Он идет по стопам отца, который уже покоится на кладбище. Тут было бы нелишним заметить, что в деревне Тухакопли произошла смена поколений. Это протекало спокойно, не было ни разбитых окон, ни пролитой крови. Просто отцвело одно поколение, стало прахом, и другое незаметно пришло ему на смену. Как трава на лугу,— сказал бы какой-нибудь златоуст.
Если дети, государства и планеты — плоды случайности, почему бы случай не мог свести двух людей на перекрестке дорог. Они могли бы пить вдвоем пиво, почему бы и нет. Могли бы распить даже четвертинку, хотя погода знойная и времени мало. Эльмар улыбается, он наконец-то высвободил свою злосчастную штанину из велосипедной цепи. Бросив взгляд на хозяина Айасте, он вспоминает вчерашний вечер, когда молотил рожь на хуторе Кяо. Люди уже сидели в доме за столом, а машинист, один на пустом дворе, сматывал приводной ремень. Из дома вышел Пауль и спросил, заполнил ли Эльмар квитанцию о молотьбе для машинного товарищества. Нет, медлительно отвечал Эльмар, он как раз хотел поговорить об этом с хозяином; он опасается, что цифра будет слишком велика, на хуторе Кяо обильная рожь. Лицо Пауля было красное, изо рта шел винный дух, наверняка он в задней комнате заложил за ворот. Не будет ли Эльмар так добр, не припишет ли он в квитанции к урожаю еще пятьдесят пур ржи. Пятьдесят пур, удивился про себя машинист, о-го-го! — это годовой урожай иного небольшого хуторка. Итого сто двадцать? — спросил он с безразличным лицом. Пауль, который никогда не был силен в цифири, умолк и прикидывал то-се. Он напряг свои дубовые мозги, прежде чем смог сказать, что вдруг и этого недостаточно: нынче у многих пышная рожь. Не накинет ли Эльмар еще двадцать пур. Машинист смотал ремень и аккуратно уложил его в ящик. Итого выходит сто сорок пур, и Паулю придется доплатить за молотьбу несколько крон. Хозяин Кяо разозлился — это находит на него внезапно — и рявкнул, что оплата молотьбы не его, Эльмара, забота. А если парень будет молчать, то он, Кяо, выставит две бутылки «Президента». Согласен ли машинист на такой уговор? — нетерпеливо спросил он. Эльмар никогда не замышлял вступать в общесто трезвости,
не то что его покойный отец, он молча вытащил из-за пазухи чистый бланк и зацолнил квитанцию чернильным карандашом, положив ее на маховик. Ну вот, теперь у тебя урожай ржи на всю деревню знатный, можешь бахвалиться, сказал он и для виду сделал печальное лицо, только Таавет Анилуйк может в здешних краях переплюнуть тебя, у него вроде на поле бабки стоят очень часто.
Эльмар знал, что такой разговор не нравится Паулю. Между Кяо и Айасте с давних пор шла борьба, каждый из хозяев хотел перескакать другого. Особенно чувствовалось это с тех пор, как Таавет стал хозяином. Пауль помолчал немного, поразмышлял и затем принес из дома обещанное вознаграждение. Машинист вертел в руках бутылки водки. Да, все стоит денег, даже честь и слава, усмехнувшись, подумал он. Куда спрятать водку, чтобы подручный не вынюхал и не распил с такими же, как сам, мальчишками? В ящик с инструментом ни в коем случае класть нельзя, разве что в топку, в золу.
И все же эта встреча ничего не означает. Они много раз видели друг друга, слава богу, и увидят еще. Нет у них и больших новостей, чтобы рассказать друг другу, но, несмотря на это, оба заходят ненадолго в ресторан. Погода душная, чего торчать на улице.
Таавет сразу замечает Пауля, который сидит за столом у окна с бутылкой пива. Тень пробегает по лицу Анилуйка. Он с удовольствием вернулся бы во двор. Уже не нравится ему и эта корчма, нет, не нравится. Но отступать поздно, тем более что Пауль заметил их двоих и подзывает к себе. У хозяина Кяо, разумеется, красное, как всегда, лицо; видать, это у него с рождения. Странно, что он сидит здесь в самую страду. Пьет он не так уж много и часто, но бывают у него и запои. Тогда он по нескольку дней резвится и лакает, набирает под завязку. Бывало и такое, что хозяйка запрягает лошадь и едет искать хозяина в Отепя, в Пука или еще куда подальше. Обычно она находит Пауля в какой-нибудь компании, где есть даже женщины легкого поведения. Лицо хозяина Кяо в таких случаях тупое, глаза потухшие, а лошадь, конечно голодная и непоеная, где-нибудь за сараем. И сам он осоловелый и грузный, как бегемот, и только бурчит, когда жена усаживает его в сани или телегу. Он не ест с чужого блюда и не пьет из чужого колодца, но за бутылкой все его принципы улетучиваются.
Пауль хочет поговорить с соседом. Не о мосте в Кяревере, который ни с того ни с сего обвалился, не о мировой политике и не о ливне, унесшем с луга Корва стог сена. С мостами в Эстонии частенько случались неприятности, и если обвалится
один, два-три или двадцать — это ничего не скажет Паулю. Его вечная тема — мужская сила и крепь хутора. Об этом он может гудеть до бесчувствия, как шершень вокруг банки с медом. Вот Яан Яаго для него идеальная фигура,— и это не в шутку. Если бы у этого силача был бы еще и хутор, Пауль готов был поцеловать его в любое место, как сказал однажды где- то за столом. Сила и крепь — это тебе не таблица умножения, с которой он, бедняга, в волостной школе до того маялся, что на лбу выступали горошины пота, когда его спрашивал учитель. Пауль первым делом всегда смотрит, какова у человека шея. Ежели она, по его разумению, подходит для настоящего мужика, с таким стоит иметь дело. Ежели не подходит, то Пауль сейчас же произносит что-нибудь презрительное, как сейчас — молодому хозяину Айасте, который в глазах Пауля жалкий шалопай, попрыгун со своей духовой трубой. Отношения их друг к другу злокозненные, кто этого не знает. Пауль большей частью бывает в роли Нечистого, у которого все валится из рук и который в конце концов получает затрещину от жены. И Таавет не всегда Хитрый Антс, у него тоже немало неудач. Но оба они такие, как есть, и деревня Тухакопли должна быть им благодарна, что они своими выходками скрашивают скучную хуторскую жизнь. Только вот жалко, у них мало надежды, что им поставят обелиск, вряд ли расщедрится на это общество по разведению породистых быков, в котором они оба состоят. Однако ж поди знай, времена меняются быстро, вскоре может выясниться, что именно они спасители — если не всего эстонского народа, то, по крайней мере, чистопородного бычьего племени.
И вот они втроем сидят за столом, но и здесь не происходит ничего потрясающего. Таавет пытается перебороть свое хмурое настроение и сверлит глазами стол, пока в голову не вступает водка. Когда он уже под мухой, чувствует себя вполне сносно.
— Пауль нынче щедрый,— слетает у него с языка.
Бабий подбородок Пауля трясется от смеха.
— Слыхать, на Айасте начали уже добро распродавать,— говорит он.— Выпьем же за нищенскую суму, которую скоро повесят тебе на шею.
Это уж слишком. Таавет мрачнеет, однако задиристые слова соседа для него уже давно не в новинку. Пауль и Эльмар опрокидывают стопки. Таавет не пьет. Он думает над ответом, который был бы как удар кулаком в глаз, но не находит его.
У Пауля дома пре глуповатая дочь. Бродит по двору, сопливая, губа висит, как у дремлющей лошади. Таавет мог бы прокатиться по ее адресу, посмеяться и задеть больную струнку Пауля,— пожалуй, хозяин Кяо сразу бы посерьезнел. Но он все же не делает этого. Слишком жестокая месть, даже сейчас, когда Пауль сильно оскорбил его. Что значит какой-то маленький аукцион по сравнению с тем, что девчонке суждено остаться дурочкой на всю жизнь, думает он. Пауль замечает его растерянность и спрашивает:
— Что, сосед, не пьешь, боишься, что напьешься и опять поставишь подпись на векселе? — Голос его незлой, лицо тоже, но на сей раз что-то переворачивается в душе Таавета. Еще и подковыривает, пес!
В прошлом году в конце зимы Таавет был в Тарту по делам общества семенного зерна. Вечером он пошел к брату, чтобы переночевать у него. Карл тогда был еще холостяком; чем он занимался, Таавет так и не понял. Брат будто стеснялся говорить, что у него в университете дела пошли худо, а хозяин Айасте не стал его расспрашивать. Карл дал понять, что они могли бы пойти в одно место, где будут красивые дамы. Таавет охотно согласился, он хотел поближе узнать завлекательную ночную жизнь большого города. Они пошли в двухэтажный деревянный дом на улице Кастани и взобрались по лестнице куда-то под самую крышу. Таавет в темноте стукнулся головой о низкую балку, так что искры посыпались из глаз. Черт бы побрал это стропило, выругался он про себя, прикладывая руку ко лбу. Живут под самой крышей словно голуби какие. Карл постучался в одну из дверей. Пахло жареным луком. Брат, видимо, был здесь не впервые. Дамы оказались ничего себе, хотя та, что помоложе, которая назвалась Хертой, была высокая и тонкая, как соломинка и, подумалось Таавету, чахоточная, но это не беда. Вскоре они уселись за накрытый на скорую руку стол, откуда-то появились тарелки со свиными шкварками и неизменный «Президент». Отчужденности как не бывало, в городе жили такие же люди, как везде. Немного погодя Херта села Таавету на колени, по-домашнему обняла его за шею и все щебетала своим красивым голоском. Хозяину Айасте вспомнились прочитанные в газете истории о воровских притонах и сомнительных женщинах, которые обирают простодушных крестьян. Он незаметно ощупывал нагрудный карман, там ли еще кошелек. Да, кошелек был на месте, это успокоило его, и он заинтересовался: настоящие ли шелковые чулки на барышне Херте или нет? Херта сказала, что чулками еще придет время заниматься, пусть господин Анилуйк не будет таким нетерпеливым. Тем временем «Президент» сделал свое дело, все оказались под парами. Херта опьянела меньше всех, она и предложила, что можно бы пойти куда-нибудь поразвлечься, например в ресторан. Еще не поздно, можно взять извозчика на углу и быстренько доехать. Все сразу же шумно согласились, и Карл посмотрел на брата, как бы ища его помощи. Таавет, который спьяну расщедрился, объявил с хрипотцой в голосе, что оплатит вечер, будьте спокойны. В ресторане к их столу подсели двое мужчин навеселе, которые представились сокурсниками Карла. Тут и начался пир, восторгов и брудершафтов было много. Там и поставил хозяин свою подпись под одним векселем как поручитель. Да и почему бы ему не поставить было, если друзья Карла, славные ребята, временно очутились на мели — просто подвела фортуна. Как они снова попали в мансарду, Таавет не помнит, хотя он и собирался получше разглядеть чулки Херты. Утром он проснулся в неприбранной комнате в кровати за ширмой, рядом с ним лежала голая Херта и храпела, как истомленный косец. Голова Таавета раскалывалась от боли, подступала тошнота, барышня Херта уже совсем не интересовала его, ни в чулках, ни босая. Он пошел искать уборную, но не нашел, высунул голову в окно, и его вырвало. Кошелек оказался в кармане, но был пуст.
Тихо сидевший за столом машинист вдруг раскатисто засмеялся.
— Ты что? — грозно спросил Пауль. Он терпеть не мог, когда за его столом смеялись над чем-нибудь таким, чего он не знал. Его раздражала неопределенность.
— Ничего,— испуганно буркнул Эльмар.
Что значит смех какого-то бедняка? Тем более что для Пауля со смехом связано одно гнетущее воспоминание, которое и сейчас еще, спустя годы и годы, бросает его в дрожь. В девятнадцатом году, когда он служил в армии в интендантской части, он видел, как эстонские солдаты расстреляли в Выру- маа одного батрака, потому как его смех подействовал им на нервы. Они вывели его из сарая, и он вдруг разразился хохотом. Было так неестественно и жутко, что по спине побежали мурашки, когда этот человек в изодранной одежде и с запекшейся на лице кровью без удержу хохотал при закате солнца, словно хотел за один вечер насмеяться за всю свою полную лишений жизнь. И они, чтобы успокоить свои нервы, расстреляли его. Все равно его считали красным шпионом — уж это наверняка, хотя, допрашивая и мучая его в сарае, они не смогли даже выпытать у него имя. Когда же пули оборвали его смех и он беззвучно, как тень, повалился наземь — стало совсем жутко. Труп лежал в парке имения, под липой, все замерли в полном молчании, и за холмами алело теплое весеннее зарево. Командир роты, студент с богословского факультета, закрыл глаза убитого и пробормотал молитву. У Пауля дрожали колени. Нет, ему не нравится смех, если неизвестна причина. Он с упреком смотрит на Лузиксеппа, ничего больше не говорит, но каждый должен сам догадываться, что к чему. Даже один его взгляд должен что-то говорить, взгляд мужчины, у которого в округе самый богатый хутор. Да, черт дери! Он медленно встает из-за стола.
— Мне пора домой. Надобно особняк новой крышей покрыть.
— Кто тебе дранку драл? Старый Ээснер, да? — интересуется Эльмар, который и сам многим крыл крыши.
— Какую еще дранку! — смеется Пауль, и лицо его краснеет. Пусть батраки корчатся под драночной крышей. Настоящему хозяину подавай гонт — и только.
Таавету эти слова вонзаются в самую грудь. Ни слова не говоря, он берет кепку со стола, и хозяин пропускает его через главный вход ресторана. Отвязывая лошадь, он вспоминает, что так и не купил курева. Он быстро возвращается; владелец ресторана, круглый и добродушный человек, похожий на сахарную голову, стоит посреди зала и разговаривает с женой. Этот персонаж не обязателен для нас, но, пока Таавет нащупывает в кармане монеты, можно отметить, что больше всего толстяка интересует уголовная хроника, хотя в его заведение никогда никто не станет вламываться. Таавет покупает только папиросы «Марет», он озабоченно сует пачки в карман и тотчас же уходит — как-никак его ждут дела. Пауль со своим возом гонта уже отъехал. Таавет смотрит на пачки масла, уложенные в сено, садится на телегу и пускает лошадь рысцой. Черт бы побрал эти вечные передряги с соседом, тоскливо думает он. Издевательство, а не жизнь. Впрочем, может быть, он это и не думает.
Дома он направляет лошадь прямо на поле. Батрак носит вилами остатки овса в копну. Это Ээди Ээснер, тот самый сын инвалида маньчжурской войны, который в первую осень мировой войны нашел в лесу, принадлежащем Айасте, лисью нору.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22