил, чтобы до его приезда председательское кресло заняла Наташа Маракулина.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52