И вдруг щелкнуло резко, громко, как выстрел, как сломанная сухая ветка, остановился магнитофон, и тут же загорелся нижний ряд лампочек. Подошел, не чувствуя ног под собой, посмотрел — все правильно. В левой стороне ряда загорелось семь пар лампочек — правая бородка, потом четыре темные, и снова семь пар левой бородки. Взял лист бумаги, дрожащей рукой записал размеры выступов на бородке первого ключа.
Снова включил машину, снова побежала магнитофонная лента, и минут через пять снова щелкнуло — загорелись нижние лампочки. Комбинация, схожая с первой, но немного иная. Запишем ее и пойдем дальше. В третьей катушке схожих ключей не нашлось. Зато в четвертой в первую же минуту отыскался похожий ключ.
Хотел выключить машину, не дождавшись конца четвертой ленты, но все-таки заставил себя набраться терпения. А вдруг еще один вариант? Нет, магнитофон, не останавливаясь, докрутился до конца. Демид выключил машину, пошел на кухню, где стоял старый железный столик от машинки «Зингер» с привернутыми к нему тисками. Положил перед собой лист бумаги с записями, достал старые колодочки для ключей, штангенциркуль, напильник и стал нарезать бородки. И хотя в этом деле он был не новичок, ведь не раз приходилось чинить замки, изготовлять разные ключи, работа затянулась за полночь. Странное им овладело чувство: удалось сделать все, что хотел, о чем мечтал, а радости нет. Посмотрел на «Ивана» разочарованно, взял ключи, бросил в ящик кухонного стола, достал полотенце, умылся, поставил будильник, чтобы не проспать, и упал на постель, как подкошенный.
Проснулся Демид от резкого звонка будильника. Вскочил: времени хватит и под душем сполоснуться, и позавтракать, выспался отлично, голова свежая, и весело выбежал из квартиры.
Поймал себя на поразившей его мысли: долгие годы шел он к вчерашнему вечеру, учился мыслить категориями электроники, проектировать и собирать сложные схемы, а когда научился, пропал всякий интерес к «Ивану». Нечто подобное он испытал, когда строил свою первую машину, которая смела всего-навсего складывать единицу с единицей. Так с ним было, когда смонтировал счетчик
из десяти триггеров. Потом «Иван». Интересно, какова будет его следующая машина?
—- Доброе утро! послышалось рядом.
Лариса. Вышла из магазина с сумкой, нагруженной свертками, пакетами, бутылками с молоком и кефиром, хлебом. Раннее утро, а девушка уже хлопочет по хозяйству, хотя, наверное, хотелось бы еще поспать часок- другой.
— Здравствуй. Очень рад видеть тебя. Добрая примета ранним утром первым встретить хорошего человека. В Германии, например, встреча с трубочистом — к счастью.
— Я, что, по-твоему, трубочист?
— Наоборот, ты — фея!
И они оба весело рассмеялись без особой на то причины.
— Ты какой-то сегодня не такой, как обычно.
— Послушай, — вдруг решился Демид, — давай вечером погуляем. Ты не занята?
— Нет, но раньше девяти не смогу. Ко мне товарищи придут, сессия на носу. А потом я их провожу и выйду. Идет?
— Около «Элиона»? Да.
— Спасибо. Я побежал.
И он действительно побежал, потому что иначе опоздал бы на работу. Теперь в его сердце почти не осталось места для электроники, оно все до краев наполнилось острой до боли любовью к Ларисе.
Что ему делать с этим чувством?
Сказать об этом! Все люди испокон века поступали именно так, и последствия большей частью бывали положительные. Почему же он боится?
А потому, что они с Ларисой друзья, давние товарищи, и переступить этот порог, перейти от дружбы к любви не просто.
Так что же выходит —: так и молчать всю жизнь? Ну, не будем загадывать наперед, посмотрим, как оно выйдет.
— Что-то с тобой сегодня творится неладное? — спросил Павлов, заглядывая в его усталые глаза. — Не выспался?
Оказывается, люди уже начали обращать внимание на его состояние. Раньше с ним этого не случалось. А все потому, что в жизни его появилась Лариса. Только она одна нужна ему, его мечта, радость, а может быть, и великое горе. Он вдруг ясно, словно воочию увидел ее полыхнувшие усмешкой глаза в прищуре золотистых ресниц, услышал резкое слово— «нет».
И вздрогнул, лицо сделалось несчастным, горестно сомкнулись губы.
— Возьми себя в руки, — строго приказал Павлов. — Не нервируй машину!
— Все будет в порядке. Не беспокойтесь, Семен Александрович.
И вправду все постепенно наладилось.
— Теперь ты молодец, — сказал Павлов, заглянув к нему через час. — Начальство вызывает, придется мне ехать в командировку. Надо отлаживать наши машины.
Демид не удивился. Наладчикам ВУМа частенько приходилось наведываться туда, где работали их машины, особенно если операторы были неопытные. Следили за здоровьем машин, осуществляли профилактический осмотр. Дня через* два Павлов вернется в хорошем настроении. А какое оно будет сегодня вечером у Демида?
После смены немного задержался с ребятами. Поймал себя на мысли, что тянет время, не торопится домой, потому что не может себе представить, что он будет делать, как доживет до девяти часов. И все-таки пришлось идти, не торчать же в цехе до вечера. Пришел, заглянул в кухню, на ключи даже не взглянул — пройденный этап. А вот самой кухней не вредно бы заняться, грязь он развел за последнее время изрядную. И ванной тоже... Запустил все из-за «Ивана», в сущности, совершенно неинтересной идеи. Демид решительно переоделся и принялся за уборку: собрал в кучу все детали, казавшиеся такими важными и интересными, когда строил свою машину, и, выйдя на лестничную клетку, выбросил в мусоропровод.
Начал уборку с ванной: все вымыл, вычистил, лампочку над зеркалом сменил на более яркую. Потом принялся за кухню, оставил только столик с тисками и инструменты, а целую прорву всякого технического хлама тоже выбросил. Вот и кухня стала походить на человеческое жилье. Теперь очередь за комнатой!
Глава тридцать первая
Стрелки часов приближались к девяти, Демид приказал себе набраться терпения, прийти на свидание точно в девять, но не выдержал. Быстро, торопясь, сбросил спецовку, надел джинсы, красную рубашку, на плечи набросил куртку из искусственной кожи — просто и удобно.
В передней взглянул на себя в зеркало. Побриться надо бы, не успел утром. Сказано — сделано.
Ну как? Можно в таком виде идти объясняться в любви? Жаль, в наше время для этого не существует строгих правил. Раньше надевали черный фрак или сюртук, белые перчатки, цилиндр, приезжали к родителям невесты просить ее руки. Правда, рабочий класс никогда белых перчаток и тем более фраков не носил, а все-таки во всей этой торжественности было что-то привлекательное.
У «Элиона» он очутился минут за десять до назначенного времени. Майские ночи короткие, дни долгие, и небо только-только начало синеть, предвещая приближение вечера.
Сравнялось девять часов, а Ларисы все не было. Пять раз перепрыгнула минутная стрелка, пошел десятый час, а ее все нет.
Что-то случилось... Может, заболела?
И тут увидел ее. Девушка явно спешила, даже немного задохнулась от быстрой ходьбы.
— Прости, что опоздала, дома у нас неспокойно...
— Отец?
— Он. Не сорвался, не запил, только какой-то хмурый и возбужденный. В таком случае мне лучше быть дома. Мы недолго погуляем, хорошо?
— Сколько скажешь.
— Пойдем, побродим по «лабиринту». Час, думаю, у нас есть.
— Пойдем.
Борщаговка когда-то была застроена маленькими одноэтажными домиками, стояли они в садах, вишневых, яблоневых, грушевых. Высокие дома выросли теперь на месте этих садочков, но между бульваром Ромена Роллана и Брест-Литовским проспектом еще остался большой участок старой киевской окраины с немощеными улицами, где около каждых ворот стоят лавочки, чтобы вечером можно было выйти посидеть, поговорить с соседом.
Вот эти переплетения улиц, спрятавшихся в цветущих садочках, Демид с Ларисой и называли лабиринтом. Они, свернув с асфальта, углубились в узенькую, малоприметную улочку, и сразу их окутала душистая радость весеннего цветения. Это был огромный сад, разгороженный на отдельные маленькие садочки, глухая, далекая киевская окраина с гавканьем собак, кукареканьем петухов, воркованием голубей.
— Хорошо здесь, — тихо сказала Лариса, садясь на маленькую скамеечку, поставленную у старого, заброшенного дома, едва проглядывавшегося темными, заколоченными окнами в гуще зелени. Но неподалеку, в соседнем доме, на полную мощь работал телевизор, и дальше виднелись освещенные, словно размытые весенней зеленью окна. «Лабирин?» не собирался так просто сдаваться.
— Хорошо здесь, и дышится легко, — сказал Демид.
— Попробуй сказать это по-английски.
— Не хочется сегодня, кругом такая красота и тишина... Мне совсем другое хочется сказать, и если хочешь, попробую по-английски. Может, так будет легче.
— Попробуй, если ошибешься, поправлю.
— На этот раз не ошибусь.
Сказал и почувствовал, как бледно, немощно, не выражая его подлинных чувств, прозвучали английские слова.
— Что? — отшатнулась Лариса.
— Я люблю тебя, — собрав всю волю, сказал Демид. — Люблю! Понимаешь? И прошу стать моей женой.
Лариса странно отреагировала на его признание. Сначала она будто подалась к Демиду, потом уперлась руками ему в грудь, хотя он и не думал ее обнимать, и, сдерживая гнев, сказала:
— А я тебя не люблю. И замуж за тебя не пойду, потому что ты недостоин такой девушки, как я. Мой избранник должен быть человеком, которым можно гордиться, а ты? Ты — один из тех, кто пропускает свое счастье, даже тогда, когда оно само плывет в руки.
Демид почувствовал, что ему, как удавкой, перехватило горло — не вздохнуть, не выдохнуть. Он резко вскинул руки, как учил Володя Крячко, когда надо было прийти в себя после тяжелого удара, и правда — дыхание выровнялось.
— Как ты мог подумать об этом? — теперь девушка почему-то чуть не плакала. — Наконец, что ты сделал такого, чтобы я согласилась стать твоей женой?
— Я люблю тебя, — тихо, но твердо сказал Демид. — А больше, ты права, я ничего не сделал.
— А мог бы сделать! Больше того, обязан был сделать. Мой дед завещал тебе такие книги!
— Подожди, — вытирая ладонью пот, который вдруг холодной росой выступил на лбу, сказал Демид. — Я, конечно, не выдающийся ученый, не актер и не герой труда, но машину я сделал.
— Какую машину?
— О которой говорил твой дед. Она может подобрать ключи к любому сейфу. Между прочим, ничего интересного в ней нет, хотя работает исправно.
Лариса резко поднялась, свет из окон соседнего дома осветил ее лицо, и Демиду показалось, что в глазах ее вспыхнули золотые искры.
— Ты к тому же, оказывается, еще и лгун, — зло выдохнула девушка.
— Я? Ну подожди, не пришлось бы тебе просить у меня прощения. — Демид схватил Ларису за руку, крепко сжал запястье. — Пойдем!
— Куда ты меня тащишь?
— Не рассуждай, твое дело шагать. И не смей вырываться, все равно не выпущу.
Со стороны они являли собой необычное зрелище: коренастый паренек уверенно и быстро шагал вперед, не обращая внимания на девушку, едва поспевавшую за ним, будто тянул ее на буксире, крепко схватив за руку: Девушка и упиралась, и одновременно боялась отстать. Дотащив таким образом Ларису до бульвара Ромена Роллана, Демид подвел к своему подъезду, пропустил в лифт и, захлопнув дверь, нажал на кнопку седьмого этажа... Все это он проделал серьезно, деловито, не говоря ни слова. Только в квартире, усадив ее на тахту, разжал руку: белые вмятины от его пальцев остались на тонком запястье.
— Смотри!
Включил машину в розетку пятивольтового питания. Нажал на кнопки «чтение» и «пуск», взглянул в книгу Баритона, на счетчике справа набрал число.
— Видишь?
Как завороженная, смотрела Лариса на стремительный бег огоньков по рядам лампочек, на движение магнитофонных катушек и испуганно вздрогнула, когда машина, щелкнув, остановила магнитофон.
— Вот тебе формула ключа сейфа лондонского отделения американского Манхеттен Чейз банк, как его описал твой дед. Пойдем дальше.
Снова нажал кнопки, набрал другой номер ключа, и снова побежали, догоняя друг друга, веселые огоньки лампочек, снова закрутился магнитофон и снова щелкнул.
— А это тебе формула ключа от сейфа нашего слав- городского завода выпуска девятьсот шестьдесят первого года, она проще лондонской.
Лариса поднялась с тахты, прошлась к окну и обратно, улыбнулась насмешливо, прихватив зубами пухлую нижнюю губу, сказала:
— А ты, выходит, не только болтун, но и фокусник. Неужели ты думаешь, я поверю в эту твою иллюминацию? Если бы все это было так просто, люди давно понаделали бы себе таких машин, а сейфы вообще перестали существовать.
— Ты ошибаешься, все это далеко не так просто, как тебе показалось. Твой дед жизнь положил, подготавливая исходные данные, математику этой машины. Много ты знаешь таких случаев?
— Он — единственный.
,— Вот видишь. Поэтому и машина эта единственная в своем роде, а если ты думаешь, что она сложная, то глубоко ошибаешься. Современные ЭВМ намного сложнее и умнее ее.
— Вот потому-то я и думаю, что ты мне морочишь голову, пользуешься моим незнанием кибернетики. Дед представлял себе гигантскую машину и задачи перед ней ставил гигантские. А ты мне подсовываешь какой-то гибрид радиоприемника и магнитофона.
— Так оно и есть. Но это все-таки машина, о которой мечтал Баритон.
— Докажи.
Лариса разрумянилась от возбуждения, глаза азартно сверкали. Она была очень хороша в эту минуту.
— Я люблю тебя, — сказал Демид. — Изжить без тебя не могу.
— И это все аргументы? — горько усмехнулась Лариса. — Небогато.
— А если докажу, что будет тогда?
— Просто буду знать, что ты не болтун и достоин уважения. Разве этого мало?
Демид минуту помолчал. Выхода не было: не докажет свое — потеряет Ларису навсегда.
Он вышел на кухню, достал из ящика стола ключи, сделанные этой ночью (а ведь собирался и их выбросить при уборке), и, вернувшись в комнату, сел рядом с девушкой.
— Помни фотоателье, где мы с, тобой фотографировались?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45