И когда до нас дошла весть о Февральской революции, о свержении царя, в полках началось брожение, появилось много разных агитаторов. Были тут и меньшевики, и эсеры, и анархисты... Кто только нас не агитировал! На чьей же стороне правда?
Чутьем и разумом солдаты поняли, что правда только на стороне большевиков. Из всех партий только они говорили: «Долой войну! Земля — крестьянам, фабрики — рабочим!» Эти лозунги как нельзя лучше выражали сокровенные думы и заветные мечты каждого из нас. Дорогие народу слова большевистской правды выслушивались с особым вниманием. Большевистские листовки и газеты зачитывались буквально до дыр.
Однажды, незадолго до Октябрьской революции, в небольшой деревушке командование полка устроило молебен. Полковой поп настроился прочитать очередную проповедь о том, как должно сражаться русское воинство. Солдаты полковой разведки и полковой пулеметной команды пришли на молебен с оружием и красными повязками на руках. Командир полка, возмущенный этой дерзкой выходкой, подбежал к нам и набросился на меня, как на старшего:
— Что это такое? Что за маскарад?
— Это не маскарад. Мы требуем, гражданин полковник: долой войну! — сказал и, признаться, испугался. «Влип — думаю.— Мало того, что «долой войну» перед всем полком выкрикнул, еще и полковника не высокоблагородием, а гражданином назвал. Теперь подведут под трибунал...»
Но случилось совсем другое. Полковник побагровел, как-то странно запнулся и боком, боком попятился от нас. Солдаты сперва посмеялись, а потом грозно грянули:
— Долой войну!
— Да здравствует революция!
Ряды смешались, стихийно возник митинг. Офицеры, меньшевистские и эсеровские агитаторы поносили Ленина, называли его немецким шпионом, всячески уговаривали продолжать войну «до победного конца». По мы поняли, где правда. «Они за войну, ругают Ленина,— рассуждали солдаты,— а Ленин, наоборот, хочет покончить с войной... Значит, наш он, Ленин-то, народный, солдатский вождь, и идти надо за ним, за Лениным...»
В нашем полку смело и целеустремленно действовала подпольная большевистская организация. Под ее руководством солдаты создали свой первый полковой комитет. В его состав избрали И меня.
Полковые комитеты и солдатские собрания дивизии приняли решение — не выполнять приказы Керенского, в наступление не идти, а полкам отходить с передовой в район станции Окница. Как ни усердствовало меньшевистско-эсеровское офицерье, солдаты точно выполняли указание своих комитетов.
В Окнице мы захватили много оружия, боеприпасов, обмундирования и продовольствия. На железнодорожной станции стихийно возник митинг. Фронтовики требовали немедленной отправки домой. На платформу, служившую трибуной, влез какой-то подполковник и начал уговаривать подчиниться приказу Керенского — вернуться на передовую и продолжать войну. Народ разгорячился. Не выдержал и я, взобрался на платформу, оттеснил подполковника и сказал первую в своей жизни речь, призывая солдат самим кончать войну.
Не сумев убедить солдат вернуться па передовую, правительство Керенского, поддержанное российской контрреволюцией, приступило к подготовке кровавой расправы с непокорными полками. По приказу Временного правительства против нас были брошены вызванные из Румынии и Бессарабии воинские части, женские батальоны смерти, гайдамаки, а также бронепоезда.
После четырехдневных неравных боев с карателями солдатские комитеты дивизии приняли решение: уничтожить тяжелое вооружение, склады с военным имуществом и боеприпасами, раздать дивизионные деньги солдатам и мелкими группами разойтись по домам. Эта сложная операция была выполнена блестяще. Солдаты из своей среды выдвинули руководителей групп, которые вывели людей из кольца окружения. В одну ночь целая дивизия будто растаяла. Окница опустела.
Путь нам предстоял далекий и нелегкий. Повсюду рыскали гайдамаки, пытаясь изловить организаторов мятежей. Солдаты группы, в которой шел я, вздохнули с облегчением, лишь когда переправились на левый берег Днепра где-то в районе Черкасс.
В пути мы услышали весть об Октябрьской революции, первых декретах Советской власти о мире и земле. Узнали, что в Харькове состоялся первый съезд Советов рабочих, крестьянских
и солдатских депутатов Украины, который постановил присоединиться к революционным рабочим и крестьянам России и следовать за ними по пути, указанному Лениным, самим брать власть в свои руки, отбирать у буржуев и помещиков фабрики, заводы, землю. Дошла до нас весть и о вооруженном восстании в Киеве против Центральной Рады.
По дороге от Черкасс в Котельву набрели на какой-то партизанский отряд. Возглавлял его здоровенный бесшабашный матрос. Остались в отряде, думали вместе бороться за Советскую власть, а присмотревшись, увидели — тут совсем не то: пьют, хулиганят, дерутся... В общем ясно— анархисты, с ними не по пути. Пробыли четыре дня и пошли дальше, но уже не группой, а по одному, по два-три человека.
В Котельву я пришел ночью и, никем не замеченный, спрятался в хате у отца. Время было тревожное. Гайдамаки, поддерживаемые кулачьем, убивали людей без разбора. Чуть что не так, и — к стенке.
Мои родные узнали, что в Котельву вернулось с фронта около двухсот человек. Все они, как и я, прятались. Надо было организовывать партизанский отряд из солдат-фронтовиков и устанавливать советскую власть в Котельве. Отец и брат Алексей помогли мне связаться с односельчанами-фронтовиками: Бородаем, Тягнырядно, Гнилосыром, Шевченко, Радченко, Кошубой, Салатным, Гришко и некоторыми другими.
В клуне у отца мы провели свое первое совещание. Выработали план действий, распределили обязанности. Меня избрали начальником штаба (так тогда назывался командир партизанского отряда), Бородая—комиссаром. Сбор отряда назначили через день в лесу, в пяти километрах от слободы. Явилось 120 человек, из которых 70 имели винтовки, револьверы и охотничьи ружья. Многие привели с собой лошадей.
Бойцов без оружия, но имевших лошадей, назначили связными, часть оставили в резерве, а вооруженных разбили па боевые группы. Скрытно подошли к слободе и внезапным ударом захватили почту, телефонную станцию, волостное правление и полицию, находившуюся на казарменном положении.
Мы предполагали, что самым сложным будет бой с полицейскими. Эта задача возлагалась на группу под моим командованием. Однако решить ее удалось без потерь. Мы по-пластунски подползли к часовым, охранявшим казарму, и без шума сняли их. Потом наша группа быстро окружила казарму. Через разбитое окно я предложил полицейским немедленно сдаться. В казарме поднялся шум. Видно, не все согласились капитулировать. Тогда мы дали два залпа по окнам. Слышим — кричат:
— Не стреляйте, сдаемся!
Из окон полетело оружие — винтовки, наганы, шашки, а сами полицейские с поднятыми вверх руками по одному выходили на крыльцо казармы. Партизаны их обыскали. Самых заядлых приверженцев Центральной рады и кулаков задержали, остальных
отпустили под честное слово, что против народа воевать больше не будут.
Одержав победу, партизаны ударили в набат во все церковные колокола. На площади собралось более десяти тысяч человек. Все уже знали о случившемся и с большой радостью встретили сообщение о том, что отныне и навсегда вся власть в Котелевской волости принадлежит народу. Встал вопрос об избрании органов управления. Народ кричал:
— Пусть партизаны командуют, красные!
— Вы власть завоевали, вам и управлять!
Единогласно был избран волостной ревком под председательством Радченко. Меня выбрали председателем земельной комиссии, однако не снимались и обязанности начальника штаба партизанского отряда. Не успели проголосовать, как со всех сторон посыпались вопросы:
— Как с землей?
— Будем ли ее делить?
Слово взял только что избранный член ревкома директор школы Федченко. Слобожане считались с ним, так как он умел создавать видимость, что защищает бедных. На самом деле директор был ярко выраженный меньшевик-соглашатель. Федченко начал длинно и нудно объяснять, что забирать землю у помещиков и кулаков нужно, но делить ее еще нельзя. Необходимо прежде избрать особый комитет, который пригласит специалистов-землемеров, те произведут обмер и наметят, сколько и где каждому прирезать, на каких условиях и т. д. Крестьяне уразумели: коль так пойдет дело, долго им не видать матушку-землю, ради которой они взялись за оружие. Поднялся невероятный шум.
Только тогда и по-настоящему почувствовал всю тяжесть ответственности. Молчать дальше было нельзя. Вышел вперед, поднял руку. Наступила тишина.
— Все земли помещиков, кулаков, монастырей отныне принадлежат народу. Делить землю начнем завтра, а сегодня после митинга пусть все десятские придут на заседание земельной комиссии. Заодно решим вопрос и о разделе кулацкого леса.
Многотысячная толпа воспрянула.
— Ура! — гремела площадь.— Да здравствует Советская власть!
Земельная комиссия собралась в помещении бывшей волостной управы в самой большой комнате. Народу набилось битком. Кроме членов комиссии, членов ревкома и десятских, пришли многие бедняки, были и зажиточные мужики.
— Ну, люди, так как же делить землю будем?
Опять поднялся шум. Самыми активными были бедняки.
— Забрать всю землю и делить подушно! — кричали они. Кое-кто из подкулачников попытался было сбить крестьян о толку, повторяя доводы меньшевика Федченко: дескать, без специалистов-землемеров не обойтись. Но беднота так ополчилась, что они замолчали.
Уточнили количество помещичьей и кулацкой земли. Потом каждому десятскому указали, какую землю отвели его десятку. Условились в первую очередь нарезать участки безземельным. Закончили распределение под утро и прямо с заседания пошли в поле.
Радостные и счастливые, как на большой праздник, вышли люди на весеннюю пахоту. Работали от зари до зари, да только урожай собирать не пришлось. Предательское поведение Троцкого на мирных переговорах в Бресте обернулось нашествием кайзеровских орд. Горе и разорение принесли немецкие оккупанты на Украину. Немецкий кованый сапог подминал под себя все живое, революционное. Притихшие было кулаки повылазили из своих нор и за отнятую у них землю люто начали мстить партизанским семьям.
Сколько женщин, детей, стариков заживо сожгли они в заколоченных снаружи хатах, сколько людей изувечили, растерзали... Реками лилась кровь, раздавались стоны по всей Украине. Не миновала злая участь и нашу округу. Оскверненные трупы революционеров качались на виселицах и в Опонше, и в Бельске, гибли семьи партизан в Диканькс и Пархомовке. Только нам, коте-левским партизанам, удалось Спасти своих близких. При отступлении мы взяли с собой заложников, самых именитых богатеев, двух попов, урядника и крепко-накрепко предупредили кулачье, что если пострадает хоть одна партизанская семья, заложники будут повешены.
Несколько месяцев пробыл наш отряд в Котелевском лесу. Оттуда мы контролировали район четырехугольника: Полтава — Зеньков — Ахтырка — Краснокутск. Совершали ночные налеты на немецкие гарнизоны в окрестных селах, нападали из засад на вражеские колонны, громили осиные гнезда продавшихся оккупантам петлюровских жовтоблакитныкив.
Под ударами созданной из красногвардейских и партизанских отрядов Красной Армии оккупанты вынуждены были отступить на запад. Парод вновь взялся за плуг и косу, по которым так соскучились трудовые руки. Но и на сей раз недолго продолжалось затишье. Нагрянула новая беда: с юга шел Деникин. Опять пришлось бросать семью, мирный труд и идти в поход.
Накануне нашего ухода к нам в Котельву приехал из Ахтырки секретарь уездного комитета партии Подвальный. Собрал он нас, слободских активистов, в ревкоме.
— Ну, как дела? — спрашивает.
— Да чтобы хороши были — сказать нельзя. Вот в лес уходить собираемся. Будем противника с тылу бить.
— Знаю, все знаю. Отряд Котслевский хороший. Только вот что, друзья: впереди у вас бои, а партийной организации еще нет.
Каждый из нас много слышал о партии, мечтал быть в ее рядах. Общие мысли высказал Бородай — отрядный комиссар:
— Большевистская партия правильная. Мы за нее, за товарища Ленина. Только, товарищ секретарь, сомнение у нас: сможем ли мы быть настоящими большевиками?
Подвальный рассмеялся.
— Вы, хлопцы, не сомневайтесь. Вы и есть самые настоящие большевики. Проводите, можно сказать, в жизнь политику партии, политику товарища Ленина.
— Тогда пишите, товарищ Подвальный,— раздалось сразу несколько голосов.
— Ты, Сидор, у нас командир, тебе и почет первому записаться,— промолвил Бородай.
Первым секретарем нашей партийной ячейки избрали Гни-лосыра. На всю жизнь запомнил я день 29 мая, когда уполномоченный уездкома уже в походе вручил мне партийный билет.
Отступая, наш отряд в районе Ахтырки встретил группу партизанских отрядов, руководимых А. Пархоменко. С ними пошли дальше на север, постоянно отбиваясь от наседавших белогвардейских банд. Под Тулой Котелевский отряд красных партизан влился в создаваемые новые части Красной Армии. А меня, как назло, свалил сыпной тиф. Сдали меня в санитарный поезд, и уж Не помню, как очутился в Саратовском военном госпитале. Вышел из госпиталя худой, кожа да кости. В Саратовском губкоме товарищи предложили побыть в тылу, окрепнуть. Но я отказался, попросился на фронт. Послали в Уральск к Чапаеву. В дивизии назначили помощником начальника команды по сбору оружия. Она состояла из ста двадцати закаленных в боях красноармейцев и рабочих уральских заводов.
В то время молодая Советская республика не могла полностью снабдить многочисленные фронты самым необходимым—винтовками, пулеметами, патронами, снарядами, хотя все это было в стране. Контрреволюционные элементы — кулаки, купцы, духовенство, хозяева заводов, магазинов, мельниц—прятали огромное количество оружия. Особенно много его было у зажиточного уральского казачества — оплота царизма.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28