Хорошо это для общего дела или нет, я тебя спрашиваю?
— Еще как хорошо. Вот и Уча говорит то же самое,— Цисана взяла Антона под руку и теснее прижалась к нему.— Ты знаешь, они только тем и живут.
— Совсем как мы, а? 1
— Совсем как мы, Антон.
Антон и Цисана остановились. Навстречу им шел Важа Джапаридзе.
— Вот кто еще вкалывает не за страх, а за совесть,— проговорил Антон.
— Кто это, Антон? *
— Наш главный инженер Важа Джапаридзе. Вроде бы у него и гнездо свое есть, и жена, но ради общего дела он себя не щадит.
— Здравствуйте,— поздоровался Важа с Антоном и Цисаной.
— Здравствуйте.
— Вы, наверное, в кино были?
— Да, какой чудесный фильм,— отозвалась Цисана.
— Что же вам понравилось в нем?
— Как вам сказать, все отлично. Но больше всего мне содержание понравилось.
— С какой любовью и верой работают комсомольцы в тяжелейших условиях! Здорово работают,— поддержал Цисану Антон.
— Тот, кто дело любит, тому условия не помеха, Антон,— сказал Важа.
— Вы правы, Важа Васильевич. Вот и нам тут болото нипочем.
— Любовь помогает нам работать,— сказала Цисана и тут же спохватилась: — Так Антон говорит.
Подошли Уча и Ция, поздоровались с Важей.
— Вот Антон утверждает, что любовь помогает вам работать, верно это, Уча? Будь я на вашем месте, я бы еще лучше работал.
— Две нормы мы в смену выдаем. Куда же еще лучше, товарищ Важа? — удивился Уча.
— Это-то я знаю. Молодцы вы. С вас многие пример берут, и это хорошо. Но, повторяю, вы могли бы работать гораздо лучше.
— Как же?
— Вот мы с женой «Комсомольск» посмотрели...
— И что же?
— До начала фильма нам показали киноочерк об Алексее Стаханове...
— И мы его видели,— вставила словечко в разговор Ция.
— Ну и как? Могли» бы мы работать и жить по-стахановски?
— Не знаю,— задумался Антон.
— А ведь нам это по плечу.
— Мне кажется, да.
— Теперь-то ты меня понял, Уча?
— Не совсем, честно говоря.
— Почему бы тебе на вызвать на соревнование Антона?
— Я? Антона? Да он же мастер.
— Ну и что же? Попробуй.
— Нет, не смогу я это сделать,»— смутился Уча.
— Это почему же? — повернулся к Уче Бачило.— Что тут такого? Отличная мысль, Важа Васильевич. Если Уча меня не вызовет, я его сам вызову.
— Вот и прекрасно,— одобрил главный инженер и пожал Антону руку.— Я утречком в контору приду, вы меня там подождите, ладно? Выработаем условия соревнования, идет? Вся страна знает о стахановском почине, тысячи людей включились в соревнование друг с другом: и шахтеры, и строители, и колхозники, и даже ученые. Вот и мы постараемся лицом в грязь не ударить. Итак, до завтра.
Важа бесшумно открыл дверь, на цыпочках пересек коридор и вошел в комнату. Галина спала. На тумбочке горела настольная лампа, освещая ее лицо призрачным светом. «Видно, она недавно вернулась»,— подумал Важа. Осторожно сняв сапоги, он поставил их у дверей и в одних носках направился к своей кровати.
Волосы Галины рассыпались по подушке. Ее лицо было усталым, но спокойным. Рабочая одежда в беспорядке свалена на табурет, возле которого стояли резиновые сапоги. Эти сапоги Галина носила лишь на болоте. В остальное время она носила мягкие сапожки без каблуков. Видно, сегодня ей порядком досталось, наверное, и поужинать не удосужилась, поплескалась недолго под водой — и спать.
Если ей удавалось вернуться домой пораньше, она по обыкновению долго умывалась, аккуратно переодевалась и выставляла сапоги на крыльцо. Потом ужинала в обществе Русудан и Петре или дожидалась Важу, чтобы сесть за стол вместе с ним...
Важа, сидя на своей кровати, смотрел на спящую жену. Какая же она красивая! А нос курносый. И обиженные, припухлые губы. Темный загар оттенял соломенный блеск ее волос. «Боже мой, как я люблю ее и как я бездарно и глупо ревновал ее к Андро. Как я не понимал, что Андро нельзя было не любить за его мечту, за его фанатическую преданность делу и людям». Важе стало нестерпимо стыдно за свои былые подозрения, за непростительную свою слепоту. Это ведь была не просто ревность мужчины к другому мужчине, нет, это был какой-то звериный, собственнический страх, чтобы любовь
Галины принадлежала только ему, ему, и никому больше, чтобы даже мельчайшая частица этой любви не досталась кому-нибудь другому. Это была даже не ревность, а безрассудная жадность влюбленного, ослепленного своей страстью.
Важа собрался было подойти к жене, чтобы поцеловать ее милое лицо, коснуться губами ее теплой, прекрасной кожи, погладить мягкие волосы, в беспорядке разбросанные по подушке, но, побоявшись разбудить Галину, передумал.
Галина казалась такой утомленной, так крепко спала, что будить ее показалось Важе непростительным кощунством.
«Галина так похожа характером на Андро, просто поразительно. Та же безоглядная увлеченность делом, та же преданность мечте. Да, в Галине безусловно осталось что-то от Андро, и даже больше того — она бессознательно стремится быть такой же, как Андро... Впрочем, и я немало унаследовал от Андро. И чему тут удивляться? Нельзя было не поддаться обаянию и силе его личности, нельзя было не заразиться его оптимизмом и жизненной энергией. Андро изменил многих. Смерть его многих заставила иначе взглянуть на нашу жизнь, на дело, которому мы служим. Наверное, это всегда так. Люди, которые приносят себя в жертву великой идее, даже смертью своей делают для людей многое, очень многое... Да, Андро смотрел на жизнь масштабно, он далеко видел и нас хотел научить тому же... Андро...»
Тариэл Карда, главный инженер, парторг и Галина Аркадьевна спешили к дамбе на реке Циви.
Дорога была залита водой — дождь лил как из ведра всю ночь напролет. «Эмка» ползла, не разбирая дороги,— вода была ей по колеса.
Утром начальнику управления строительства сообщили, что Циви прорвала дамбу у Огоргодже, начисто смыла лимонные и апельсиновые плантации колхоза, затопила всю округу, прихватив с собой оду Митрофане Джиджи. Весть ;>та с быстротой молнии облетела всю стройку. Все диву давались, каким это образом река сумела прорвать мощную дамбу.
На Риони, Хобисцкали, Техуре, Абаше и Ногеле дамбы устанавливались в ста — ста пятидесяти метрах от русла реки. Даже в самое большое половодье у воды не хватает сил, чтобы разрушить дамбу на таком расстоянии.
Прорабом на строительстве дамбы у Огоргодже работал Исидоре Сиордиа. Левая дамба реки должна была пройти мозле двора Митрофане Джиджи.
I I Г. Чиковани
385
Колченогий Митрофане Джиджи в колхозе не работал. Его ранило в ногу в те времена, когда он служил в меньшевистской гвардии. Хромота и стала причиной того, что он не пошел в колхоз: что я, мол, с одной ногой буду делать в колхозе. Но на собственном участке он умудрялся крутиться волчком и слыл состоятельным мужиком. Были у него лимонная и апельсиновая плантации, три вола, а свиней и кур — без счету. Жена дни и ночи толкалась по базарам. Добра у них было вдосталь, но им все было мало — глаза у них были завидущие, руки загребущие.
Когда Митрофане прослышал, что дамба должна быть возведена .возле его двора, он потерял покой. В тот же вечер он зазвал к себе ужинать Исидоре Сиордиа. Исидоре он знал с малолетства — ведь Митрофане служил во взводе его отца Татачиа. Когда меньшевистская гвардия под напором Одиннадцатой армии в панике ретировалась из Сухуми, раненый Митрофане на полном скаку упал с лошади, и, не выходи его один сердобольный абхазец, не ковылять бы ему на этом свете.
За ужином, когда Исидоре уже вдоволь набрался ткемалевого самогона, Митрофане перешел к делу:
— Ты ведь знаешь, Исидоре, дорогуша, землицы у меня, бедолаги, кот наплакал.
— Не у тебя одного, у всех теперь дворы с гулькин нос... Раньше надо было своим умом думать — в колхоз пора тебе вступать,— пробурчал Исидоре.— По моему разумению, тебе и так большой приусадебный участок дали.
— Потому и дали, что и я дал,— со значением подмигнул Митрофане, поворачивая на огне вертел со свиным шашлыком.
— -Как это понимать? — прикинулся простачком Исидоре.
— А так... известно: рука руку моет.
— Ну и хват же ты, братец!
— Что поделаешь, испокон веку так ведется,— сказал Митрофане, до краев наполнив самогоном стакан Исидоре.
— Ты что-то издалека подъезжаешь, братец. Выкладывай, что там у тебя на уме.
— И то правда, дорогуша ты мой, можно и покороче, взял в руки стакан Митрофане.— За здоровье твоей семьи...
— Ты мне зубы не заговаривай,— Исидоре не поднял свой стакан.— Говори, чего тебе от меня надо.
— Ладно. Ты ведь знаешь, Исидоре, что эта ваша чертова дамба со дня на день ко двору моему пожалует.
— Еще бы не знать. Мы ведь по-стахановски сейчас работаем,— самодовольно проговорил Исидоре и закрутил жиденькие усы.
— На мою погибель вы по-стахацовски работаете, да? И кто это говорит? Сынок Татачиа Сиордиа? Да ведь мы с твоим отцом душа в душу жили, точно братья! А ты меня без ножа режешь. Меня, друга своего отца?
— Короче!
— Так вот, эта ваша чертова дамба под самым носом моим строится.
— Больше негде, никуда не денешься.
— Так, значит, душа из меня вон, да?
— При чем же тут твоя душа?
— Как это при чем? Если ты мою плантацию от солнца заслонишь, что тогда со мной станется, а?
— А я тут при чем?
— Этой плантацией душа моя в теле держится*— погладил седую бороду Митрофане и вновь схватился за стакан.— Вечная память твоему отцу!
— И отца моего ты здесь не поминай! — взвился Сиордиа.— Он мне, считай, крылья под корень подрезал. Кабы не он, высоко взлетел бы Исидоре Сиордиа, так и знай.
— Да что ты говоришь-то? Отец твой народным гвардейцем был, свою родину от врагов защищал...
— Знаем, знаем, какие вы были народные...
— Не хочешь пить, так не пей, а я вот выпью за твоего отца.— Митрофане лихо опрокинул стакан в щербатый рот.— По-твоему, если он супротив большевиков сражался, значит, не народный, да? Если мы против Одиннадцатой армии боролись, выходит, мы и не народные, так? Коммунисты тебя этому научили, да?
— Что учить, я и сам коммунист!
— Уф, не самогон, а чистый огонь, прямо в кровь идет. Ты ведь слышал о хоргульском ткемали, не так ли? Погляди,— и Митрофане плеснул остатки самогона в огонь. Яркая вспышка осветила комнату.— Спирт, да и только.
— Я спирт не пью,— сказал Исидоре.
— За твоего отца я не то что спирт — яду выпью и не поморщусь. Значит, тебе испортило жизнь то, что ты сын народного гвардейца? Тьфу, креста на них воистину нет! — сплюнул в сердцах Митрофане.
— Ты меня крестом не стращай. Коммунист я, понял! Ни бога, ни черта я не признаю.
Митрофане ловко срезал шашлык с вертела.
— Будь по-твоему. Хватит об этом,— вновь наполнил стакан Митрофане.— Так вот, отодвинь эту чертову дамбу подальше от моего двора!
— То есть как это отодвинь? — изумился Исидоре.— На что же тогда проект?
— Ведь все в твоих руках, Исидоре.
— То-то и оно, что в моих,— самодовольно подбоченился Исидоре.— На то я и Сиордиа.
— А я о чем говорю? Большой ты человек, Исидоре,— подпустил лести Митрофане.
— Ну и что из того, что большой? — притворился непонимающим Исидоре.
— На то ты и большой человек, чтобы подсобить маленькому!
— Как так?
— А вот так, отодвинь дамбу метров на пятьдесят к реке поближе, вот и весь сказ.
— Как же ее отодвинуть? — тупо повторил Исидоре.
— Опрокинь стаканчик, Исидоре, и поймешь тогда,— побледнел от злости Митрофане.— Видно, без выпивки тут не разобраться.
— Я тебе не пьянь какая-нибудь, и без того кумекаю.
— Вот и скумекай, не плюй, сказано, в колодец.— Митрофане вперил в Исидоре свой тяжелый взгляд.— Так и отодвинь. Отведи экскаватор метров на пятьдесят от моего двора, там и сыпь.
— Это что же, проект, по-твоему, изменить, да?
— Э-э, дорогуша ты мой, где гончару вздумается, там и прилепит к горшку ручку!
— Я тебе не гончар, а производитель работ, понял? — взбеленился Исидоре.
— Своя рука — владыка. Большое дело тебе доверено, ты и главный канал роешь, и дамба на Циви — твоя забота.
— Может, ты мне и на доверие прикажешь наплевать?
— Ты что же, на этот свой проект, как на икону, молился, что ли?
— Доверие почище твоих молитв будет.
— Так вот, если и впрямь тебе доверяют, кто тебя проверять-то станет?
— Ты мне тут байки не рассказывай,— погрозил пальцем Исидоре перед самым носом Митрофане.
— Душа твоего отца возрадуется на небесах, дорогуша.
— Сказано тебе: не смей мне про отца говорить! И дорогушей не называй, понял?
— Ты что же, по-человечески не понимаешь?
— Молчать! Коммунист я, ясно? Нам с тобой не по пути.
— Будь человеком, Исидоре. Я в долгу не останусь.
Сиордиа вытер губы и притворно разгневался:
— Хайт! Это что же, ты взятку мне предлагаешь?
— Боже упаси, какая там взятка?
— А что же?
В душе Митрофане боролись страх и отчаяние.
— Просто я у тебя в долгу не останусь,— упрямо повторил он.
И Сиордиа отодвинул дамбу метров на тридцать к реке. При первом же половодье Циви ринулась на дамбу и прорвала ее.
Поздно дознались в управлении о сделке Сиордиа с Митрофане Джиджи. Только после ареста Исидоре развязались языки у его дружков Кириле Эбралидзе и Тенгиза Керкадзе. Это еще больше усугубило и без того тяжелую вину Исидоре.
В управлении поднялся переполох. Редко наведывались в последнее время на строительство дамбы Тариэл Карда и Важа Джапаридзе. И это дало возможность Исидоре самовольно изменить проект.
Исидоре загодя приготовил неопровержимый, на его взгляд, аргумент: нельзя, дескать, строить дамбу чуть ли не в самом дворе бедолаги-инвалида. Кроме того, ослепленный и оглушенный натиском Митрофане и его посулами, Исидоре нашел для себя еще одно оправдание: куда там, дескать, какой-то смирной речушке справиться с дамбой, ведь не взбесится же она в самом деле. Убаюканный собственными доводами, Исидоре без зазрения совести приступил к осуществлению полюбовной сделки.
— Ума не приложу, с какой это стати Васо Брегвадзе стоял горой за этого выродка?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51