— Совсем.
— А вам, как пенсионеру,— замечает казначей,— сейчас можно и даже должно курить, чтоб, так сказать...
— Чтоб, знаете, побольше двигаться...— перебивает мужа госпожа казначейша.
— Конечно,— подтверждает казначей,— и, кроме того, чтоб время скоротать.
— Курил я, как изволил спросить меня наш хозяин Ивко, и еще как курил! — говорит господин Мирко, обращаясь к Ивко, который как раз занят тем, что угощает гостей куревом, и не слышит его, пока хозяйка не подталкивает мужа и он, отложив табак, подходит с любезным видом и останавливается — весь внимание — перед старым пенсионером.
— Курил, курил, как турок. Вряд ли в те времена нашелся бы человек, пристрастившийся к табаку больше моего. Одна была у меня забота — только бы табаку вдоволь! А сейчас — пропади он пропадом! Курил же я ровно сорок пять лет. С пятнадцатилетнего возраста и до шестидесяти. Сейчас мне шестьдесят семь, на огненную Марию шестьдесят восьмой пойдет, а моей старухе шестьдесят первый, Бисении же на успение богородицы...
— Куда тебя понесло? Кому интересны твои годы! — прерывает его Стефка.
— Ив самом деле, привык с цифрами возиться и не думаю о том, что другим это может быть скучно. Хе-хе, говоришь, «твои годы»! Кабы они мои были, но они уже не мои! Мои лишь те, что остались, а тех уже нету, были да сплыли. Шестьдесят семь, шестьдесят восьмой...
— Что вы говорите? Шестьдесят восьмой? Вот уж никак столько бы вам не дала...
— Да не смотрите на меня так, сударыня! Как бы я ни выглядел, но шестьдесят семь мясоедов встретил. А ведь в мое время не знали ни кофе с молоком, ни пышек, ни сдобных булок, ни супов и разных там соусов! Ели качамак и прою да сваренную в глиняном горшке капусту, которая после каждого подогрева становилась вкуснее. Вот так-то! Капусту, матушка, да прою. Ложка узка, таскает по два куска! Еще бы! Потому я и не знаю, что такое зубная боль, ни одной пломбы во рту нет!
— Ха-ха-ха! — смеется казначей.— Это мне нравится, как он сказал: «Ложка узка, таскает по два куска!» Эх, господин Мирко, убей тебя гром!
Все смеются, а у господина казначея от смех глаз катятся слезы, и он начинает икать.
— Значит, сейчас совсем не куришь, господин Мирко? — диву дается хозяин.— Господи боже, чего только на свете не бывает!
— Сейчас нет, а семь лет назад выкуривал за неполных две недели окку выдержанного баиноваца! Вот Стефка не даст соврать — она знает, сколько я изводил в месяц табаку.
Но госпожа Стефка даже не смотрит на мужа. Уставилась куда-то в пространство и только кивает головой, словно хочет сказать: «Брось! Было, да быльем поросло!»
— Только проворчит сердито: «Слушай, Мирко, ты в год два платья выкуриваешь!» — «И кофту, целую кофту»,— дразню я ее. Сам вижу, да что поделаешь, привык!
— Вы совершенно справедливо изволили сказать! — вмешивается в разговор незнакомец.— И я точно такой же! (Ивко снова поворачивается к странному гостю и смотрит какое-то время на него.) Не успею проснуться и сразу хватаюсь за табакерку.
Ивко мигает Марийоле глазом, чтоб та подала незнакомцу кофе.
— Благодарю! — говорит он, когда ему подают кофе.— Пусть немного остынет, я не люблю горячий... Так вот, еще не встал, не умылся, а уже закуриваю. И это для меня, вы не поверите, самая сладкая цигарка. Наисладчайшая. Клянусь! Нечто божественное, по крайней мере для меня.
— Верно! Верно! Есть великие до табака охотники! — подтверждает Ивко, и на лице у него написано, что он силится вспомнить, где он мог познакомиться с этим человеком.
— И я был таким же, как вы сейчас о себе рассказывали,— говорит господин Мирко.— И я, как вы изволили заметить, еще в кровати, едва проснувшись и не умывшись, шасть под подушку за табакеркой! Привык, будучи уездным приставом и разъезжая по уезду, курить в постели. Стефка сердится: «Погоди, говорит, съешь хоть варенья!» А я ей в ответ: «Пропади оно пропадом, твое варенье, вот мое варенье, нет его слаще на свете!» И курю в постели. А иногда и ночью. Проснусь, скручу цигарку и дымлю себе в темноте!
— Что вы говорите? Так пристрастились?! — недоумевает госпожа Наталия.
— Ах, разрешите почтительнейше вам заметить,— говорит незнакомец,— что вы, мадам, представить себе не можете, до чего человек способен пристраститься к табаку!
Мадемуазель Марийола, очень вас прошу одну спичечку. О, большое спасибо! — И, закурив, с удовольствием затягивается и выпускает струю дыма.
А Ивко, позабыв о всех прочих гостях, ломает голову: кто этот человек, которому вот уже четыре раза подавали кофе, а он никак не уходит. (И, что самое страшное, говорит, будто может выпить целое ведро!) И никак не вспомнит.
— Полагаю,— продолжает таинственный незнакомец,— что мог бы выдержать трое суток без крошки хлеба, но без курева — ни дня, ни часа, ни минуты! — И с блаженным видом поглядел на вьющийся кверху дымок своей цигарки.— Чудесная вещь!
— Конечно! — подтвердил один из гостей, и это было его первое и, видимо, последнее слово.
— И если бы передо мной, после трехдневного поста, например, положили с одной стороны бифштекс или какое-нибудь самое вкусное блюдо, а с другой стороны — цигарку и сказали бы: выбирай, я бы...
— Ты бы взял и то и другое! — перебил его с ехидством и пренебрежением господин Мирко, которого незнакомец начал раздражать.
— Ошибаетесь, глубоко ошибаетесь, почтеннейший! Я без всякого промедления взял бы цигарку, а на еду и не посмотрел бы. И согласился бы голодать еще три дня. Можете думать что хотите, но я, по крайней мере, такой. Просто жить не могу без табака. Воздух и табак — моя стихия.
— Да, есть такие люди,— заметил кто-то из гостей.
— Это чистая блажь! Одно воображение, и ничего больше, уверяю вас. Чистая блажь,— говорит господин Мирко, обращаясь к присутствующим,— и если вы послушаете историю о том, что случилось со мной лично, то перемените свое мнение.
— Возможно, весьма возможно. Пардон, сударь! — говорит незнакомец.— Но я понимаю и думаю не так.
— Если бы семь...
— Пожалуйста, пожалуйста, рассказывайте, я сгораю от любопытства! — снова перебивает его незнакомец.
— Если бы семь лет тому назад,— начинает снова господин Мирко, стараясь говорить громче,—кто-нибудь мне сказал, что я могу прожить без курева хотя бы полчаса, поверьте, я счел бы его, глупцом, который не знает, что говорит. Потому что курил я безбожно! Одну цигарку докуриваю, а другую уже свертываю; одну бросаю, другую вдеваю в мундштук (было у меня семь мундштуков из настоящей пенки и янтаря). В будние дни, когда на службе, еще куда ни шло, но по воскресеньям, когда сидишь сложа руки, просто изнываешь от тоски и безделья. Пишу я маловато, почти не читаю, отчасти из-за слабых глаз, отчасти потому, что нынешние книги не похожи на прежние: все про любовь толкуют, нет того, чтобы описать, скажем, войны Наполеона или охоту на львов, слонов либо тигров и воспитывать в людях смелость. Ничего, брат, такого нет, и потому
по воскресеньям так скучно!
— Еще бы, представляю себе! Привыкли к работе. Прошу вас, рассказывайте дальше,— вставляет свое слово незнакомец.
— Да, терпеть не могу дармоедов! — продолжает господин Мирко, искоса поглядывая на неизвестного.— И как уже сказал, вытащу из-под кровати большую пачку табаку, расстелю на столе газету,— он засучивает рукава,— высыплю на нее пол-окки или чуть поменьше табаку, усядусь и давай вертеть цигарки. Наготовлю на целую неделю. Вот воскресенье и пройдет.
— Ужасно! — восклицает неизвестный.
— И так все тянулось, пока не ввели монополию,— продолжает рассказ господин Мирко,— табак вздорожал и стал хуже, и я уже начал...
— Пусть будет монополия, но я не могу не курить! Пардон, продолжайте, пожалуйста.
— Вхожу я как-то купить табаку. Даю шестьдесят пара за пакет. Беру его в руки, а там, брат, смотреть не на что! Чуть надавил, а он что губка. Беру другой, третий, четвертый — все одинаковые. Эх, думаю, до чего ты, Мирко, дожил! Кусается, точно шафран. Но что поделаешь, взял! Дня через два-три захожу опять. Выбираю, кое-как нащупал пачку поплотней. Прихожу домой, распечатываю, а там, брат, одна труха, как нюхательный, сор да пыль. «Ведь это,— говорю я мальчику,— навоз размельченный!» — «Возможно, и навоз»,— отвечает он. «Почему «возможно», если на самом деле так».— «Вы хотели полную пачку»,— говорит он. «А кто мне за нее заплатит?» — спрашиваю я. «Раз вы распечатали ее без свидетелей, то ничего не поделаешь, придется другую купить»,— говорит мне, поднимаясь из-за прилавка, монопольщик. «Не желаю я покупать другую!» Бросил я в сердцах пачку и вышел из лавки. И деньги пропали и табак. «Недоставало еще мне приводить двух свидетелей из-за паршивой пачки табаку, этого уж вы, во всяком случае, не дождетесь!» — сказал я и ушел, не попрощавшись.
— Но ведь такое не только с вами бывало...
— «Э,— сказал я,— ты, Мирко, больше курить не будешь!» А мой приятель Марко, казначей (помер, упокой господь его душу, а знали мы друг друга и жили как братья тридцать семь лет; в позапрошлом году помер казначеем второго класса)...
— Да не может быть!— восклицает незнакомец.
— Чего не может быть? — спрашивает господин Мирко.
— Что умер господин Марко, я в прошлом году его видел.
— Кого, брат?
— Да Марко, казначея! И потом он вовсе не был таким старым, как получается из вашего рассказа.
— Да бросьте вы! Разве на свете один казначей Марко? И потом, какого вы казначея имеете в виду?! Умер, брат, как не умереть, оставил вдову, госпожу Настасию, до сих пор женщина в трауре ходит... и трех детей.
— Ах, вы совершенно правы. Извините! Тот, о котором я думал, помощник казначея и еще холостой.
— «Думал», ничего вы не думали! Так где я остановился? Ага, услышал, значит, ныне покойный Марко, что я бросаю курить, и спрашивает: «Это ты, что ли, бросаешь курить?!» — «Полагаешь, говорю, не смогу?» — «Ты-то сможешь? Поглядим!» — «Ну и поглядим,— говорю я,— гроша ломаного на табак не истрачу».
— Это становится все интересней! — восклицает незнакомец.— Дальше все ясно: вы побились об заклад, не правда ли?
Господин Мирко только окидывает его взглядом и извлекает из кармана голубой носовой платок.
— Ну и что дальше? — спрашивает незнакомец.
— «Что дальше?» Если вам все ясно и вы знаете лучше моего, что я пережил, то и рассказывайте сами! Пожалуйста, рассказывайте! — бросает вспыльчивый старик и принимается складывать у себя на коленях большой голубой платок.— Так-то!
— Прошу...
— Прошу и я вас. Рассказывайте, что было дальше, я не стану вас прерывать, как это вы непрестанно делали.— И с упрямым видом принимается утирать платком усы.— Так-то!
— Ну, Мирко,— успокаивает его жена, госпожа Стефка.
— Ах, с меня хватит...— Он закашливается.— Ну их, не до разговоров мне теперь.
— Все они такие, эти старики, ничего не поделаешь! Старшее поколение никогда не поймет младшее! — говорит тихонько незнакомец, обращаясь к кому-то из соседей.
— И что же было потом, господин Мирко? — спрашивает хозяин.
Откашлявшись, господин Мирко продолжает свой рассказ еще громче, искоса и с опаской поглядывая, не собирается ли его снова перебить незнакомец.
— «Давай спорить, что не бросишь курить!» — предложил мне Марко, мой ныне покойный приятель, о котором я только что упоминал. «Не хочу я спорить, просто говорю, что курить не буду, и этого, полагаю, достаточно».— «Нет, не согласен, давай поспорим » — настаивает он. Пришлось в конце концов заключить пари. Поспорили на годовалого поросенка.
— Ха-ха! Разве я не угадал?!
— Тут же в кофейне я подарил кельнеру табакерку нового серебра, в которой оставалось еще немного табаку, и пенковый мундштук — подарок счетовода Ибраима, с которым я познакомился по службе и потом встречался от случая к случаю. И с тех пор, как дал слово, так до нынешнего дня не брал в рот цигарки. Шут с ними, кто по ней сохнет, я ну нисколечко!
— Великолепно! Какая прелесть! И вы выиграли пари? — не унимается незнакомец.
— Выиграл, братец милый, как не выиграть! — говорит господин Мирко ослабевшим, чуть ли не плачущим голосом.— Я ведь бился об заклад наверняка! И поросенка, конечно, получил — раз с тех пор в рот цигарки не брал!
— Удивительно! — восклицает незнакомец.
— Удивительно или не удивительно, но это так, и я больше не курю.
— А скажите, вначале было трудно? Не правда ли? Признайтесь! — Не отстает незнакомец.— Вы человек, не курите, это понятно. Но кой-когда, даже теперь, если кто-нибудь курит, не правда ли, тяжело? Я знаю...
— «Тяжело? Я знаю!» — обрывает его господин Мирко и закашливается.— Больше меня знает!
— Привычка! — замечает Ивко.
— Оно, конечно, поначалу и вправду было не по себе. Не шутка, сорок пять лет курил, ну а потом, опять же... пошло легче. Куплю миндаля и грызу, себя обманываю. Так-то!
— Значит, миндаль средство... против...— спрашивает казначейша.
— Или куплю у кондитера Яначки Чикиридиса сластей, рахат-лукума, чтоб, как уже говорил, обмануть себя.
— Понятно, так и отвыкли! — замечает кто-то.
— И сейчас не курите?— удивляется жена доктора.
— Нисколечко, сударыня.
— И продолжаете есть конфеты и восточные сладости?— спрашивает жена доктора.
— Нет, это я делал только в первые дни. А сейчас берусь за свои четки (привез мне Настас, пряничник, из паломничества в Иерусалим) и перебираю. Таким манером, сударыня, и развлекаюсь, занимаю свои пальцы, будто цигарку верчу.
— Господи боже! — удивляется хозяин.— Чего только на свете на бывает. Ведь и впрямь не куришь!
— Не только, брат, не курю, но и каждому советую бросить. Это вполне возможно. И когда мне говорят обратное, я готов лопнуть с досады! Человек, братец милый, может сделать все, стоит только захотеть... стоит только захотеть.
— Клянусь богом, я не могу, не могу, и все тут, лучше уж прямо признаться,— говорит неизвестный.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17