Глаза
ее с презрением глядели на Гудуйа. Волосы рассыпались по
плечам.
Гудуйа по-прежнему стоял посреди комнаты. Объятая страстью и ненавистью, Джуна казалась ему еще прекрасней. Ему вдруг захотелось упасть перед ней на колени и целовать ее руки, судорожно поправлявшие ночную рубашку.
— «Моей женой»! — в издевке скривила Джуна губы. Молнией сверкнули ее ровные белые зубы. В глазах ее смешались гнев и обида. Оскорбительные слова Гудуйа жгли ее.— Я, княжеская дочь, жена батрака без порток?! Ишь чего захотел!— Она метнулась к двери, резко рванула задвижку и широко распахнула дверь.— Вон отсюда! И не смей мне больше показываться на глаза. Убирайся, чтоб духу твоего не было в моем доме.
В ту же ночь Гудуйа покинул княжеский дом. В ушах у него звенел гневный Джунин голос: «Жена батрака без порток?» Гудуйа пошел куда глаза глядят. Лес стал его домом.
В деревне долго еще судачили о внезапном исчезновении Гудуйа. Одни утверждали, что княжеская семья непосильной работой и бесконечными придирками вынудила бежать гордого батрака. Другие высказывали предположение, что Гудуйа осточертело батрачить и есть горький княжеский хлеб. А третьи винили во всем княжескую дочь, завлекшую беднягу, а потом наотрез отказавшуюся стать его женой.
Никто не знал, куда пропал, куда делся Гудуйа, где приклонил свою бедную голову несчастный сирота. Лишь однажды ненароком набрели на его хижину в прибрежных колхидских лесах пастухи Кварацхелиа, перегонявшие скот на горные пастбища...
Гудуйа отрешился от невеселых дум.
Дождь уже перестал. Плотная завеса за окном растаяла, и солнце заглянуло в хижину. Небо очистилось от туч. Звук экскаватора слышался совсем рядом.
Гудуйа хотел было встать, но не смог. Печальные воспоминания пригвоздили его к постели. Стремясь заглушить их, он внимательно прислушивался к грохоту Учиного «Комсомольца». Но отчетливый в прояснившемся, как бы вымытом дождем, воздухе звук неутомимо работающего экскаватора придал его воспоминаниям новое направление: «Чего только не заставляет делать человека любовь. Вот и Уча трудится не покладая рук. И все ради любимой женщины. А я убежал в лес от одного грубого слова Джуны. Надо
было мне ее похитить в ту же ночь и податься куда-нибудь подальше — земля велика. Но что бы это могло изменить? Ведь Джуна не любила меня. «Княжеская дочь — жена батрака без порток?— вновь зазвучал в ушах гневный голос.— Убирайся!» Словно собаку прогнала».
Гудуйа с трудом встал. Было у него одно хорошее свойство: стоило ему начать работать, как воспоминания исчезали. Вот и сейчас он заторопился на трассу.
Вода с балкона сошла. И во дворе лишь кое-где блестели лужи. Сколько же прошло времени? А он и не заметил.
У ограды, высоко вскинув головы, стояли мокрые лани и смотрели на хозяина влажными чернильными глазами. Каштановая их шерстка поблескивала на солнце.
Гудуйа закрыл дверь, взял лопату, прислоненную к стене хижины, и только собрался идти, как лязг и грохот «Комсомольца» внезапно прекратился. «Наверное, Уча полдничает»,— решил Гудуйа. Не успел он пройти и сотни шагов, как неожиданно напоролся на Сиордиа. Мокрый, измазанный в грязи и глине Исидоре, задыхаясь и хрипя, мчался навстречу. В лицо ему били брызги из-под ног, он был без шапки, редкие волосы облепили лоб. Руки его крепко прижимали к груди какой-то предмет, тщательно закутанный в брезентовую куртку.
— Куда ты несешься, Исидоре? Или гонится кто за тобой?
— Как раз к тебе я и бегу.
— Что за нужда вдруг такая?
— Кончилась нужда. Я теперь богат. Видишь вот это? — Исидоре осторожно отогнул брезент. Показался вымазанный в грязи глиняный горшок с обтянутой кожей деревянной крышкой. Исидоре чуть сдвинул ее.
Что-то желтое, яркое блеснуло в горшке.
— Погляди, Гудуйа,— сказал Исидоре и поднес горшок к самому носу Гудуйа.
Горшок был полон золотых монет.
Солнечный луч, отраженный монетами, резанул Гудуйа по глазам. Гудуйа невольно зажмурился.
— Что это?
— Золото, не видишь, что ли?
— Золото?
— Именно. Золотые монеты!
— Что-что?
— Оглох, что ли? Золотые монеты, говорю. Ну, заживем теперь!
— Кто это заживет?
— Я и ты. Понял теперь?
— А я тут при чем?
— Поделим поровну. Ну что, идет?
— С какой это стати ты делиться со мной станешь?
— А вот и стану. Сердце у меня доброе, ясно?
— Где ты взял золото?
— Бог послал,— сказал Сиордиа, ухмыляясь.
— Только и делов у бога — золото раздавать! — рассердился Гудуйа, подозревая какой-то подвох.
— Ну, нашел я золото, нашел, понял? — струсил Сиордиа.— Так берешь ты у меня половину, а?
— Если ты его нашел, зачем тебе со мной делиться? — с подозрением взглянул на него Гудуйа.
— Сколько раз тебе повторять: сердце у меня доброе, вот и делюсь с тобой.
— Неправда это, недоброе оно у тебя,— отрезал Гудуйа.
— Ну, ладно, будь по-твоему. Хочу, чтобы ты припрятал золото, потому и делюсь! И теперь не веришь?
— Выходит, ты украл его, да?—не мигая, смотрел Гудуйа в перепуганные, бегающие глаза Сиордиа.
— Да как ты смеешь? — притворно возмутился Исидоре.— У кого это можно украсть столько золота? В наше-то время? Посмотри, здесь же настоящие червонцы.
— Что такое червонцы?
— Ну, монеты из чистого золота... Девяносто шестой пробы... Старинные. Понял теперь?— зачастил Сиордиа, со страхом оглядываясь по сторонам.
— Кто это гонится за тобой?
— Боюсь, отберут у меня золото!
— Кто же отберет, если ты его нашел?
— Государство,— сболтнул сгоряча Сиордиа.
— Почему же?
— Потому...— растерялся Сиордиа и вновь огляделся по сторонам.
— Так, выходит, золото это государству принадлежит?
— Нет-нет. Мое золото. Так спрячешь его у себя?
— Зачем же мне прятать, коли оно твое!
— Мое!
— Зачем же ты прячешь, коли оно твое?— раздражаясь, переспросил Гудуйа.
— Мое оно, мое! Это я его нашел,- крепко прижал горшок к груди Сиордиа. Накрыв его крышкой, он, как ребенка, запеленал горшок в куртку.— Никому я не отдам
свое золото! Государство не должно знать, что я его нашел, понял?
— Так ты хочешь укрыть золото от государства в моей хижине?
Исидоре кивнул головой.
— Так ты меня к воровству припутать вздумал? — разгневался Гудуйа.
Сиордиа с изумлением уставился на него: «Я ему половину золота отдаю, а он... Чего ему еще надо, дикарю несчастному...»
— Промахнулся ты, Исидоре.
— Чего? Чего?- забегали глаза у Сиордиа.
Помнишь, говорил я тебе: не ходи отцовской дорожкой, помнишь?
Помню... А чего мы такого делаем?
Не делаем, а ты делаешь, ты. Ворюга. А золото надо вернуть государству, ясно?
— Золото мое. Не верну. Это я его нашел...
— А на чьей земле ты его нашел?
Сиордиа не смог ответить. Он стоял, с отчаянной мольбой заглядывая в гневные глаза Гудуйа. Теперь-то он понял, как горько ошибся, думая найти в Гудуйа сообщника.
— Иди и отнеси золото государству,— не терпящим возражения тоном приказал Гудуйа.
— Не отдам я, не отдам!— взвизгнул Исидоре и бросился бежать прочь от Гудуйа.
Гудуйа не погнался за ним. Он знал, что недалеко убежит от него выбившийся из сил Сиордиа. Забросив на плечо лопатку, размеренным шагом направился он за беглецом.
Уча на своем «Комсомольце» на целых полкилометра продвинулся вперед по новой трассе главного канала. Он и Бачило работали вместе: Уча на «Комсомольце» впереди, а на расстоянии четырех километров за ним следовал Антон на «Коппеле».
Сваны, работавшие на канале, частенько подшучивали над Учей, что он, дескать, торопится продвинуться вперед как можно дальше, опасаясь, как бы Антон не отдавил ему хвост.
Сиордиа ни на шаг не отходил от Учиного экскаватора. Он не мог простить Уче наплевательского к себе отношения и выискивал возможность отыграться. Мелкие придирки не приносили удовлетворения Исидоре, а для чего-то
большего Уча повода не давал. Вот и крутился он вокруг Учи, лопаясь от злости и неутоленной мести.
И сегодня, несмотря на проливной дождь, Сиордиа вертелся под/ногами у Учи. Не то делаешь, не так копаешь, не туда грунт сбрасываешь — вертелось на языке у Исидоре, но сказать вслух всего этого он не решался, потому что Уча и работал что надо, и грунт бросал куда надо, и вообще все делал как надо. И дождь ему был не помеха, и солнце ему не в тягость.
Только-только прояснилось небо, как ковш экскаватора со скрежетом напоролся на что-то твердое. «Это не дерево и не кладка строения»,— на слух определил Уча. Он мигом выключил мотор, распахнул дверцу кабины и соскочил наземь. Он подошел к ковшу поближе. Из земли выглядывала пузатая стенка горшка, вся в грязи и слегка поцарапанная зубьями ковша. Уча осторожно разрыл руками землю вокруг горшка и только приготовился высвободить его, как над головой раздался визгливый окрик Сиордиа:
— Хайт, не смей трогать!
При рытье канала строители не раз натыкались на различные предметы. Находки были самые разнообразные: кинжалы и мечи, остатки щитов и украшения, горшки и кувшины, гробницы и трубы старинного водопровода. Строители бережно извлекали все это из земли или сообщали о своих находках в краеведческий музей.
— Останови экскаватор,— не сводя глаз с горшка, бросил Сиордиа.
Экскаватор был давно остановлен, но Сиордиа, целиком поглощенный горшком и возможным его содержимым — золото, наверняка золото! — не зная почему, вдруг приказал остановить уже остановленный экскаватор.
Чуть поодаль от первого горшка виднелся еще один, присыпанный землей и потому почти незаметный. Сиордиа увидел его сразу и тут же перевел взгляд, чтобы Уча не догадался, куда он смотрит. Но Уча тоже заметил горшок.
— Беги в контору,— сказал Сиордиа Уче.— Найди Лонгиноза Ломджария и скажи ему, чтобы привез из Поти директора музея Петре Герсамия. Я останусь здесь и покараулю горшок. Кто знает, что там внутри.
Уча колебался: уходить или не уходить. Не хотел он оставлять Сиордиа наедине с горшком. Действительно, кто знает, что там внутри.
— Иди, иди, чего ждешь? Я буду здесь.
Уча постарался запомнить, как расположены в земле горшки.
Исидоре лихорадочно соображал, заметил или нет Уча второй горшок. Он не смог сдержать волнения и тем самым еще больше усилил подозрения Учи. Но деваться некуда: Сиордиа был прорабом и ослушаться его было нельзя.
— Не трогай до моего прихода,— решился наконец Уча.
— Не надо меня учить, я и без тебя знаю,— обиженно ответил Исидоре.
Уча ушел. Мысль о том, что Сиордиа может заинтересоваться содержимым горшков, торопила его.
Лонгиноз Ломджария был большим поклонником археологических редкостей и исторических находок. Он трясся над каждой из них, хранил ее как зеницу ока, будучи глубоко убежденным в ее непреходящей ценности, в значении для изучения древней культуры. Лонгиноз готов был жестоко наказать человека, заподозрив его в воровстве или утере исторической реликвии.
Лонгиноз считал себя правой рукой Петре Герсамия. Добрая половина музейных экспонатов была найдена, а затем доставлена в музей именно им. Он и официально числился во внештатных сотрудниках музея, но делал для него больше любого штатного сотрудника. Гостей стройки, а их было немало, он в первую очередь водил в музей и, как заправский экскурсовод, рассказывал о каждом экспонате, раскрывающем не сведущим в истории людям быт и культуру древней Колхиды.
Стоило Уче чуть отойти, как Исидоре тут же бросился ко второму горшку и постучал по нему указательным пальцем. Горшок глухо отозвался. Сиордиа понял, что горшок полон, и воровато оглянулся по сторонам, словно кто-то мог услышать едва различимый звук.
Выждав, пока Уча отойдет на порядочное расстояние, и убедившись, что никого поблизости нет, Исидоре в мгновенье ока высвободил из-под земли горшок. Раскисшая от дождя земля легко поддалась костлявым пальцам Исидоре. Горшок был достаточно большой и покрыт кожей.
Исидоре вытащил из кармана складной нож и осторожно снял кожу с горшка. Крик изумления вырвался у него из груди. Не веря собственным глазам, Исидоре крепко зажмурился. Потом широко раскрыл глаза и вновь воззрился на горшок.
— Золото... Настоящее золото,— едва слышно прошептал Исидоре. Это был шепот радости и непомерной жадности.
Испуганно оглядываясь, Исидоре поставил горшок на землю.
Тщательно пригладив и заровняв углубление, где был горшок, он отступил на шаг, довольный собой. Покончив с этим, Исидоре распахнул брезентовую куртку и бережно прикрыл ею горшок.
— Боже мой, золото, золото... Сколько золота! — Прижав к груди горшок, он пошел вдоль канала.
После каждого шага Исидоре останавливался, чтобы стереть ногой свой след.
Поначалу он решил было спрятать горшок в кустах, тянущихся по берегу канала, но тут же передумал: а вдруг найдет кто?
Так ни на что не решившись, Исидоре бессмысленно кружил на месте. «Гудуйа Эсванджиа! Вот куда надо нести золото,— внезапно озарила его мысль.— Вот где горшок будет в безопасности». И Исидоре, стремительно сорвавшись с места, опрометью кинулся в лес, к хижине Гудуйа.
Еще издали увидел Уча у конторы Коратского массива Лонгиноза Ломджария и Важу Джапаридзе. Лонгиноз стоял но стойке «смирно» и, наклонив голову, сосредоточенно слу7 шал указания главного инженера.
Надо было торопиться, иначе, если Лонгиноз сядет на своего «конька», ищи ветра в поле. «Успел, слава богу, успел!» — обрадовался Уча. Ноги у него подгибались от усталости, лоб покрылся испариной. Осталось пройти каких- то двести шагов, но Ломджария уже направился к своему мотоциклу.
— Лонгиноз, эге-гей! — изо всех сил крикнул Уча, рупором приставив ладони ко рту.
Главный инженер и снабженец одновременно повернулись на Учин крик.
— Подожди меня, Лонгиноз!
Уча из последних сил, спотыкаясь на каждом шагу и тяжело дыша, бросился бежать к конторе.
И Важа и Лонгиноз встревожились. «Видно, что-то стряслось на канале, может, оползень»,— одновременно подумали пни и поспешили навстречу Уче.
Уча остановился, чтобы немного отдышаться.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51