Кто из вас собирается сказать нам «прощайте»? Прошу поднять руку,— обратился к народу секретарь райкома.
Никто не поднял руку.
Сиордиа так и впился узкими глазками в лицо секретаря райкома.
— Может, на этом и закончим? — наклонился парторг к начальнику управления.
— Не будем торопиться. Еще кто-нибудь желает выступить?!
— Товарищи, продолжаем прения,— обратился парторг к собравшимся.
— Хватит, наговорились уже.
— Не о чем говорить больше.
— И так все ясно,— раздалось со всех сторон.
— А мне не все ясно,— опять встал Джакели.
— Не давайте ему слова!
— И Сиордиа тоже не давайте!
— Они сюда воду мутить пришли! — кричали собравшиеся.
— Я не позволю затыкать мне рот! — взвизгнул Джакели.
— И я не позволю,— поддержал Сиордиа.
— Никто и не собирается вам рты затыкать.
— Может, для белоруса и все равно, где поселиться,— ехидно сказал Джакели, не глядя на Антона Бачило.— Пусть сушит болота в своей Белоруссии, там и селится. Кто его сюда звал?
Коршиа встал, постучал карандашом по столу, требуя тишины.
— Злой как пес. Все норовит побольней укусить,— сердито обернулся к Джакели сидевший перед ним старик.— Твой аршин — лишь деньги да выгода. Всех этим аршином ты и меришь.
— Эрмиле, тебя много раз просили прекратить свою безответственную болтовню,— едва сдерживался парторг.— Не мальчик уже вроде, а все ума-разума никак не можешь набраться. Антон Бачило приехал сюда по нашей просьбе. У нас не хватало драгеров, и Антон бросил свою землю, чтобы помочь нам болота осушить. Да разве один только Антон. К нам на подмогу пришли русские и украинцы, армяне и азербайджанцы..
— Пусть он сейчас же просит прощения у Антона,— потребовал секретарь парткома Ланчхутского участка Акакий Тохадзе.
— Да ничего такого не говорил Эрмиле,— попытался вступиться за дружка Сиордиа. Лицо его густо побагровело.— Здесь у нас не заседание партбюро...
— Вот именно, здесь у нас собрание, и дай людям говорить. А на партбюро нам еще придется встретиться,— резко сказал ему начальник управления.
— Исидоре,— сказал перетрухнувший Джакели,— кто
тебя спрашивает, извиняться мне или нет перед Антоном? Тоже мне, начальник нашелся. Язык мой — враг мой, Антой. По глупости сболтнул я, не со зла.
— А может, по Сиордиевой подсказке, а? — спросил Акакий Тохадзе.
— Дурость — моя подсказка, вот кто.
— Ну, дурости тебе всегда было не занимать,— бросил Михако Джалагонидзе.
Раздался дружный смех:
— Что правда, то правда.
— Твоими устами да мед пить, Михако.
— Что там дурости, и злости ему не занимать.
— И вредности тоже.
Когда собрание закончилось, дело шло к вечеру. Люди стали расходиться. Кто пошел в столовую, а кто остался тут же в клубе, чтобы продолжить разговор. Одни были довольны решением собрания, другие, недовольны, но согласились с мнением большинства.
Тариэл Карда, Кочойа Коршиа, Важа Джапаридзе и Серова вышли из клуба вместе.
Машина ждала их тут же, у выхода, но они предпочли немного пройтись пешком. У Тариэла болела голова. Он просил шофера дождаться их у моста.
С моря дул свежак. Карда снял шапку и подставил лоб ветру. Морской ветерок всегда снимал головную боль. И зимой и летом он спал при открытых окнах. Любил он и шум моря.
«Как Андро здорово играл на рояле. Только выйдет, бывало, свободная минутка, тут же подсядет к инструменту. И всегда играл без нот, по памяти. Да... Он так и остался холостым. Просто не нашлось времени обзавестись семьей человеку, который так всех любил. Хотя бы ребенок остался у него на этом свете»,— думал Карда.
Молча дошли они до моста. Все чувствовали, что Карда целиком погрузился в раздумья, и никто не решался отвлечь его.
Тариэл отвлекся от дум, когда они подошли к самому мосту. Карда остановился и обратился к Джапаридзе:
— Необходимо срочно перенести бараки на Чаладидский участок. Решите, на каких массивах они нужны в первую очередь. Да, чуть не забыл, Важа... Вопрос о твоем назначении главным инженером я уже согласовал с наркомом. Приказ
получим послезавтра. У тебя, если мне не изменяет память, в городе жилья нет, правда?
— Есть у меня жилье.
— Ты, кажется, снимаешь комнату?
— Да нет, я живу у своей тетки Русудан Герсамия.
— Фу-ты, как-то из головы вылетело. Как же я мог позабыть «изабеллу» твоего дяди Петре. Подожди, а где вы после свадьбы жить собираетесь?
— Там и останемся,— сказала Серова.
— Вот и прекрасно! — воскликнул Карда.— Так, значит, быть мне частым гостем у тетушки Русудан. Вы ей передайте, чтобы она «изабеллой» впрок запаслась,— улыбнулся он Важе и Серовой. Тариэлу хотелось отвлечься от дум об Андро, переключиться на что-нибудь, но, увы, как-то не получалось. Он помахал рукой молодоженам и вместе с парторгом уселся в машину.
Машина медленно двинулась по мосту. Сколько раз ходил Тариэл по этому мосту, по этой дороге вдвоем с Андро! И сейчас еще звучит у него в ушах громкий, заразительный смех Андро, его рокочущий голос. А перед глазами стоит лицо Андро, то улыбчивое, довольное, то хмурое и замкнутое. Довольное, когда дела шли нормально, и хмурое, когда что-то на стройке не ладилось.
Карда любил Андро как родного брата. И верил ему как брату, и был искренен с ним как с братом. И вот сейчас он ощущал себя осиротевшим и одиноким. Он провел рукой по волосам, пытаясь отогнать от себя навязчивые мысли об Андро. И неожиданно заговорил вдруг о Сиордиа:
— От такого типа всего можно ожидать, Кочойа. Ты вряд ли помнишь, а я вот знавал его папашу Татачиа Сиордиа. В феврале двадцать первого пришел в вашу деревню гвардейский эскадрон охранять поместье Чичуа. Он в этом самом эскадроне взводным был.
— Так вот кто был его папаша! — удивился Кочойа.— Я тогда подростком был, но его крысиную физиономию запомнил надолго. Ведь он утоп в болоте в тот самый день, когда ваш комитет заседал в хижине Гудуйа Эсванджиа. Татачиа шел по пятам за Варденом Букиа, собираясь выведать место сбора, но угодил в болото, Иуда проклятый. И представь себе, он же еще Вардена Букиа умолял вызволить его из болота. А когда тот отказался, трижды выстрелил в него из нагана.
— Похоже на него,— сказал Карда.— Такого не пожалеешь, туда ему и дорога.
— И сынок, видишь, недалеко от папани ушел.
Солнце зашло за плотную полосу леса, и сразу стемнело.
По обе стороны дороги плечом к плечу стояли мощные
дубы, клены и тополя. Мрак над их сводами был еще более непроницаем. Машина, урча и подпрыгивая, осторожно прокладывала себе путь в кромешной тьме. Отовсюду доносилось нестройное кваканье лягушек, непрерывное и нескончаемое.
Это монотонное кваканье, этот мрак, вонь болота и тяжелое дыханье леса еще больше усугубляли печаль Тариэла.
— Спел бы ты, что ли, Серго,— обратился он к шоферу.
Серго Кванталиани славился своими песнями. Бывало,
он скрашивал долгую дорогу негромким задушевным пением.
— Что-то не хочется мне сегодня петь, дядя Тариэл,— отозвался шофер.
«Да и мне не до песен, парень... Странное существо человек — все пытается схорониться от печали, забыть про невзгоды, отмахнуться от неприятных дум».
Но Карда вовсе и не думал убегать от печали, успокоить свою разбередившуюся душу, напротив, он хотел поострее ощутить боль, хотел погрузиться в печаль всем своим существом.
Дома его ждала жена. Он знал, что Мариам попытается отвлечь его от тягостных дум, и даже это раздражало его. В минуты горя и невзгод Мариам всегда была его утешительницей и лекарем. И это никогда не раздражало Тариэла раньше. Что же случилось с ним теперь?
Машина остановилась возле дома Карда. Мариам стояла у окна. Она всегда чувствовала момент приезда Тариэла. Она, бывало, ждала его у дверей в квартиру, чутко прислушиваясь к его шагам по лестнице. Ключи Тариэл носил, как правило, с собой и открывал двери сам.
Мариам встречала мужа, сидя в кресле с книгой в руках, либо хлопотала на кухне, ничем не выдавая своего нетерпеливого ожидания,— Тариэл этого не любил.
Выйдя из машины, Тариэл наклонился к дверце.
— Кочойа, пока мы будем перебазировать бараки на Чаладидский участок, рабочим ведь надо где-то жить. Может, мы их временно по селениям пристроим? Никто, по-моему, не откажется сдать комнату. Надо постараться только поселить их поближе к стройке.
— Я думаю, это дело надо поручить Лонгинозу Ломджария. Он справится,— ответил парторг.
Когда Тариэл вошел в гостиную, Мариам накрывала на
стол. Она знала, что сегодня Тариэл ездил на Ланчхутский участок проводить собрание, но не стала расспрашивать мужа.
Эти последние дни она вообще ни о чем его не спрашивала.
— Не примешь ли ванну, Тариэл?
— Нет. Я чертовски устал. И голоден как волк.
— Ты уже умылся?
— Да.
— А у меня все готово. Садись.
Тариэл сел, и Мариам увидела его устало опущенные плечи, увидела, как муж осунулся за эти три дня.
Тариэл сначала было удивился, что Мариам ни о чем не спрашивает. Но потом понял, почему она молчит. Ведь так бывало всегда, с самого первого дня их совместной жизни. Стоило Мариам догадаться о мужниных неприятностях, и она старалась не затрагивать того, что так или иначе могло еще больше испортить ему настроение.
Всю свою молодость она провела рядом с Тариэлом. Сколько раз полиция обыскивала их жилье, сколько раз они скрывались, сколько раз Мариам арестовывали из-за мужа, сколько раз уходила она вместе с Тариэлом, чтобы с оружием в руках сражаться рядом с ним. Мариам была для Тариэла не только женой, но и соратницей.
Часто Тариэлу казалось, что, не будь рядом с ним Мариам, ему бы не удалось сделать и половины того, что он сделал. Единственный их сын был холост и работал в Москве в Наркоминделе. После отъезда сына Мариам оставила службу и занялась домашним хозяйством.
Тариэл много работал, человеку его возраста требовались внимание и забота. Уйдя из дому рано утром, он возвращался поздно ночью.
Ужиная или обедая, они всегда сидели за столом друг против друга. Мариам любила смотреть, как неторопливо, со вкусом ест муж. Она сама накладывала ему еду на тарелку, наливала ткемали и подливала в стакан вина. Она была убеждена, что ее заботливость и предупредительность благотворно отражаются на аппетите мужа.
— Я же не ребенок, Мариам,— смущенно улыбался Тариэл.
Мариам любила его эту добрую улыбку.
— Для меня ты ребенок,— говорила Мариам.— Тебе сейчас требуется такой же уход, как и малышу. Силы уже на исходе, известно, даже железо и то изнашивается.
Как бы долго ни задерживался Тариэл на работе, Мариам, бывало, даже крошки не съест без мужа. Ужинать с Тариэлом было для Мариам радостью. За ужином делились они своими дневными делами и заботами. После ухода Мариам на пенсию все их беседы неизменно вращались вокруг дел стройки. Мариам знала, что это еще больше утомляет мужа. А сегодня она видела, что Тариэлу вовсе не хотелось есть, что он только прикинулся голодным, чтобы она ничего не заподозрила. Мариам искоса поглядывала на небритое, осунувшееся лицо мужа с запавшими, тоскливыми глазами и, чтобы нарушить затянувшееся молчание, заговорила первой:
— Я так рада женитьбе Важи, словно наш сын женился.
— А откуда ты об этом узнала?
— Русудан мне позвонила.
— Да и я обрадовался.— Тариэл положил вилку и взял в руку стакан.— Просто идеальная пара, и притом удивительно похожи друг на друга. Оба горячие о-е-ей! — Он улыбнулся.— Я тебе налью немного. И давай пожелаем им счастья.— Тариэл опорожнил стакан. Мариам тоже выпила и осторожно поставила стакан.
— Ты всегда любил горячих людей, Тариэл.
— Холодный человек для дела не пригоден.
Всю ночь Тариэл проворочался без сна. Ему все время чудился звук рояля. Звук этот слышался настолько явственно, что он даже хотел встать и зайти в комнату Андро. Рядом безмятежно спала Мариам, и это красноречивей слов говорило о том, что все ему только чудится.
Тариэл закрыл глаза, прикрыв их для верности ладонью. Но Андро по-прежнему был перед глазами. Он сидел за роялем в одной рубашке с расстегнутым воротом, зажав папиросу в зубах. Тариэл закрыл уши руками, но звук рояля слышался по-прежнему отчетливо, такой знакомый, такой близкий.
Сколько раз, уже лежа в постели, слушали они с Мариам игру Андро. Он всегда садился к роялю ночью, именно в это иремя.
Каким бы усталым, каким бы взвинченным ни был Тариэл, звук рояля всегда успокаивал и умиротворял его, и он безмятежно засыпал. Теперь же звук этот будоражил, тревожил «то и никак не давал уснуть. Он еще раз посмотрел на жену. Мариам спала.
И Тариэл не выдержал. В полной темноте он осторожно топал, на цыпочках, крадучись вышел из комнаты в ванную, плеснул в лицо холодной воды и подставил голову под кран.
Видение не исчезало — Андро по-прежнему сидел за роялем в распахнутой на груди рубашке, с зажженной папиросой в зубах. Тариэл отчетливо видел даже дымок его папиросы, струящийся тонкой спиралью. Андро улыбался, искрились улыбкой его большие глаза, из распахнутой рубахи виднелась мохнатая, с проседью грудь.
Тариэл торопливо оделся и вышел из квартиры. Глаза его невольно скользнули по двери квартиры Андро. Дверь была запломбирована. Но звуки рояля слышались явственно.
Тариэл сбежал по лестнице и выскочил на улицу.
Дом содрогался, разрывался от звуков рояля, но все спали. И только Тариэла даже на улице сопровождал торжественный, строгий гул рояля.
Тариэл стремительно шел по улице. Позади остался дом, другой, еще и еще... Музыка затихла. Тариэл замедлил шаг. Сердце его громко стучало, не хватало воздуха...
Город спал.
И море спало.
Тишину нарушали лишь шаги Тариэла, гулко отдававшиеся на пустынной улице.
Тускло мигали уличные фонари.
Где-то закричал петух.
Скрипнула калитка.
В порту раздался короткий, прерывистый гудок.
Утренняя прохлада взбодрила Тариэла, отогнала последние остатки сна. Он глубоко вдохнул воздух.
Остановился Тариэл лишь у здания управления, открыл дверь и быстро поднялся на второй этаж.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51