Больше всего они сердились именно на Важу. Важа тотчас же заметил это по их лицам и, честно говоря, не удивился: он ждал этого. И как было не ждать, когда почти всех рабочих и колхозников привел сюда сам же Важа. Работали здесь в основном гурийцы. Важа хорошо знал их вспыльчивый нрав. Они верили Важе, верили его обещаниям в кратчайшие сроки завершить строительство, но он нарушил свое обещание и теперь самолично должен был отвечать перед ними.
— Да, тебе придется нелегко,— сказал Тариэл Карда.— Но отступать нельзя. Только ты один можешь убедить их в том, что так лучше для общего дела. Если ты сам уверен в собственной правоте, тебе поверят.
— С тем я и пришел сюда, Тариэл,— ответил Важа.
Клуб был набит битком, яблоку негде упасть. Те, кому
не удалось сесть, стояли у стен, в проходах, толпились в дверях. Кто-то догадался распахнуть окна, и не уместившиеся в зале пристроились у открытых окон прямо на улице
Тариэл Карда поднялся на сцену. За ним гуськом последовали парторг строительства Кочойа Коршиа, Важа Джапаридзе и первый секретарь Ланчхутского райкома партии [Нота Имнадзе.
Собравшиеся угрюмо и настороженно глядели на сцену Не раздалось ни единого хлопка. А ведь раньше любое появление на сцене тех же самых людей встречалось бурными аплодисментами.
Стол президиума не был накрыт красным кумачом, не было на нем ни кувшина с водой, ни стакана. Голые стены навевали холод и тоску.
Парторг отодвинул от стола длинную лавочку и, перешагнув через нее, оперся о стол правой рукой. Он подождал, пока усядутся Тариэл Карда, Важа Джапаридзе и Шота Имнадзе, и, откашлявшись, поглядел в зал.
В зале воцарилась напряженная, гнетущая тишина.
— Товарищ, вы все знаете, для чего мы собрались здесь сегодня,— хрипло начал парторг.— Произносить вступительное слово, я думаю, нет нужды. Поэтому слово предоставляется товарищу Важе Джапаридзе, начальнику строительства Ланчхутского участка.
Взведенный как курок Исидоре Сиордиа подтолкнул локтем тщедушного лысого колхозника Кириле Эбралидзе, сидевшего справа от него. И Кириле, вытянув шею, послушно подал голос:
— Да и в слове Джапаридзе нужды нет, милок. Какое такое у нас тут строительство? Было, да сплыло, вы его плотненько закупорили да законсервировали. Я вот грешным делом думал, что консервируют рыбу, мясо да еще фрукты какие-нибудь завалященькие, а тут сразу целое строительство, бац, и на тебе — консервы.
Никто не поддержал шутки Кириле. Все сидели как в рот воды набрали.
— Одним словом, милок, нам и без слов все ясненько,— Эбралидзе глухо басил низким, хрипловатым голосом, так не вязавшимся с его тщедушной фигурой.— Лучше безо всяких там затей сказать нам: собирайте, мол, любезные, манатки и катитесь-ка отсюда на все четыре стороны.
Сиордиа с удовольствием сощурил и без того узенькие, как прорезь копилки, глазки и отодвинулся от Эбралидзе.
— Не за тем мы сюда пришли, Кириле, потерпи маленько, дай человеку слово сказать,— спокойно отозвался парторг.
На сей раз Сиордиа подтолкнул сидевшего от него слева Тенгиза Керкадзе, молоденького парнишку с темным пушком на верхней губе. Видно, Исидоре как следует настропалил парнишку, но тот молчал как рыба: сидел себе и давился дымком цигарки, зажатой в кулаке. Исидоре толкнул парнишку посильней, и тот, подскочив с места, выкрикнул срывающимся голоском:
— Вы, верно, с гостинцами к нам пожаловали. Так раздавайте их, чего уж там!
— Мы пожаловали с тем, чтобы перевести вас на другой участок,— чеканя каждое слово, сказал Важа, глядя Керкадзе прямо в глаза.
Ничего больше Эбралидзе не требовалось:
— Спасибочки вам, милок, зря беспокоились. Так вот гуртом и погоните нас на другой участок, а там еще куда-нибудь, так, что ли? Только не стоит трудов. Не на дурачков напали. Мы и сами с усами.
— Товарищи! — В голосе парторга послышалось раздражение. Он даже не посмотрел в сторону Эбралидзе.— Слово имеет Важа Джапаридзе.
— Не желаем!
— Нечего лясы точить!
— Нашли дураков!
— Сыты по горло!
— В другой луже половите рыбку!
Сиордиа едва скрывал восторг. Голоса раздавались из его окружения.
Важа Джапаридзе совершенно не волновался и даже сам дивился своему спокойствию. Зато Серова волновалась страшно. Бледная и напряженная, глядела она из зала на Важу.
— Успокойтесь, товарищи! — Джапаридзе встал и обратился к рабочим, сидевшим возле Сиордиа: — Я постараюсь подробно изложить вам суть дела.
Вовсю заработали локти Исидоре. Тенгиз Керкадзе сплюнул цигарку и крикнул:
— Всего уже наслышались, довольно!
— А ты, Керкадзе, перестань с чужого голоса петь,— сказал Важа и взглянул на Сиордиа. — Пересядь оттуда и брось дымить.
— С чьего же это он голоса поет?! — не сдержался Сиордиа.
— То-то и оно, что с твоего,— резко отрубил Важа.— Да и Кириле твой подголосок.
Все как по команде повернулись в сторону Сиордиа, Тенгиза и Эбралидзе.
Тариэл Карда внимательно приглядывался к собравшимся. Он ожидал искренних, открытых выступлений и заранее приготовился спорить с ними. Джапаридзе должен был разъяснить необходимость выполнения решения «Главводхоза» и убедить всех в его пользе для общего дела. Однако пока что открытое недовольство выражали лишь люди, настроенные Исидоре.
— Продолжай, Важа,— ободрил он Джапаридзе.
И Важа по-дружески, безо всякой официальщины, так, как он обычно разговаривал с рабочими, десятниками, прорабами, техниками, гидрологами, драгерами — со всеми, с кем ему приходилось работать, сказал:
— Товарищи, вам хорошо известно, что я и Васо Брегвадзе были против консервации строительства на нашем участке. Были против потому, что нам, так же как и вам,
было тяжело отказаться от дела, которому мы отдали не один год.
— А для нас и сейчас тяжело отказаться от него. И мы против,— встал Эбралидзе.— А вы пошли на попятный. С чего бы это вдруг?
— Потому, что лишь вчера и я, и Васо Брегвадзе убедились в нашей ошибке,— Важа не был уверен, разделял ли Васо его убеждения, но сейчас иного выхода не оставалось.— И я, и Васо Брегвадзе заботились лишь о нашем участке, даже не пытались осмотреться по сторонам. Да, все было именно так. И мне не стыдно вам в этом признаться, товарищи.
— Напрасно не стыдишься! — крикнул с места рабочий второго массива Эрмиле Джакели.— О своем участке только и надо думать. По мне, дружок, все едино, попадет ли пуля в человека или в камень, лишь бы не в меня. Своя рубашка ближе к телу.
Это правило не про нас писано, Эрмиле. Для нас не все равно, в кого эта самая пуля попадет. Мы были ослеплены любовью к своему участку и ничего не желали видеть дальше своего носа. Мы не понимали, что концентрация всех сил и всей техники на Чаладидском участке намного бы ускорила дело, что именно этим путем мы обеспечили бы в кратчайший срок землею всех рабочих и колхозников, работающих на нашей стройке. Повторяю, мы не понимали этого, ибо были ослеплены любовью к нашему участку. Ведь сколько поту мы здесь пролили — с Палиастомское озеро, не меньше... Товарищи, не все ли вам равно, где вы землю получите — на Ланчхутском или на Чаладидском участке?..
— Кто тебе сказал, что все равно?
— А ты нас спрашивал?
— Ланчхути, дружок, в Гурии, Чаладиди же — в Мингрелии. Как же это может быть все равно?!
— Все равно человеку на том свете, а на этом не скажи...
— Кто это разделил Гурию и Мингрелию, Эрмиле, а? Ничего себе, пальцем в небо угодил, чудак.
— А по мне, лишь бы землицу побыстрей получить, а будет ли это в Гурии или в Мингрелии — безразлично.
Все зашумели, голоса раздавались со всех сторон, присутствующие разделились на группы.
— Поверьте мне, товарищи, так вы гораздо быстрей получите землю. Каждый из нас может ошибиться... Я, к сожалению, поздно понял дальновидность и мудрость принятого
решения.— Важа хотел сказать «принятого по предложению Андро Гангия», но вовремя сдержался.
Начальник управления внимательно слушал Важу. А Галина Аркадьевна не верила своим глазам. Она не узнавала Важу. Этот Важа не был ни тем Важей, который выступал на совещании в управлении, ни тем, который был в машине и укорял Андро Гангия, что тот слишком много говорит о любви, не был похож он и на Важу, стоявшего на дамбе и не обращавшего на нее ни малейшего внимания, и даже на того, который, стоя на мосту через Риони, с болью и горечью говорил об Андро Гангия.
Важа чувствовал изумленный взгляд жены. Но еще и это не было самым главным: он чувствовал и видел, что люди, даже не смотревшие на него, когда он поднимался на сцену, сейчас с одобрением и интересом слушали его.
Лишь Исидоре, нервно теребивший кончики своих игольчатых усиков, по-прежнему был недоволен и раздражен. К этому добавилось еще чувство горького разочарования неудавшимся маневром. Не было уже рядом с ним его подпевал Кириле Эбралидзе и Тенгиза Керкадзе, благоразумно пересевших на другие места. Но Исидоре все так же работал то левым, то правым локтем, дергался и что-то бормотал в сердцах.
— Чего ты дергаешься, Исидоре?! Блохи тебя донимают, что ли? — неожиданно обратился к нему Важа.
Сиордиа замер, словно вор, застигнутый на месте преступления.
— Тебе, тебе я говорю, Сиордиа.
— Это не ваша забота, хочу — и дергаюсь!
— Дергайся себе на здоровье. Только погляди по сторонам, куда это твои подголоски девались? Видно, бока у них заныли от твоих локтей.
Сиордиа промолчал. И лишь глаза его налились кровью.
Слова попросил Эрмиле Джакели, человек без малейших признаков шеи,— казалось, голова его прямо приставлена к туловищу.
— Поднимись на сцену, Эрмиле,— сказал ему парторг.
— Я, дружок, песен петь не собираюсь. Не до песен нам вроде,— прямо с места загнусавил пропитым голосом Эрмиле.— Я и отсюда неплохо доложу вам свое мнение. Здесь Важа Джапаридзе как по писаному говорил, ничего не скажешь. Только заботы наши никакими сладкими речами не облегчить.— Эрмиле прокашлялся, прочистил горло.— Я, дружок, потому по колено в болоте вкалывал, потому кубометр
земли за какие-то паршивые тридцать копеек на горбу своем из канала таскал, потому я надрывался, что на слово верил обещаниям Важи Джапаридзе...
— Теперь уже нас на мякине не проведешь,— подал голос Кириле Эбралидзе.— Слава богу, мы стреляные стали, милок!
— Раз дурака сваляли, по второму не станем,— поддержал Тенгиз Керкадзе.
— Я с самой зорьки и до первой звезды вкалывал. По двенадцать кубометров земли за день вытаскивал. Мне все казалось: чем больше кубометров я достану, тем быстрей наше дело сделается. И что же получилось? — Эрмиле сдернул с головы кабалахи.— Прощайте, дружок,— издевательски поклонился он Важе и сел.
— И я прошу слова,— попросил парторга Антон Бачило, сухощавый, долговязый белорус лет двадцати восьми, работавший драгером на Ланчхутском участке. Не дожидаясь разрешения парторга, он шагнул на сцену и повернулся лицом к залу.— То, что не осушить нам киркой да лопатой двухсот двадцати тысяч гектаров болот, мы сейчас знаем, да и раньше знали не хуже, ведь так, Эрмиле Михайлович? До каких же пор нам ковырять землю лопатой? На каждом из массивов нашего участка по одному экскаватору работает. А вот когда мы эти экскаваторы на Чаладидский участок перебросим, дело пойдет веселей. Сейчас надо о будущей работе думать, а не «прощайте» говорить.
Сиордиа буравил Бачило колючими, холодными глазками.
— Сегодня в Белоруссии болота машинами осушаются: бульдозерами, землечерпалками и экскаваторами. Осушат одно — принимаются за другое,— продолжал Бачило.
— Ты от чьего имени говоришь, дружок? — перебил его Эрмиле Джакели.— От имени своего Полесья или Ланчхутского участка?
Сиордиа оживился.
— Я говорю от имени Ланчхутского участка, Эрмиле Михайлович,— со свойственным ему спокойствием, как ни в чем не бывало продолжал Бачило.— После осушения болот я собираюсь здесь поселиться. Сегодня Важа Джапаридзе этого вот паренька подручным ко мне привел,— Бачило протянул руку в сторону Учи Шамугия.— За него родители дочь свою не отдают. И все из-за того, что он на болоте живет. И я точно в таком же положении. Я собирался было на девушке из Натанеби жениться, но родители ее за меня не отдают.
— Да захоти девушка, дружок, удержу на нее не будет.
— Так-то оно так, да вот я сам не хочу' ее на эти болота приводить, комарам да лихорадке на съеденье,— ответил Бачило на выкрик Джакели.— И в таком положении много наших ребят и на Чаладидском участке.
— Верно говорите, Антон Васильевич,— поддержал Бачило начальник управления.
— От чьего имени говоришь ты, товарищ Антон Бачило?! — пронзительно заверещал Сиордиа.
— От своего и Учи Шамугия имени,—улыбнулся Бачило.— Я уже сказал, что таких, как я, полным-полно и на Ланчхутском, и на Чаладидском участках. А еще я говорю от имени покинутых деревень, от имени людей, похороненных на их кладбищах.— Бачило чувствовал, что сбивается на патетику, но ничего не мог с собой поделать, иначе сейчас бы и не получилось.— Мы не имеем права не думать о детях, женщинах и стариках, убитых лихорадкой. Да, лихорадка, болото, бедность и голод убили этих людей,— он взглянул на Сиордиа.— Ведь и отца вашего, Исидоре Татачиевич, болото убило. Вы не раз, мне помнится, грозились отомстить болоту!
— Как я сказал, так тому и быть! — выкрикнул Сиордиа.
— Так скажешь ты наконец, кто поручил тебе выступать здесь? — не унимался Джакели.
— На тот вопрос я тебе отвечу, Эрмиле,— встал секретарь Ланчхутского райкома партии Шота Имнадзе.— Можно? — обратился он к парторгу.
— Прошу,— разрешил Коршиа.
— А тебе кто поручил, Эрмиле? — повернулся Имнадзе в сторону Джакели.— По чьей подсказке ты говоришь «прощайте»? Кто тебя подбил? Кириле Эбралидзе и Тенгиз Керкадзе, может быть? А ведь они сбежали от Сиордиа, оставив его в одиночестве, видишь?
— Никто от меня не бегал, товарищ секретарь. И вовсе я не один. Меня многие поддерживают.
— Кто из вас, товарищи, поддерживает Исидоре Сиордиа и Эрмиле Джакели?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51