Все сделаю, только скажи! — говорит Ивко и пододвигается к нему со стулом.
— Ты видишь, какие они скверные подданные. Видишь, что у каждого из них, как у Мусы Кеседжии, по три сердца. Они только сейчас, когда вспомнили про Миткину славу, пришли по-настоящему в хорошее настроение. Ты думал, что дело идет к концу, ан нет, все только начинается! Хотят заказывать праздничный хлеб.
— Как не видеть! Глаза на лоб лезут, на это безобразие глядючи. Прошу, кончай, спасай!
— Вот и есть отличное средство!
— Есть, говоришь? Дай-то господи!
— Видал этого Светислава? Он наш писарь: сегодня поступил на службу. И ты мне говорил, и я сам от него сейчас слышал, что приглянулась ему вчерашняя девушка...
— Марийола? Совершенно верно, господин председатель.
— Ну вот и выбирай! Или сейчас их скинешь с шеи, или они еще три дня будут бесноваться. Все зависит не столько от меня, сколько от тебя.
— Научи, сударь...
— Пусть твоя жена, госпожа Кева, отправится к матери девушки...
— Ага, к Сике, значит!
— Именно, пусть пойдет и спросит ее: выдаст ли она дочь? У нее-де невеста, а у нас-де жених. Пусть скажет, что партия неплохая... как знать... потом не подвернулась бы похуже. Тут хоть знаем, из какой семьи. А семья хорошая, пусть не беспокоится, и состоятельная, за это я ручаюсь.
— Что ж, ладно... скажу: председатель знает его как самого себя...
— Ну, а если из этого дела что получится, мы все тотчас нагрянем к ней на просины; кстати, и цыгане тут. Прекрасный случай, все как по заказу. Он молод, красив, из порядочного дома, прекрасная партия, и она красива...
— Красива, господин председатель, как горлица, вся в мать, а та была прежде...
— Ну, ладно, ладно... ты мне уже рассказывал! — прерывает его председатель.— Значит, если удастся, мы нынче же вечером все состряпаем, а на троицу сыграем и свадьбу. Согласен?
— Как не согласен, господин председатель, конечно! — говорит Ивко.
— Ну, Светислав, хозяин идет. Ступай, Ивко, поскорей и скажи, что девушка парню очень приглянулась! Скажи, потому и сидит у тебя три дня, что влюбился страСТНО
— Скажи,— добавляет Калча,— что совсем свела его с ума ваша Йолча, без нее он как потерянный! Рехнулся парень...
— Да, сударь, что мне жизнь без нее?! Пустой хмурый день, туманный, облачный день, лишенный солнца, небо, лишенное синевы, тепла и света. Как цветок хиреет без солнца, так и я — без Йолчи! О сударь, если бы вы знали! Если бы вы знали, чувствовали, что творится в эту минуту в моем измученном, разбитом сердце! Ах, сударь!..— восклицает Светислав, весь всклокоченный, с опущенными руками, точно пьяница, которого вытолкнули из кабака.
— Ты послушай, что он плетет! — шепчет Калча, подталкивая Ужа.— Вот уж язык без костей! Шута горохового разыгрывает, мать его за ногу!
— О господин председатель! Можете ли вы мне поверить?!. Впрочем... и вы были молоды, и ваша кровь когда-то бурлила, и сердце билось сильнее, и вы возносились в мечтах в неоглядные пределы! И у вас, конечно, было существо, за которое вы готовы были отдать все земные блага, взгляд которого вы страстно ловили, голосом которого дышали и за единственное слово: «Люблю» — готовы были отдать блаженство рая! Она мне... ах, как она мне дорога!
— Э-э-э-э-э-э!— тянет Калча.— Да он к тому же чокнутый!
— Не болтай ерунды,— сердито обрывает председа- I тель Светислава, который стоит и декламирует без суфлера,— не разводи канитель, видишь, и так о тебе пекусь!.. Значит, так... пусть госпожа Кева растолкует, что парень хочет жениться и что девушка ему понравилась. Кое-что у него есть, на службу поступает, приданого не требует; согласен взять, как говорится, в одной рубахе, а я о нем позабочусь. Я знавал его отца, семью и за него ручаюсь. Ежели согласна, пусть Кеве передаст, и мне одолжение сделает, да и сама потом благодарить меня будет, это точно. И девушка, надеюсь, ему не откажет. Парень ее любит, и ему было бы тяжело, если бы...
— О, замолчите,— заорал вдруг Светислав,— не произносите это ужасное слово, ради спасения души от вечных мук! Не произносите! — И, схватившись за волосы, без сил повалился на стул.
— Слушай, я сказал, не балабонь, видишь, слава тебе господи, я делом занят. Не то, клянусь богом, прикажу тебя связать и отправить в сумасшедший дом, если еще хоть пикнешь...
— Ах, нет, нет! Вы еще не знаете...
— Пусть Кева скажет, что он, как тот стамбульский разносчик каленых орешков, о котором в турецкой песне поется, возьмет ружье и в гайдуки подастся, если ему не отдадите Марийолы. Может бог знает каких дров наломать из-за своей несчастной страсти. Так, значит, все пусть Сике и передаст! — поучает Калча.
— Нет, нет! Жизнь без нее превратилась бы для меня в настоящий ад на земле! Я покончу с собой, если...
— Слышишь, Ивчо, что говорит человек?! Пусть Кева скажет Сике, что наш побратим Светислав повесится на кривом суку от любовной тоски, а бывает ли хуже болезнь на этом свете?! — вопрошает Калча с серьезным видом.— Он и впрямь может такое вытворить! Это, брат, фантазер! Чокнутый, разве не видишь? Намучились мы с ним за эти три дня! Черт те что может учинить, и кто тогда, скажи Сике, возьмет грех на душу? Или женится, шут гороховый, на какой-нибудь горничной, а гоже ли, чтоб наш побратим выкинул такую штуку, а мы заполучили такую сиошеньку?.. Так, скажи, и будет, если не отдадите за него девушку. Смекаешь?
— Смекаю, смекаю! — отвечает нетерпеливо Ивко.
— А насчет службы скажи, что это уже председателева забота. Да и состояньице у него есть, значит, слава богу, голодной сидеть не будет. Ты ведь, кажется, говорил, что семья бедная, а? — спрашивает председатель.
— Маломочные, господин председатель,— отвечает Ивко,— только и есть что домишко, виноградник, клочок земли да осел.
— Ну, отправляйся, да гляди, одна нога там, другая здесь, если хочешь, чтоб скорей освободили твой дом,— шепчет председатель.— Сам видишь, что делается! Слава у Волка только начинается... едва отговорил их... хотели попа звать, резать каравай! А если и Волк славу будет праздновать три дня, твое дело табак. Ну, иди, беги!
— Хорошо, хорошо, господин председатель, порадею как о родном сыне, как о брате! — говорит Ивко.
— Скажи, пусть не волынит, не толчет воду в ступе. Знаешь ведь: парень что заяц, мать вроде бы охотник, сват — борзая, примерно как мой Чапа, а жених — заяц; покуда его видишь, не зевай, а чуть промедлишь, потеряешь след, и заяц тю-тю... поминай как звали! Даже с таким носом, как у моего Чапы, не нагонишь. Вот и сейчас как раз такое дело. А на лежалый товар спрос невелик. Знаешь, как с девушкой: покуда молода, глупа, зелена, в цене и нарасхват, словно ранняя черешня; а потом две окки за грош продаешь и еще намучаешься, пока покупателя сыщешь! Ты, брат, меня спроси,— самодовольно разглагольствует Калча, удивляясь собственным удачным сопоставлениям.— Напомни и про наше времечко, когда я за ней волочился, а она с матерью мне от ворот поворот! А что потом получилось? Вышла замуж за Танчу; после Калчи привел черед Танчи!!! Скажи ей этак, по старинке: «Кум с торосенком, ты с мешком, клади поросенка в мешок, знаешь, нe ровен час — сватался, сватался да и спрятался!» Пусть не очень-то кочевряжится, чтоб потом не кусать локоток, девушка увянет, как цветок; придется отдавать еще не за такого болвана и прощелыгу, как наш побратим Светислав!.. Вот так, скажи, наказывал тебе передать тот самый Калча.
Я знаю, вспыхнет утро наше И ничего не будет краше, И станешь наконец моею, Ты, перед кем благоговею! —
декламирует Светислав, вздымая вверх руки и поворачиваясь к Ивко и его хозяйке, которые уже пошли выполнять возложенную на них миссию.
— Ну-у-у-у-у! — тянет Калча.— Ну и дурак, ну и шут гороховый наш новоиспеченный побратим, другого такого на всем белом свете не сыщешь! Побратим, а побратим, на тебя каждый день такое находит?
Спустя полчаса возвратились хозяева. Оба веселые. Все их едва дождались, потому что Светислав за эти полчаса наделал еще тьму глупостей.
— Господин председатель! — кричит Кева в воротах.— Танцуй!
— Ох, и мы готовы танцевать! Пусть бог укрепит и сохранит твой ум, господин председатель, до чего ты все хорошо придумал! — шепчет ему на ухо Ивко.
— Ну как? — спрашивают побратимы.
— Дело сделано! — говорит Ивко.— Поначалу шло туго, Сика думала, мы дурака валяем, никак не хотела женщина поверить. «Неужто, говорит, мало вам своего дома, что вы и в чужой пришли балагурить!» — «Слушай, Сика,— говорю я,— ты ведь умная женщина...» — «Оставь, сосед, и ты такой, как они! Гусь свинье не товарищ!» Намучились мы с ней. «Какой, говорю, балаган, сам председатель к нам пришел!» А она: «Ну, коли господин председатель, тогда, может, что и получится». А я ей: «Велел мне господин председатель спросить сначала девушку, потому что не надо-де Христа ради, а по доброй воле, с божьего благословения, а потом тебя: выдашь ли дочь?» — «Выдам»,— говорит она. «Ну, тогда ступай, спроси Марийолу». Позвала она девушку, та конфузится, как и положено всякой' девушке-сироте, а потом призналась, что парень ей приглянулся. «Совет да любовь,— говорю я,— а сейчас приготовьтесь, они скоро у вас будут».
— А я сказала,— добавляет Кева,— пусть за девушку не беспокоится, коли мы, значит, купцы. Жених красив, кроток, обходителен и вежлив, как галантерейный приказчик. Подумай, говорю я, мы же купцы, а у тебя товар на продажу. «Чего там думать,— говорит она,— знать, судьба, пускай себе женятся! Есть товар на продажу! Будем ждать!»
— Ура!— гремит во дворе. Цыгане играют туш.
— Ну что, пойдемте? Надо идти! — понукает Ивко.
— Можно,— говорит председатель,— если все готовы. А ты, Калча, отбери полдюжины цыган, да самых лучших, пусть они остаются, а остальных отпусти. Согласно древнему обычаю старший сват расплачивается: давай-ка развязывай мошну! А вот тебе от меня,— и он протягивает три десятки.— Только раздай сам, не то подерутся.
Калча и Уж раздают бакшиш цыганам. Те гомонят, но не очень громко, опасаясь председателя, а еще больше стражников, но, едва выходят за ворота, поднимают страшный галдеж, который переходит в драку. Ивко смеется и не позволяет стражникам вмешаться: раз слава началась с драки цыган, пусть уж дракой и кончится.
— Кум, ты что ищешь? — спрашивает Уж жениха, который мечется по двору.
— Да шляпу где-то затерял! — говорит Светислав. Покуда он ищет шляпу, Волк подходит к председателю
и заводит с ним серьезный, долгий разговор. Они отошли в сторону, о чем говорят, не слышно, но по их лицам можно судить, что о чем-то весьма важном. До слуха окружающих донесся лишь обрывок фразы:
— ...Негоже, конечно, сам вижу... перед людьми стыдно... потому и прошу, господин председатель, как отца родного и, так сказать, друга, чтоб вы...
Председатель кивает в знак согласия головой, а Волк становится все веселей, выбрыкивает то левой, то правой ногой, сучит ус и просит хозяина принести ему гребешок и маленькое зеркало, которое он видел на полке среди фарфора. Ивко с готовностью приносит.
— Э-э? Чего вы так там копаетесь? — спрашивает председатель, закончив разговор с Волком.
— Да вот, никак не найдем шляпу Светислава! — отвечает хозяин.
Все принимаются за поиски шляпы. Ищут в комнатах, в коридоре, в сарае, смотрят, не валяется ли где во дворе, заглядывают даже в курятник. Но шляпы нигде нет.
— Надо же, словно сквозь землю провалилась! — замечает Волк.
— Слушай, побратим, да в шляпе ли ты пришел? — спрашивает Калча.— В таком бедламе, чего доброго, скоро начнем допытываться, как тот болгарский Байя Джоре: а была ли у меня голова?! Чего только не бывает на свете! — он весело смеется.
— Наверно уж, без шляпы не пришел! Может, кто унес?
— Да тут кого только за эти три дня не перебывало? И такое случиться может!
— Ну, послушайте, люди, время идет! — торопит их Волк.
— Знаешь, кум,— говорит председатель,— нельзя из-за твоей шляпы торчать тут до полуночи. Надо как-то помочь делу. Ставро!
— Чего изволите, господин председатель? — отзывается, кидаясь со всех ног, видный стражник, первый парень в слободке.
— У тебя, наверно, самая лучшая шайкача? Новая, а? Сними-ка и дай господину писарю.
— Слушаюсь,— рявкает стражник.
— А вон она на крыше! Вон моя шляпа!
— Господи боже, как только она на крышу попала?! — диву дается Калча.— Эх, бедная Сика, какого дуралея в зятья получит!!
— Ладно, брось. Делай, как я сказал.
Светислав надевает новую шайкачу и чуть сдвигает ее на правую сторону.
— Пошли! — командует председатель.— А вы,— он поворачивается к стражникам,— ступайте в общину. Пойдем, Ивко!
Двинулись.
— Ты тоже, Светислав, больше не фокусничай. Начнешь валять дурака, как недавно, сейчас же все брошу.
— Слушаю, буду молчать,— обещает Свети слав.
— И правильно, молчи. Ты жених, и тебе подобает держать язык за зубами.
— Молчать и конфузиться, как положено, значит, жениху. Чтоб застенчивей невесты выглядел! А коли взбрен-дит фантазерствовать, как давеча, мы тебя в три шеи выгоним. Ясно? Теперь иди! — говорит Калча.
— Хорошо, хорошо!
— Набери в рот воды,— продолжает Калча, подхватывая Свети слава под руку,— потому ежели начнешь выкидывать свои штучки-дрючки, как раньше, то, во-первых, не получишь девушки, а во-вторых, надаю тебе, шито-крыто, в этой темноте, таких лещей!.. Ясно, а?
— Ясно! — отвечает Свети слав.
— Вот и весь сказ. Молчи, как немой!
— Буду молчать! Как пень буду молчать! — обещает Светислав, решившийся ради Марийолы снести все.
— Эй, цыгане! Играйте шестнадцатый турецкий! — приказывает Калча.
Цыгане послушно играют заказанный турецкий марш.
— А что мне делать без шайкачи? — спрашивает, выходя на улицу, стражник Ставро у запирающего за ним калитку хозяина.
— Вот тебе моя феска,— говорит Ивко и нахлобучивает ее стражнику на голову,— к соседям я могу и простоволосый. А утром зайдешь за шайкачей и за шляпой господина Светислава, эту ночь пусть она уж там будет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17