.. Может быть, она хотела еще раз обратиться к своему судье с мольбой о пощаде, но тяжелая дверь закрылась... Антония одна с незнакомцем. Минутой позже она сидит в карете. Незнакомец сидит напротив и молчит...
Щелкает кнут. Карета трогается. Антония не произносит ни слова.А с кем, впрочем говорить?.. Кто он такой?.. Кто же иной мог согласиться послужить орудием преступления, как не один из таких же негодяев, как Бартон?
А Лонгсворд? Где Лонгсворд? Почему его нет здесь? Жив ли он? Неужели мщение Бартона уже исполнено? Карета катится все быстрее и быстрее. И при монотонном стуке колес Антония чувствует, что мозг ее тяжелеет. Становится темно в глазах, но огромным усилием воли она сопротивляется подступающему обмороку.
Но вот карета останавливается. Дверца открывается. Холодный воздух пахнул в лицо. Где же она? Она слышит журчание. Это что-то похожее и на песню, и на стон. Это вода...
Карета остановилась на берегу, около самой пристани. Антония видит пароход в нескольких шагах... Послушная своему провожатому, она идет по трапу. Вот она на палубе... Открывается каюта и едва успела закрыться за ней дверь, как послышался свисток, скрип винта, потом шипение пара. Черный дым взвился клубами, и пароход понесся по волнам.
Антония до того ослабела, что уже не боялась, она даже спрашивала себя, не жертва или она одного из тех страшных кошмаров, когда чувствуешь, что летишь в пропасть... И Антония боролась с этим кошмаром, пытаясь пробудиться.
Но нет, это был не сон. Она бодрствовала, потому что слышала, как свистел ветер, как волны бились о борт парохода, как работала машина; но она не сознавала только течения времени. Минуты ли это проходили, или часы? Она не знала...
А когда пароход остановился, кто-то открыл каюту и тихо сказал: «Пожалуйте, миссис!» Затем человек, весь в черном, лицо которого она не могла видеть, взял ее за руку, чтоб помочь ей привстать; она встала и пошла как во сне или как автомат, двигающийся на пружинах...
Она опять увидела черные волны, мостик; потом ее повели через какую-то местность, похожую на сад или, может быть, кладбище... Потом — звук отпирающегося замка, скрип раздвигаемой решетки, лестница, потом опять несколько дверей и наконец — комната.
Пережитые потрясения до того истощили ее силы, что она почти в беспамятстве позволила чужим рукам раздеть себя, потом упала на кровать, белые занавески которой казались ей саваном, и повернула голову к степе, как бы готовясь умереть.
Но в возбужденном воображении возникали образы Лонгсворда и ребенка... Она зовет их к себе на помощь, она просит их спасти ее... потому, что снова возвратился ужас, безумный, тяжелый, немой, убийственный... Бедная, бедная Антония! Напрасно ты шепчешь эти два имени: один уже не слышит тебя, другой еще не может услышать! И ты мысленно ищешь человека, который мог бы спасти тебя; ты вспоминаешь дом, где твоя мать плачет у камина, а холодный, строгий старик — отец, смотря на черные стены своего фамильного замка, радуется, что спас честь фамилии, продав ее Бартону.
Тишина. Только в соседней комнате часы отсчитывают долгие, медленные часы... Машинально Антония повторяет за звоном: «Один, два, три!» Горячка охватывает се мозг... и она тихо шепчет слова песни, которыми убаюкивала ее старая негритянка-няня...
И в эту минуту — не игра ли это воспаленного воображения... Ей кажется, что две руки, нежные девичьи руки обнимают ее шею, потом губы прикасаются к ее лбу и голос, звонкий и чистый, как воркованье птички, говорит ей:
— Надейтесь!
10 ЗАГОВОР ЧЕСТНЫХ ЛЮДЕЙ
Кто произнес это? И кто же, впервые за столь долгое время страданий, обратился к несчастной женщине со словом утешения?
Мы сейчас объясним это... Расставшись с Антонией, Эдвард отправился к Дану Йорку. Друзья строили предположения, анализировали, спорили...
Бартон, конечно, обратился к одному из тех врачей, которыми наводнен Нью-Йорк и которые извлекают доходы из чужих преступлений.В Нью-Йорке, как, впрочем, и во всех городах Соединенных Штатов, существует чудовищная индустрия, открыто заявляющая о себе, рассылающая свои объявления, печатающая свои рекламы, цинично взывающая к самым низким страстям...
Если б не всем известные факты, то нельзя было бы поверить, что целые дома в Нью-Йорке исключительно предназначены для такого рода постыдных операций... и полиция будто ничего не знает и по хочет знать, вмешиваясь только в случаях публичного скандала. Как в Спарте убивали плохо развитых или больных детей, так в Соединенных Штатах уничтожают детей незаконных..
Итак, Бартон только следовал традиции, ища содействия одного из таких врачей, а искать он должен был лишь потому, что ему нужен был человек надежный, который сохранил бы тайну, и еще потому, что он сам боялся того,
что делал.Дан Йорк организовал тайный и постоянный надзор за Бартоном, твердо решив помешать задуманному преступлению.
Поэтому, как только Лонгсворд изложил ему последний разговор с Антонией, Дан сказал:
— Идем!
Они пришли на площадь Святого Марка.Дан направился к дому миссис Симоне. Когда она увидела Дана, то вскрикнула от испуга. Никогда она не встречала его иначе. Худой, мрачный, с блестящими, как черные бриллианты, глазами, Дан пугал ее и приводил в трепет.
— Эванс дома? — спросил Йорк, не замечая ее волнения.
— Да, сэр Дан, да, он дома.
Миссис Симоне уронила две гренки в золу.
— Мне необходимо видеть его, причем, немедленно. Дан и Эдмонд Эванс были давно знакомы. Их сдружил интерес к природе. Очень часто они вместе с Колоссом ночи напролет занимались различными опытами, восхищаясь и ужасаясь раскрытыми ими тайнами материи...
Эванс тотчас же вышел. Лонгсворд удалился вместе с миссис Симоне в соседнюю комнату.Йорк и Эванс долго говорили. Затем пожали друг другу руки. Эванс не колебался ни минуты. Он согласился исполнить роль мерзавца, полезного Бартону... Они решили, что он сам предложит свои услуги в качестве детоубийцы. Бартон не побоится довериться ему: он молод, следовательно, готов на все, чтоб разбогатеть...
— Это еще не все, — сказал Дан Йорк. — Вы понимаете, дорогой Эванс, как тщательно мы должны все продумать и предусмотреть... Нам нужен еще один человек, который бы ухаживал за больной. Иначе Бартон запросто может приставить к своей жертве шпиона или даже убийцу, отравительницу... чтобы скорее докончить дело, совершающееся, по его мнению, слишком медленно.
Эванс раздумывал с минуту.
- Благодарю вас, Дан, — сказал он, — что вы подумали обо мне, когда задумали доброе дело. Да... Вы правы: нельзя ничего делать наполовину... Подождите меня немного...
Эванс зашел к миссис Симоне и, извинившись перед Лонгсвордом, сказал этой славной женщине несколько слов на ухо. Она выразила крайнее удивление. Но в этот день она, кажется, была расположена повиноваться и потому немедленно взбежала по лестнице, а через несколько секунд появилась вновь в сопровождении Нетти Дэвис.
Эванс представил Нетти Дана Йорка. Поэт пристально смотрел на нее. Какие-то неясные образы волновали ого, когда он смотрел на это лицо...
— Извините, — сказал он наконец, — не имел ли, я ранее чести где-нибудь встречать вас?
— Не думаю, — отвечала Нетти, — хотя очень давно я хотела познакомиться с вами...
— Может быть, — предположил Эванс, — Дан Йорк встречал вас в Академии художеств...
И он напомнил о картине, наделавшей шуму и которой, если помнит читатель, так долго любовался поэт, Дан Йорк казался погруженным в размышления. Потом вдруг он вскинул голову.
— Я убежден, — сказал он, — что если я не видел юную леди то встречал одного или даже двух существ — не смейтесь, это так, — абсолютно похожих на нее.... Мы поговорим об этом после... Мы поищем... А пока скажите мне вот что: выставленная вами картина не взята ли из действительных воспоминаний? Не была ли она, в некотором роде, отражением опыта?
Нетти взглянула на него с любопытством.
— Почему вы так считаете?
— Все равно! — быстро отвечал Дан. — Я угадал?.. Правда?
- Да...
Дан Йорк провел рукой по лбу.
— Хорошо, хорошо! — сказал он. — Мы поговорим потом... Сегодня займемся страждущими, требующими нашей помощи... Эванс, сказали ли вы мисс Нетти, о чем мы ее просим?
— Нетти согласилась.
Поэт церемонно взял ее руку и поцеловал.
— Нечего делать! — воскликнул он. — Мизантроп становится филантропом, если на свете есть такие славные люди...
Вот почему Антония почувствовала объятие нежных рук. A побледневший Эванс стоял тут же, в ногах у больной, и ожидал рождения ребенка, которого взялся спасти...
11 СМЕРТЬ АНТОНИИ
На правом берегу Западной реки Арнольд Меси выстроил нечто вроде загородного дворца и меблировал его со всевозможной роскошью; сад, прилегавший к обширному лесу, был убран с царственным великолепием и окружал дом, в котором банкир соединил все ухищрения фантазии человека, швыряющего золото пригоршнями.
Усадьба состояла из двух строений. Завершено было только одно из них. Зима прервала работы во втором павильоне, соединенном с первым широкой галереей, предназначенной для зимнего сада.
Этот дом и предоставил Меси в распоряжение Бартона.План был тщательно продуман и застрахован от любых неожиданностей. Врач получил самые подробные инструкции. Перевезти Антонию было поручено Баму, и читатель догадался, что помощниками его в этом деле были Трип и Моп.
Комната, где Антония должна рожать, убрана великолепно. Тяжелые шелковые занавеси закрывают окна, снабженные кроме того, толстыми ставнями — так что ни один луч света, ни малейший шум не проникают туда.
Эванс возле больной. Нетти Девис утешает ее, улыбается ей. Бедной женщине ничего не объяснили, но она понимает, что она не одинока и постепенно надежда возвращается в ее душу. Ребенок родился через несколько часов. Когда Нетти положила новорожденного рядом с матерью, чтобы та поцеловала его, бедная женщина разрыдалась. Но это были слезы радости и проснувшейся надежды.
Эванс внимательно посмотрел на нес и отвел взгляд. Ему показалось, что он заметил признаки смерти... И он не ошибся.Антония, в течение долгих месяцев измученная страшными потрясениями, вложила в это последнее усилие всю свою жизненную энергию.
Напрасно Эванс лихорадочно ищет пути спасения. Смерть уже приблизилась к этому изголовью и уже накладывает свои ледяные руки на тело несчастной мученицы.Вдруг Антония вздрагивает и, прижимая ребенка к груди, пытается приподнять его. Она вытягивает шею и глаза ее оживляются. А между тем не слышно никакого шума. Но на пороге смерти тонкость чувств удесятеряется...
Она не ошиблась. Не прошло и нескольких минут, как легкий шум послышался у двери... Эванс идет открывать... На пороге Дан Йорк и Лонгсворд.
— Ребенок родился, — говорит Эванс, пожимая руку Лонгсворду.
Он не смеет сказать большего. Впрочем, разве Лонгсворд услышал бы продолжение? Он уже у кровати Антонии и, упав на колени, рыдает, не имея сил произнести ни слова.
Эванс кивнул Йорку и оба, отойдя в угол комнаты, говорят шепотом. Они знают, что нет никакой надежды... И поэт тревожно прислушивается к птагам приближающейся смерти.
— Эдвард! Мой Эдвард! — шепчет Антония, привлекая к себе Лонгсворда. — Ты будешь крепко любить его, не так ли?.. Ведь он наш ребенок... и когда умру я — ты должен будешь его любить за нас двоих...
Лонгсворд вздрогнул. Мысль о смерти внезапно падает на его мозг, как ледяная капля. Он поворачивает голову к своим друзьям и глаза его встречаются с глазами Эванса. Они обмениваются немыми вопросом и ответом, и Дан Йорк жестом дает попять молодому человеку, что он должен еще раз собрать всю силу воли.
Голова Антонии упала на подушку. Ее пальцы машинально играют кудрями Эдварда, и слабым, как у ребенка, голосом, она говорит:
— Мы свободны, понимаешь ли ты это, Эдвард?.. Как далеко мы ушли! Около нас деревья, беленький домик, солнце и ребенок. Посмотри, как он грациозен как он вырос! Его зовут, как и тебя Эдвардом... Как я люблю это имя!
Бред опять охватывает ее изнуренный мозг.
— Ведь эти страдания, о которых ты сейчас говорил, — сон, не правда ли?.. О! Я хорошо помню, мы всегда были счастливы... всегда! Один раз утром ты пришел к моему отцу... помнишь ли это?;. Ты говорил с ним, и в тот же день он положил мою руку в -твою...
Природа способна на такие благодеяния: Антония все забыла, и ужасный призрак убийцы-Бартона не являлся ей среди этого бреда.
— Знаешь ли, — продолжает Антония, — мне нужно ехать... О! Не плачь... зачем ты плачешь, мой Эдвард... Я чувствую себя такой счастливой!
А ее голос все слабеет... Она еще раз обнимает Лонгсворда... и губы их встречаются в последнем поцелуе. Потом голова Антонии опускается на подушку... вздох... Улыбка...
Эванс подошел к кровати. Он ощупывает ледяной лоб Антонии, потом двумя пальцами закрывает ей глаза...
В комнате царит печальная тишина. К Йорку первому возвращается присутствие духа. Он подзывает к себе Эванса и говорит ему на ухо:
— Нельзя терять ни минуты! Мать умерла, нужно спасать ребенка. Очень может быть, что этот мерзавец Бартон вдруг приедет сюда, чтобы лично удостовериться, совершено ли убийство!
Лонгсворд услышал эти слова.
— Вы правы, — говорит он. — Скажите, что мы должны делать?
— Вот, что, — отвечает Дан Йорк. — Мисс Нетти останется здесь сторожить умершую. Я буду находиться в соседней комнате, чтобы прийти на помощь в случае надобности. Вы же, Эванс, укутайте малютку и везите его к миссис Симонс! Наконец, вы, Лонгсворд, уходите немедленно!
— Уйти! — восклицает Лонгсворд, обнимая умершую. — Нет, нет!
— Но разве вы не понимаете, — убеждает Дан Йорк, — что Бартон придет... Палач непременно захочет полюбоваться на трупы своих жертв!. И если он застанет вас здесь, то непременно убьет!
— Пусть убьет, мне уже все равно!
Дан Йорк произнес отрывисто и жестко:
— Разве та, которую вы любили, не доверила вам своего ребенка? Уходите немедленно! Как знать? Вы поступили весьма опрометчиво, приехав сюда. Вполне возможно, что эти мерзавцы приготовили вам западню... Эдвард, во имя нашей дружбы выполните то, что я сказал!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25