И говорю вам: для уничтожения Франклин-ских источников есть только один способ... Это... вы слышите?.. Это пожар. Такой громадный риск может принять на себя осужденный на смерть... Готовы ли вы принять его на себя? Взамен вашего согласия я предлагаю вам освобождение той, которую вы любите, и спасение вашего ребенка!..
Эдвард уже не сдерживался.
— Негодяй! — крикнул он. — Значит мне, честному человеку, вы имеете наглость предлагать преступление и подлость?
Он попытался успокоиться...
— Ну, довольно, — сказал он. — Все это слишком грустно, чтобы быть шуткой. Вам приятно подвергать меня пытке. Я не в праве жаловаться. Действительно, вы имеете на это право...
Несчастному трудно было говорить.
— Не правда ли, это несерьезное предложение? Прошу вас, скажите, что это игра, испытание...
— Похож я на шутника? — холодно спросил Бартон.
— Значит, — сказал Эдвард, изо всех сил стараясь говорить спокойно, — вы предлагаете мне поджечь Франк-линские источники?
- Да.
— Может быть... О, скорее всего, вы не подумали о всех трудностях этого предприятия...
— Нет, подумал. Все меры уже приняты. Вы будете руководить работниками, преданных нам... Пожар произойдет вследствие несчастного случая... Никто не узнает, что вы сделали...
— Я не говорю о себе... вы уже сказали, что я осужден... но разве вы не говорили, что там полным-полно заводов, фабрик, складов...
— Действительно...
— Ну, так как же? Я, возможно, чего-то не могу осознать в полной мере, возможно, я не совсем способен понять, проследить путь ваших рассуждений...
— Я не так загадочен, как вы предполагаете... — сказал Бартон, улыбаясь. — Ну, говорите, говорите...
— Поджечь нефтяные источники... значит вызвать взрыв на большом пространстве. В таком случае земля обваливается, дома рушатся, а жители и рабочие погибают в этой катастрофе... Кто знает? Целый город может провалиться в бездну, открытую нами! Возможно, вы забыли о столь ужасных последствиях?..
— Нисколько не забыл.
Лонгсворд с ужасом смотрел на Бартона.
— Вы хорошо понимаете, — сказал банкир, — что я соболезную не менее других подобным несчастьям... Не менее других. Да... Что поделаешь — катастрофа!.. Но если вы отказываетесь...
Тут голос Бартона понизился до едва слышного шепота. Казалось, будто он сам боялся произносимых им слов.
— Я в таком случае не смогу принять появление на свет незаконнорожденного. Убить жену — значит вызвать скандал, а я этого не хочу... И я буду вынужден сделать так, чтобы мать осталась живой, а ребенок умер!..
Эдвард опустил голову.Он вспомнил все мечты, которыми он и она тешили себя, все надежды...
Наступило горькое пробуждение. — Если вы отказываетесь, — продолжал Бартон, — я употреблю для уничтожения ребенка все средства, какие найду нужным выбрать, скрыв, разумеется, рождение этого плода позора... Переживет ли это мать или нет, мне все равно...
Лонгсворд чувствовал, что сходит с ума. В самом деле, он никогда не предполагал, что человеческая низость может принять такие фантастические размеры.
Он ощущал отчаянное положение утопающего, которого водоворот затягивает на дно. Падая в бездну гнусности, он старался поднять голову, чтоб вдохнуть свежего воздуха...
Скрестив руки на груди, Бартон ждал его ответа.И Лонгсворд заговорил.
Рыдая, на коленях, умолял он этого человека отказаться от ужасных замыслов. Он хватал его руки, молил, соглашался стать его лакеем, рабом... Но он не мог совершить это преступление! Да у него и не хватило бы для этого храбрости! Он уверял, что Бартон ошибся, посчитав, что он смелее, чем был на самом деле... Если б даже он и решился, его рука дрогнула бы в ту страшную минуту...
Бартон вынул часы.
— Я здесь уже целый час, — сказал он. — Мне пора проститься с вами. Я даю вам срок до завтрашнего утра, чтоб получить от вас окончательный ответ...
Эдвард встал.Он понял только то, что ему дают на размышление несколько часов...
Он поклонился и вышел.В это самое время Меси, как покровитель искусств, покупал картину Нечти Дэвис за две тысячи долларов!..
10 ЖЕНИТЬСЯ И ИМЕТЬ ЖЕНУ — НЕ ОДНО И ТО ЖЕ
Возвратимся немного назад, в квартиру старика Тил-лингеста, когда, после странной сцены, описанной нами, Бам соединил свою руку с рукой Эффи.
Упавший на дно нищеты и безнравственности, Бам в этой более чем странной ситуации чувствовал удивление, доходившее до ужаса.
Что говорил ему в самое ухо умирающий банкир, когда они остались одни?
— Знайте, — шептал Тиллингест, — что меня убивает Арнольд Меси. Я так ненавижу этого человека, что мое мщение переживет меня. По причинам, которые вы узнаете позже, именно вас я должен был избрать орудием наказания. Моя дочь владеет тайной, открытие которой, благодаря вашему соучастию, может разорить и навсегда уничтожить моего врага. Но прежде чем исполнить это, вы должны подняться настолько высоко, чтобы вернуть Эффи тот блеск, ту роскошь, которых она сегодня лишается... Я соединяю вас с ней. С этой минуты вы становитесь партне-рами. Ее добрая или злая судьба становится вашей... Я знаю, что вы умны... и честолюбивы... Дочь моя также умна и честолюбива... Я приучил ее смотреть на жизнь прямо и допускать все для достижения выбранной цели. Я не хочу вас обманывать. Предупреждаю, что до тех пор, пока она сочтет это нужным — она одна будет хранить страшную
тайну, о которой я только что упомянул. В будущей борьбе вы будете рукой... она — головой... и, уверяю вас, головой светлой... Я хочу, чтобы ваши судьбы были соединены неразрывно... Эффи станет вашей женой. В этом портфеле лежат двадцать тысяч долларов — все мое богатство. Вы начнете борьбу с этой суммой. Вы победите, вы долж--ны победить! Согласны ли вы жениться на Эффи Тил-лингест?
Бам не требовал объяснений. Он, естественно, предполагал, что в недрах этого договора кроется какое-то преступление. Но Бам не такой был человек, чтобы отступать из-за подобных мелочей...
На рассвете в дом банкира явился пастор.В Новом Свете подобные церемонии совершаются быстро.Эффи и Джон Гардвин были соединены браком во мгновение ока. Через час Тиллингест умер.
Сразу же после бракосочетания Вам уехал в Бруклин. Эффи должна была присоединиться к нему по окончании погребальной церемонии. Было заранее условлено, что все происшедшее останется в строгой тайне... Вам принял имя Гуго Барнета... В несколько часов пролетарий преобразился в изящного джентльмена.
Бам чувствовал в себе достаточно энергии и смелости. Необычным и сомнительным в этой игре было лишь то, что Бам начал ее, не зная, какие карты у него в руках.
Бруклин — предместье Нью-Йорка. Тут, в «Пьерпонта-узе», большой гостинице, находящейся на углу улицы Гикс, мы и встречаем Гуго Барнета.
Эффи сдержала свое обещание. Она приехала к нему, невозмутимая и холодная. Было видно, что смерть отца не затронула в ней ни одной душевной струны. Ее красивое, надменное лицо дышало энергией и озабоченностью. Бам внимательно смотрел на нее и поражался холодному равнодушию и расчетливости этого прелестного существа. — Я весь внимание, — сказал он.
— Если вы энергичны, если вы обладаете смелостью, которая ни перед чем не уступает, — начала Эффи, невольно воодушевляясь, — мы будем... слышите... мы будем властителями этого ненавистного нам обоим общества — для вас ненавистного, потому что вы пария, для меня — потому что я знаю всю его мелочность и низость. В окружающей меня массе людей я вижу только чванство, пороки и бессилие. Мой отец, этот большой скептик, научил меня презирать других и гордиться собой. Есть две громадные силы...
Запомните: сила воли и смелость! Это залог любого успеха!
Эффи прошлась по комнате.Она была изумительно прекрасна со вздымающейся от волнения грудью, с гордо поднятой головой. На этом лице, озаренном страстью честолюбия, читались самые дерзкие желания.
В душе Бама произошло как бы внезапное пробуждение.Его горящие глаза пожирали Эффи. Мысли плясали дикий танец. Он чувствовал сильнейшее опьянение, более глубокое и одуряющее, чем опьянение от спиртного...
Бам вскинул голову и, глядя ей прямо в глаза, воскликнул:
— Знаете ли, кто я и что я? Знаете ли вы, что во мне отсутствуют и ложный стыд, и угрызения совести? Знаете ли вы, что я готов идти за вами в огонь и в воду, ни о чем ие спрашивая, ни о чем не задумываясь? Знаете ли вы, что я сделал окончательный выбор и нет такого препятствия, перед которым я бы отступил? Вы говорили со мной откровенно. Я отвечаю вам тем же. Я, как и вы, горю желанием завоевать то положение, о котором могут только мечтать слабые и безвольные люди. Я, как и вы, ставлю на карту все, абсолютно все, включая И свою жизнь. Но, скажите мне, готовы ли ны идти к цели так же неуклонно и самоотверженно?
— Я готова на все, — сказала Эффи.
У него закружилась голова, и, уже больше не в силах сдерживать свои инстинкты, он порывисто обнял ее.
— Я... люблю вас, Эффи!
— В самом деле? — холодно произнесла она, быстро освобождаясь из его объятий.
Бам, прерывисто дыша, смотрел на нее. Она скрестила руки на груди.
— Итак, я вытащила вас из грязи, снизошла, унизилась до вас, мошенника и вора!... И вот уже снова вы пьяны!.. Кто вы? Чего добиваетесь? Вы мой компаньон — и ничего более, или, называя вещи своими именами, сообщник, орудие...
Бам сделал резкое движение. Она отступила на шаг.
— О! Не горячитесь! Девушки моего круга нисколько не боятся людей вашего круга... Когда их оскорбляют — они убивают. Сделайте еще шаг, и я застрелю вас... Вот моя воля: завтра утром я уезжаю в Балтимору. Пока вам большего знать не положено. Вы меня будете аккуратно извещать обо веем| что будете делать. Я беру на себя заботу о том, чтоб
вы всегда имели деньги. Я вами распоряжаюсь, и это все! Без меня вы ничего не должны предпринимать — запомните!
Говоря эти слова, юная леди играла револьвером с резной рукояткой.Бам издал нечто вроде рычания. Но дикий зверь был побежден.
Он молча слушал Эффи, дававшую ему свои инструкции чистым, спокойным голосом.Она открыла дверь.
— Прощайте, —сказала Эффи, — жена Гуго Барнета возвратится в Нью-Йорк в тот день, когда у дверей будут ожидать лакеи, чтоб открыть дверцы ее кареты...
Бам, совершенно сраженный, долго смотрел на закрывшуюся за ней дверь...
11 КРУГИ АДА
После приведенного нами разговора Лонгсворд, не оглядываясь, бежал по улицам. Голова его пылала, он бежал так, будто хотел скрыться от своих мыслей, как от убийцы, который преследовал его.
Он остановился у чугунного парапета набережной. Эдвард смотрел на черные волны, отражавшие небо, покрытое свинцовыми густыми облаками... Он подумал о самоубийстве. Но вдруг перед ним возник образ Антонии.
Он должен был жить потому, что чувствовал себя обязанным сделать ее счастливой. Он хотел видеть ее безмятежной, веселой... Он должен был жить для предстоящей борьбы с человеком, подлость которого ужасала его...
Он думал о ребенке... Бортом предлагал узаконить его! Как можно подумать об этом всерьез!
Разве он не принадлежал ему, Эдварду, и ей, Антонии?...
Ему представлялась картина, наполненная огнем и кровью. Ему грезился страшный вихрь, из которого доносились до него вопли, проклятия жертв... Затем глухие толчки, предшественники опустошительных взрывов...
Наступила ночь. Лонгсворд бесцельно, спотыкаясь, как слепой, брел по улицам..
Он ничего не видел перед собой... Он видел только то, что происходило в его мозгу, в его совести, где шевелились какие-то странные и угрожающие тени... Это было безумие отчаяния. Вдруг Эдвард вздрогнул. Чья-то рука легла на его плечо. Человек, одетый в черное, с тросточкой в руке, возник перед ним словно призрак.Призрак оказался известным американским поэтом Даном Йорком.Натура тонкая, нервная, каждый атом которой вздрагивал при малейшем сотрясении, Дан Йорк в этом мире, где признают только волю и силу, был человеком случайным. Рано осиротев, Дан вступил в жизнь с довольно значительным состоянием. Он горячо отдался всем фантазиям своего пылкого ума. Мечтательной и тревожной натуре хотелось воплотить все желания, возникшие в экзальтированном мозгу.
Он объездил весь снег в поисках ответов па вопросы, возникавшие перед пытливым исследователем во все времена и во всех уголках Земли. Он видел египетские пирамиды и джунгли Амазонки, водопады, океаны и горы. Он видел развалины Колизея и притоны Гонконга. Он страстно любил и был также страстно любим, он обманывал и его обманывали. Он осушил и разбил все чаши наслаждения. И по мере того, как угасал луч очередной иллюзии, новые лучи уже манили его вперед.
«Сумасшедший!» — говорили недоброжелательные. «Больной!» — шептали снисходительные.
Пришла нужда. Тогда Дан Йорк взялся за перо и за несколько росчерков продал часть самого себя, как тот герой Бальзака, который уступал частицу своей жизни взамен какой-нибудь радости, какого-нибудь удовлетворенного желания. Америка удивилась. Это были произведения недюжинного ума. Это была совсем не та вялая, туманная, фальшивая поэзия, перед которой тают восторженные мисс или экзальтированные матроны.
Йорк действительно вкладывал частицу себя в свои произведения. Если он писал, то лишь потому, что из его напряженного мозга вылетала некая искра, которую ему
удавалось поймать на лету. Страстный, пытливый, он углублялся в бесконечно малое, чтоб извлечь оттуда что-нибудь странное, неведомое, огромное.
Чем больше он мечтал, тем беспредельнее становились его грезы. Тогда он чувствовал, что падает... Читая некоторые страницы, им написанные, понимаешь тот священный трепет, который овладевает человеком, ставшим лицом к лицу с Бесконечным... Да, это был больной человек, да, но болезнь эта зовется гениальностью.
Испытав все и не найдя нигде пищи, в которой он нуждался, Дан Йорк начал искать новых ощущений в пьянстве. И вот, однажды вечером уселось у его изголовья полнолицее привидение с мертвенным цветом лица, с покрасневшими глазами, то, которое впивает в свою жертву стеклянные взгляды, вонзает когти в ее горло или сдав-, ливает ее мозг своими костлявыми пальцами будто тисками, и заставляет все суставы хрустеть как плохо соединенные части деревянного паяца.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25