Он включил свет в коридоре, и сразу же в глаза ему бросилась дощечка с надписью: «Главный инженер». И вновь зазвучала музыка.
Тариэл круто повернулся и пошел к своему кабинету. Резко щелкнул английский замок. Тариэл распахнул дверь, вошел в кабинет и плотно прикрыл за собой дверь. Ком застрял у него в горле, дышалось трудно. Он присел к столу, и взгляд его помимо воли сразу же обратился к стулу, на котором сиживал Андро.
Но Андро не было. Тариэл не видел его. И не слышно уже звуков рояля, но, опасаясь, как бы музыка не зазвучала вновь, Тариэл схватил трубку телефона и набрал номер начальника снабжения Лонгиноза Ломджария.
Лонгиноз приходил на работу раньше всех, но теперь даже для него было слишком рано.
Тариэл знал, что Лонгиноз наверняка уже встал. Лонгиноз был не только начальником снабжения, но одновременно
ведал и жилищными делами. Тариэл собирался поручить Лонгинозу снять комнаты для рабочих стройки в Сакоркио, Набаде, Кулеви, Чаладиди, Квалони, Сагвичио, Сабажо и Патара Поти. Но ведь об этом он уже договорился с парторгом. Нет, Лонгинозу Тариэл звонил только потому, чтобы не оставаться в одиночестве: никому, кроме Лонгиноза, он не мог позвонить в такую рань.
Лонгиноз Ломджария был человеком дела и отдавался ему беззаветно, честно и неустанно. Лонгиноз без оглядки, щедро и искренне любил людей. Для друга он не пожалел бы даже последней рубахи. Своими кровными деньгами он не слишком дорожил и готов был отдать все, чем богат, но над государственной копейкой трясся, как наседка над цыплятами, и даже родному сыну и то не дал бы спуску, позарься тот на народное добро. Для рабочих он расшибался в лепешку, но доставал все необходимое хоть из-под земли. Радовался любой малости и даже по мелочам расстраивался неимоверно. Эту свою черту он не любил, считая ее серьезным недостатком, и не мог понять, родился ли он таким или жизнь его таким сделала. Несмотря, а может, и благодаря своей широкой натуре жил он небогато, но на это никогда не жаловался. Всем старался делать добро и это почитал за самое свое большое счастье.
Был у него брат. Одна мать их на свет родила, одна грудь их вскормила, в одной зыбке они лежали, но были похожи друг на друга, как волк на овцу.
Брат его работал в тепленьком местечке, но ему все было мало. Над Лонгинозом он все время подсмеивался, мол, мне бы твое дело, дом мой от добра бы ломился. На что Лонгиноз с обидой отвечал: «Кабы я твоим умишком пробавлялся да продал душу дьяволу, ни дня бы земля меня не носила».
На этой вот почве и не сложилось у них братство. У Лонгиноза душа болела за брата: как, мол, случилось, что у единоутробного моего брата ни стыда, ни совести. В свою очередь и Ипполит сердился: обделил, мол, бог братца моего умом да сметкой.
Начальник управления высоко ценил работу Лонгиноза. На стройку его привел Андро Гангия, готовый доверить ему даже собственную душу. Лонгинозову честность и преданность делу Тариэл всем ставил в пример.
В одной руке Лонгиноз держал холодный мчади и кусок сыра, а другой застегивал пуговицы рубашки (он никогда не обратил времени на завтрак). Только-только собирался он выйти из дому, как раздался телефонный звонок. Лонгиноз
сразу же догадался, что звонит Тариэл Карда. Никому другому он не мог понадобиться в такую рань. «Бегу!» — прокричал он в трубку и, оставив на столе мчади, пулей вылетел во двор.
По голосу Тариэла Лонгиноз понял, что тот чем-то взволнован. И сам встревожился тоже. Он быстро пересек двор и ворвался в сарай, где, по обыкновению, стоял его «конек». «Коньком» он прозвал свой мотоцикл. Благодаря мощному мотору мотоцикл развивал бешеную скорость. Заслышав оглушительный треск мотоцикла, и стар и млад выскакивали на улицу, чтобы насладиться стремительным бегом Лонгинозова «конька».
Лонгиноз любил одеваться щеголевато, как говорится, с иголочки. Все сидело на нем так ладно и ловко, что невозможно было не залюбоваться. Оставалось только удивляться, как Лонгиноз ухитрялся всегда оставаться чистым и отутюженным в этой непролазной грязище болот, среди нескончаемой горячей пыли и непроходимой слякоти. Ведь он дневал и ночевал на работе, а одежде его все было нипочем — ни пылиночки, ни пятнышка грязи не заметил бы на ней даже самый придирчивый глаз.
Мотоцикл Лонгиноза, подобно петушиному крику, оповещал жителей о наступлении утра. Заслышав оглушительный треск мотоцикла, все пробуждались ото сна и торопились по делам. Ну, а те, кто мог позволить себе понежиться утром в постели, переворачивались на другой бок и продолжали прерванный сон.
Лонгиноз ловко вскочил на мотоцикл и с силой нажал на педаль. Мотор затарахтел. Лонгиноз круто развернул на месте покорную машину и с хлопаньем и треском помчался по улице.
Тариэл Карда взволнованно ходил по кабинету. Заслышав накатывающий грохот Лонгинозова мотоцикла, он остановился возле окна.
Светало.
Солнце уже угадывалось вдали за горами. Облака, низко нависшие над горами, слегка порозовели, густой вишневый цвет разлился по свинцово-серому небу, перехлестнув через ломаную линию гор. Наконец вспыхнуло .ослепительно багровое солнце.
Карда на миг зажмурился от нестерпимого сияния и отошел от окна.
На лестнице раздался торопливый топот Лонгинозовых сапог. Дверь распахнулась, и на пороге показался запыхавшийся Лонгиноз. От его взгляда не укрылись необычайная бледность начальника управления, его набрякшие веки и покрасневшие от бессонницы глаза.
Начальник снабжения заверил Тариэла, что ни одна семья в Сагвамичао, Сакоркио, Сабажо, Кулеви, Квалони и Чаладиди не откажется сдать комнаты рабочим строительства, да что там комнаты, люди ничего не пожалеют ради земель. Ведь в этих селах землю ждут не меньше, чем в болотистых и малоземельных районах. Так что сомневаться не приходится — люди потеснятся, но рабочих устроят честь честью.
Ломджария вновь оседлал своего «конька» и пустился в путь.
Патара Поти он объехал стороной. Селение это находилось далеко от Чаладидского участка и его массивов. Ходить отсюда на работу пешком было невозможно. А автобусов и грузовых машин не хватало даже в городе.
Первым на пути Лонгиноза было селение Сакоркио. В селениях Потийского района все по слуху узнавали Лонгинозова «конька». Но никогда еще мотоцикл Лонгиноза не несся с такой скоростью.
Все селение высыпало на улицу. Из двора во двор, из дома в дом, из огорода в огород поползла тревожная весть: неспроста, мол, Лонгиноз как полоумный ворвался в селение, что-то неладное, видать, стряслось.
Вразнобой забрехали собаки.
Пыль, поднятая мотоциклом, густым облаком стлалась над дорогой, повисла над дворами, занавесила все селение. Не видно было ни Лонгиноза, ни его мотоцикла, и лишь по треску и хлопанью можно было догадаться, куда он держит путь.
Ни к кому не заезжая, Лонгиноз направился в сельсовет. Кроме председателя Чуты Коркия и секретаря, там никого не было. Впрочем, они-то и нужны были Лонгинозу. В самом деле, не заезжать же ему к каждому жителю, на это и целой недели не хватит.
Лонгиноз кратко изложил цель своего приезда.
— Ну что ты скажешь, Чута, сдадут нам комнаты? — нетерпеливо спросил он председателя.
— Для такого дела не то что комнаты, оды никто не пожалеет,— не раздумывая, ответил Чута.— Мы с Анкетой сегодня же обойдем всех. Считай, что шестьдесят комнат ты уже имеешь. Человек сто тридцать — сто пятьдесят мы наверняка жильем обеспечим, идет?
— Ну и отлично! — воскликнул Лонгиноз, подмигнув секретарю сельсовета Аннете. К женщинам он был явно неравнодушен. Стоило ему увидеть перед собой юбку, как он тут же пускался во все тяжкие.
Да, Аннета была женщина что надо. Крепкая, статная, не одному мужику кружила она голову. Но сама на них даже не глядела, и, хотя ей было уже сорок лет, ни разу ее сердце не екнуло под жадными, ищущими взглядами вздыхателей.
Обескураженный холодностью Аннеты, но воодушевленный успехом своего столь удачно начавшегося предприятия, Лонгиноз одним духом долетел до Сагвамичао, оттуда в Сагвичио, а там и в Набаду, и в Кулеви, и в Корати. Одним словом, везде и повсюду победно пронесся его мотоцикл.
Он снял столько комнат, что их хватило бы рабочим и служащим не только Ланчхутского участка, но и всего строительства.
«Да кто бы отказал мне по такому случаю»,— с удовлетворением думал Лонгиноз. Но теперь на него навалились другие заботы: «На чем перевезти столько народу? И барахло — его там видимо-невидимо? А ведь еще надо каждого по селениям да по домам развезти, устроить. И потом еще и продуктами всю эту ораву обеспечить».
Но подобные мысли недолго тревожили Лонгиноза. По натуре он был оптимистом, и для него не существовало безвыходных положений. Умение — половина дела. Он всегда придерживался этой поговорки. Чего-чего, а умения у него хватало. В натуре Лонгиноза было нечто ребячье, искреннее, что присуще лишь детям, но иных сопровождает всю жизнь. Эта самая ребячливость и придавала ему энергию жизнелюбия и неутомимости.
В двенадцать лет остался Лонгиноз сиротой — отец его погиб на войне с турками. Дети в семье были мал мала меньше, и Лонгиноз неожиданно оказался главой семьи. Но школу он не бросил. Учился и работал. Еще не отвыкнув от карандаша и книг, руки его крепко срослись с мотыгой и лопатой.
После окончания школы Лонгиноз пошел работать на строительство ЗаГЭСа. Потом он строил РионГЭС. Позже прокладывал Закавказскую черноморскую железную дорогу, сначала от Сенаки до Ингури, а затем уже от Ингури до Келасури. Пробивал тоннели, строил мосты.
На «Колхидстрай» он пришел прорабом. Направили его
на Ланчхутский участок, чему Лонгинюз был искренне рад — ведь он родом из тех мест. Массив его всегда был в числе передовых и неизменно считался лучшим на участке. Успехи Лонгиноза не остались незамеченными — на него обратили внимание в управлении.
В ту пору на строительстве во всем ощущалась нехватка. В продуктовых ларьках и магазинах хоть шаром покати, столовки снабжались из рук вон плохо: мясных блюд не бывало неделями, все больше жидкие постные супы, лобио, пшенная каша, ржавая селедка и черствый хлеб. Тем и перебивались. Да и жилье было не ахти какое: летом в бараках не продохнуть, а зимой холодина невообразимый. Не хватало бань, да и со светом было неважно. Частенько лампы оставались без керосина. Люди в темноте ложились, в темноте и вставали.
Андро Гангия решил назначить Лонгиноза Ломджария начальником снабжения. Начальник управления одобрил его идею, однако Лонгиноз заартачился: не мое, мол, дело быть снабженческой крысой, я, мол, прирожденный строитель, и дело моей жизни — строить, а не по складам сшиваться.
Но Карда и Гангия скоро уломали его, убедив, что снабженческое дело ничуть не уступает строительному. И по важности своей и по значению для успеха всей стройки. Впрочем, Лонгиноз и сам прекрасно понимал это. Понимал он и то, что строителям было трудно не только с харчами и жильем. Да что машин — кирок и лопат не хватало, а пил и топоров и подавно.
Рабочие, привлеченные на стройку уговорами да посулами, бросали все и уходили туда, где было жилье, харчи и техника. Голым энтузиазмом рабочего к стройке не привяжешь, все едино сбежит, сказал в заключение Андро Лонгинозу.
С того самого дня Лонгиноз руководил и хозяйственным снабжением, и техническим.
В кабинете застать его было невозможно. Он все время находился в пути. Бывало, обойдет все участки строительства, расспросит рабочих, десятников и прорабов, на что жалуются, чем питаются, как живут.
Память у него была поразительная. Он никогда ничего не записывал, но, разбуди его среди ночи, без запинки скажет, где чего не хватает, куда надо досок подбросить, какие продукты дефицитны в ларьках и магазинах участков. Он писал требования и заявки, сам ходил в склады и тресты,
комиссариаты и управления, проверял исполнение приказов, требований, заявок.
Все только диву давались, как это он всюду успевает...
Из поездки по селам Лонгиноз вернулся глубокой ночью и тут же доложил начальнику управления, что операция «Квартира» завершена успешно.
— Завтра же приступаю к осуществлению операции «Транспорт».— Каждому делу Лонгиноз присваивал соответствующее кодовое название. Это придавало делу больше важности и ответственности.
— Итак, ты считаешь, успех операции обеспечен? — полусерьезно-полушутливо спросил его Карда.
— А много ли было безуспешных операций у Лонгиноза Ломджария?! — вопросом на вопрос отпарировал Лонгиноз. В глазах его плясали веселые чертенята.
На следующий день, по обыкновению, ни свет ни заря раздался оглушительный звук четырехцилиндрового Лонгинозова мотоцикла, разбудившего всю улицу Ленина. Лонгиноз на полной скорости промчался мимо здания управления, в котором светилось лишь одно-единственное распахнутое окно кабинета Тариэла Карда. «Опять опередил»,— подумал Лонгиноз. Он знал, какая тревога гнала Тариэла в управление в такую рань, что заставляло его ходить из угла в угол, сощурив красные от бессонницы глаза.
Сначала Лонгиноз наведался в порт и «выбил» две грузовые машины, потом он побывал на механическом и рыбном заводах, в складах. В городе ему удалось добыть двадцать машин. Затем он взял курс на стройку, оттуда в Ахали Сенаки, в Хоби. В общем, он не пропустил ни одно предприятие, ни один колхоз.
Спустя два дня длиннющий караван грузовиков и телег, предводительствуемый Лонгинозом Ломджария, прибыл на Ланчхутский участок. В один день он перевез на новое место всех рабочих и служащих участка со всем мыслимым и немыслимым барахлом и устроил их в снятых комнатах.
Затем Лонгиноз со своим караваном возвратился на участок. На этот раз он погрузил на машины инструменты, механизмы, продовольствие, очистив все складские помещения, ларьки, магазины. Он перевез затем оборудование амбулатории, аптеку и даже некоторые разборные бараки.
Три дня не появлялся Лонгиноз в управлении.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51