— Ну, не забудьте и вы нас на Козьму и Дамиана, неподкупных целителей,— напоминает ветеринар господин Пера.
— Что? И ты, господин доктор?! — останавливает его Ивко.— Вот оно как получается! Стоит кому-нибудь подняться и уйти, как и другие норовят расстроить компанию,— говорит хозяин, задерживая одних и усаживая других, как это делают торговцы на базаре, чтобы никого не упустить.
— Не задерживайте нас... ничего не поделаешь, надо идти,— говорит госпожа ветеринарша,— мы должны еще в одиннадцати домах побывать. Люди всенепременно на каждую славу к нам в гости жалуют, да и в течение года по несколько раз наведываются, а мы к ним хорошо, если раз в два года.
— А то и раз в три, ей-богу! — замечает Ивко.
— Правильно изволили заметить, и раз в три года. И должна признаться, это я виновата,— говорит госпожа ветеринарша, втыкая в шляпу шпильку,— поверьте, все забываю. Вот мой Пера ничего не пропустит. Не дай бог! У него в записной книжке все славы записаны и точно отмечено, кто когда празднует. Ведет учет, а что касается меня, то беспамятная я, не помню, когда к кому идти. Покуда выберусь к кому-нибудь, они ко мне раз десять придут. Вот намедни встречаюсь с госпожой начальницей, а она: «Нет, нет, не смейте оправдываться, знаю, что умеете сладко петь, слышать ничего не желаю!» Вижу, сердится женщина. И мне досадно и стыдно, подумает, чего доброго,— загордилась! Но, клянусь богом, ни чуточки, просто у меня такой характер. И только шепчу про себя: «Боже, до каких пор ты, Кая, будешь такой? Если бы еще не наше «Женское общество», я и вовсе бы не виделась и не встречалась с людьми». Я там секретарем, бумаги готовлю, а госпожа начальница — председатель.
— Кая, пойдем же наконец! — говорит муж.
— Пожалуйста, чашечку кофе! Неужто нести его обратно? — слышится тонкий голосок Марийолы.
— Спасибо, спасибо, Йола! — благодарит госпожа вете-ринарша и, целуя, щиплет девушку за щечку.— Не засну, если хоть глоточек еще выпью!
— Кто не пил кофе? — спрашивает Марийола, оглядывая гостей.
— Давайте-ка я освобожу вас от этого груза! — предлагает один из гостей и выпивает обе чашки.
— Тогда милости просим завтра на патарицу! Это, так сказать, наш женский праздник,— говорит хозяйка.
— Хорошо, завтра ждите, обязательно зайду! — уверяет госпожа ветеринарша.
— Идешь ты наконец? — теряет терпение господин Пера.
— Послушайте, прошу вас,— обращается к ним пенсионер господин Мирко,— посидите еще немного, а то мы подумаем, будто вы уходите из-за нас.
— Вот те раз! Этого еще не хватало! — говорят уходящие гости.
— Но ведь так получается! — не сдается господин Мирко.— Как говорится, явились дикие и выгнали ручных.
— И вас тоже выгонят, вас тоже, не беспокойтесь! — вмешивается в разговор мировой судья.— Сегодня ты, а завтра я. Слушай, жена, мы заходили к почтмейстеру Елисею или не заходили?
— Нет, наверняка нет,— отвечает жена,— я хорошо помню, что мы проходили мимо и даже заглянули в ворота, а ты сказал: «Давай отложим на потом, зайдем на обратном пути».
— Хорошо, если так. Только как бы не осрамиться, не явиться второй раз.
— Ну, хоть кофейку, а? — настаивает хозяин.
— Спасибо, хозяин. Чего выпроваживаешь, и так ухожу,— говорит мировоц судья,— пристал со своим кофе, вроде посошка на дорогу, ха, ха, ха! Не правда ли, господин Мирко: чего он меня гонит, если я сам ухожу?
Оба смеются.
— Но еще чашечка не помешает!
— Благодарю,— говорит мировой судья,— это была бы с утра девятнадцатая.
— Он не любит домашний кофе,— вмешивается в разговор супруга судьи,— мы вечно ссоримся из-за этого. «Не умеешь ты испечь такой кофе, какой мне подают в кофейне!» — поддразнивает он меня, будто кофе пекут, а не варят. А я сварю себе в кастрюльке и знаю, по крайней мере, что пью кофе. Ему же подавай в джезве.
— Ну, до свидания! — прощается господин Пера.
— Все-таки уходите? — спрашивает кто-то из сидящих.
— Милости просим к нам на святого Алимпия Столпника! — прощаясь, говорит господин Пера и выходит с женой во двор.
— На Святую Параскеву Пятницу! — говорит, кланяясь, полицейский писарь и выходит с женой во двор.
— Извините, что расстраиваю такую приятную компанию, но, поверьте, надо идти,— выходя из угла, говорит никем до сих пор не замеченный незнакомец, кланяется и уходит.
— Кто этот человек? — спрашивает казначей хозяина.
— Этот? — переспрашивает Ивко и на мгновение задумывается.— Кто его знает? Должно быть, чей-то приятель, я его не знаю. По всему видно, человек неплохой! — заканчивает он панегириком незнакомцу, который, плюхнувшись от смущения на чужую шляпу, так и просидел на ней все это время.
Гости соглашаются, что, наверно, он хороший человек, хотя никто его не знает.
Пауза.
Чтоб прервать ее, господин Мирко обращается к хозяину:
— Надо признаться, мастер Ивко, что день твоей славы выдался чудесный! Просто прелесть! Не придерешься.
— Да. В самом деле, необыкновенный! — несется со всех сторон.
— Впрочем, юрьев день всегда погожий, всегда вед-рый! — замечает казначей.
— Само собой! Как правило, погожий! — подтверждают в один голос еще четверо сидящих.
— Йола,— шепчет хозяйка и подмигивает ей, чтоб обнесла гостей вином.
Гости пьют. Пауза.
— А пожалуй, и не всегда погожий. Каких только юрьевых дней на моей памяти не было! Боже ты мой,
одно несчастье, светопреставление, и только, упаси господь! — замечает господин Мирко.
И гостям вдруг кажется, будто в комнату вошел кто-то заснеженный, в сапогах, пальто и шапке, и принес с собой зиму.
— Отлично помню, словно это было вчера, погодите-ка, прошу покорно, тому... тому... тому двадцать два или, нет, ровно двадцать три года назад (что-то у меня память слабеет... старость), был я в ту пору помощником казначея, не знаю, помнишь ли ты, Стефка? — обратился пенсионер Мирко к жене.— Вижу, как сейчас, какое было ненастье, пришлось вносить в комнату печку и топить как раз на юрьев день. Еще в тот год много индюшат передохло.
Все выражают удивление, а госпожа Наталия, жена учителя физики, сложив губки бантиком и кивая сочувственно головкой, проворковала нечто вроде соболезнования по поводу преждевременно погибших индюшат.
— Ах, могу себе представить!
— Мало того, мы, слава богу, все помним, какая была погода в этот день в позапрошлом году. Носа нельзя было высунуть из собственного дома. То ветер с дождем, то мокрый снег; слякоть такая, что, как говорится, душа отсырела,— вступает в разговор второй неизвестный, который пришел уже довольно давно и, видимо, не собирается скоро уходить из дома и только теперь начинает постепенно оттаивать и вот произнес даже монолог.
— Да, да, точно, было такое и в позапрошлом году. Но все это пустяки, наш Ивко человек набожный, ему его святой патрон помогает. Ха-ха-ха! — И Мирко похлопывает хозяина по плечу.
— А как же! — посмеиваясь, говорит хозяин.
— И кто бы утром сказал, что день будет таким погожим? Поверьте, я просто обомлел,— говорит неизвестный.— Не знаю, заметили вы или нет?
— А вам, мой друг, подавали кофе? — спрашивает незнакомца хозяин, дивясь, что он все еще здесь.
— Да, конечно, конечно, спасибо! — благодарит незнакомец.
— Ну, ну, я только спрашиваю, могли ведь и позабыть! Так и уйдет человек, не выпив кофе,— говорит Ивко и после короткой паузы добавляет: — Знаешь сам, сударь, праздник, людей пропасть.
— И я какое-то время побаивалась,— вступает в разговор хозяйка.— Перед тем как лечь, Ивко вышел во двор, вернулся и говорит: «Знаешь, Кева, как бы нам славу дождь не испортил, небо затянуло, просто беда, что-то наползает из Прокупля!» А мне стало так обидно, и я только взмолилась: «Не дай, господи, пусть хотя бы завтра удержится хорошая погода!»
— Вот замечательно! — восклицает таинственный незнакомец.— Выходит, вы боялись напрасно! Ха-ха-ха! Так оно и получается. Никогда человек наперед не знает, погода меняется в одночасье.
— Вот именно, вот именно,— подтверждает Ивко и украдкой оглядывает его с ног до головы.
— Мой сосед славит Дмитров день, и вот в прошлом году с утра стояла ясная погода, лучше некуда. Все предвещало настоящий майский день, и вдруг около шести нашли тучи, поднялся ветер, хлынул дождь, потом снег, конец света, и только! Жуткая, но в то же время прекрасная минута.
— Йола! Подай господину кофе! — говорит Ивко, указывая на разговорившегося незнакомца.
— Ах, какой страшный был день! Хорошо помню, как поднялся ветер и сдул у меня с головы шляпу, я ловлю шляпу, а ветер вырывает зонтик и уносит его бог знает куда. Просто трагедия, верней, трагикомедия, да, да, конечно, трагикомедия. Не так ли, барышня? — спрашивает гость, обращаясь к Марийоле, которая сердито поворачивается к нему спиной и надувает губки.— Пришлось покупать другой, а тот был совсем новехонький, шелковый, двадцать шесть франков стоил,— по своей цене уступил мне его один мой добрый знакомый и, можно сказать, обожатель. Как это вам нравится? — закончил он, прихлебывая кофе и поглядывая на окружающих и чаще всего на Ма-рийолу.
— Что верно, то верно, человек никогда не знает, что его ждет, потому я и говорил давеча моему другу Ивко, как ему нынче повезло с погодой... А сколько у тебя комнат?
— Да, слава богу, нам, простым людям, хватает. Вот эта, здесь, и та, что видишь, и вон та, третья, и еще небольшая светличка, потом кухня во дворе, погреб.
•— А это твой дом, хозяин?
— Да, сударь, мой дом! От отца достался, он его строил, а я только докупил у соседа клочок земли, вон там, где сейчас сарай стоит и, простите, нужник.
— Хорошо,— говорит жена пенсионера Мирко,— когда собственный дом, не приходится без конца переезжать. Эти вечные переезды вгонят меня раньше времени в могилу, мы без конца меняем квартиры.
— Но сейчас ты ведь не переселяешься,— давеча господин Мирко.
— Раньше переезжали из города в город, а сейчас с одной улицы на другую. Сплошные переезды. Куда это годится?! А если бы ты меня послушал в свое время, у нас был бы свой дом.
— Да, но как купить и где купить, когда мы непрестанно меняли местожительство. Да и откуда взять деньги?
— Откуда мне знать? Вижу только, что так не годится,— отвечает ему жена.— Как погляжу я на нашу мебель, сердце сжимается. Все изломано, исцарапано, изорвано, словно в руках у черкесов побывало.
— Дважды переселяться — раз погореть! Тут ничего не попишешь! — замечает казначей Кузман, у которого, как у всякого казначея, был собственный дом, поскольку улитку без раковины, а казначея без дома представить невозможно.
Снова пауза.
— Много ли у вас, госпожа Кева, побывало гостей? — спрашивает госпожа казначейша, осмелев под крылышком мужа.
— Слава богу, целая уйма. И в этой, и в той комнате как семечек в арбузе! — говорит хозяйка.
— Подумать только! — поражается госпожа казначейша.
— Живые люди друг друга навещают. Не будь праздников, не знал бы, кто у тебя сосед, ей-богу! — говорит господин Мирко.
— Милости просим и к нам,— вмешивается в разговор господин доктор Мор..., виноват, Милан, который до сих пор молчал и только вежливо и обаятельно улыбался.
— В самом деле! А когда у вас слава? — спрашивает госпожа Стефка.
— Да вот, понимаете, жена выбрала третий день троицы!— говорит доктор.— Значит, мы можем надеяться?
— Разумеется, придем. Но сперва приходите к нам, до нашей славы осталось несколько дней. Мы празднуем Николу летнего,— говорит госпожа Стефка.
— Правда? А почему летнего? Господи боже, славят летнего! — удивляется госпожа казначейша, но голос у нее равнодушный.
— Не все ли равно, Никола один, что летний, что зимний. Только цыганам, как говорится, не все равно. Это они любят весеннего Юрия за то, что он приносит тепло, и ненавидят холодного Юрия с его слякотью, ветром и снегом...
А нам все равно. Зимнего Николу славит много народу, празднуют даже и те, у кого нет славы. Так что и в гости некому ходить. А летнего дело иное, потому мы со Стефкой и договорились лет двадцать с лишним назад и объявление в газете дали: «Просим друзей приходить с поздравлениями на летнего Николу».
— Правда?! — бросает кто-то из сидящих.
— Что вы говорите? — удивляется казначейша равнодушно.
Снова пауза. Хозяин прерывает ее из учтивости (особенно дорожит он мнением господина Мирко, знакомством с которым он так гордится) и принимается восхвалять святого Николу, называя его величайшим и наиболее почитаемым сербами божьим угодником. Уверяет, что охотно почитывает «Жития святых», знает многое наизусть, но никто ему так не нравится, как святой Никола. Его день славит уйма народу и, надо сказать, он это заслужил.
— Будучи еще грудным младенцем,— продолжает Ивко,— святой Никола не сосал грудь по средам и пятницам, даже смотреть не хотел, рукой отталкивал. Не хотел, значит, опоганиться, или, как говорится, оскоромиться, по средам и пятницам. Отец его Теофан и мать Нона в ту пору уже понимали, что их ребенок прославится и станет великим христианским святым!
— Это точно, многие его считают величайшим святым, и половина Сербии его славит,— замечает кто-то из угла.
Входит Марийола, которая инстинктивно чувствует, когда надо обнести гостей вином или сладостями. Кто помоложе, берет и то и другое, кто постарше — только вино, отговариваясь слабыми зубами.
— Пожалуйста, безе! — предлагает Марийола господину Мирко.
— Спасибо, дочка. Хе-хе, предложи ты мне его лет сорок тому назад, я бы не отказался, но в шестьдесят семь безе мне уже не по зубам!
За Марийолой идет хозяин с подносом и радушно потчует гостей табаком.
— Прошу покорно. Кто курит, угощайтесь. Все вертят цигарки.
Снова пауза.
— А ты, господин Мирко, не куришь?
— Что, что? — спрашивает пенсионер.
— Ты, спрашиваю, разве не куришь, господин Мирко?
— А-а-а, спасибо, спасибо, бросил. Когда-то курил, а сейчас и смотреть на табак не хочу!
— Святый боже! — диву дается Ивко.— Неужто совсем не куришь?
— Сохрани господи! — говорит господин Мирко.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17