купить душевые кабины в москве
То был волчий вой – казалось, зверя терзает невыразимая мука.
Я замер как вкопанный. В серебристом свете луны мне предстала косматая голова с желтыми глазами, только волк стоял не на четырех лапах, как зверь, а на двух, по-человечьи.
Я завопил от ужаса, и волк обернулся. Он оскалился, показав огромные белые клыки. Однако когда он прыгнул на меня, захрустели кусты и послышался лай собак. Завидев горящие факелы, волк припустил прочь. Крестьяне и собаки бросились за ним. Волк далеко их опередил, но собаки взяли след, а крестьяне бежали за собаками.
Я знал, куда направляется волк. Загнанный зверь стремится в свое логово. Я добежал до нашего дома раньше собак и крестьян, но позже волка. Моя мать лежала на полу, в крови, с разорванным горлом. Волк склонился над ней. Когда он повернулся, чтобы прыгнуть на меня, я забился под кровать, куда он не мог просунуть морду. В ярости волк ударил меня лапой, и его огромные когти пробороздили мое лицо.
Крестьяне впустили собак в дверь, чтобы отвлечь волка, а меня вытащили через окошко. Однако собакам было не совладать с оборотнем, люди же не смели к нему подступиться, боясь укусов, поэтому придавили окна и двери бревнами, а дом подожгли. Волчий вой разносился по долине, пока оборотень не сгорел в пламени.
Рассказ закончился. Стояла мертвая тишина, все боялись пошелохнуться. У Аделы глаза были круглые от ужаса, Жофре сидел с открытым ртом.
Внезапно Родриго расхохотался и хлопнул меня по спине.
– Славно рассказано, камлот, но не ты ли клялся купцу на ярмарке, что оставил левый глаз в Святой земле?
– То, что я лишился глаза, истинная правда. Уж коли я не могу больше им смотреть, пусть добывает нам пропитание и сухую постель.
Родриго покачал головой, улыбнулся и посмотрел на Осмонда.
– Кстати о сухой постели, я подумал, что тебе и твоей жене стоит пойти с нами к гробнице святого Джона. Церковь там богатая, может, потребуется богомаз. Что до Аделы, в Норт-Марстоне вы сможете отыскать и жилье, и повитуху. Верно я говорю, камлот?
Осмонд и Адела, переглянувшись, с надеждой повернулись ко мне.
Улыбка застыла на моем лице. Черт бы побрал Родриго с его сердобольностью! Или он считает это своего рода паломничеством? Как будто мало мне иных забот – тащи теперь в Норт-Марстон брюхатую Аделу. Можно было смело спорить на череп святого Петра, что наши голубки так же непривычны к дороге, как Родриго с Жофре. С ними мы будем плестись черепашьим шагом. Чума надвигается с юга и с запада, и только безумец станет обременять себя целой оравой неумех. Кто я им – Моисей? Однако лица Осмонда и Аделы светились такой надеждой, что у меня не хватило духа сказать «нет».
Волчий вой стих; лишь стук капель по листьям да рев бегущей воды нарушал тишину непроглядной ночи. Тело мое ныло от усталости, но мысли о предстоящем пути прогнали сон. Что ж, коли так, кому как не старому камлоту сидеть у костра в первую стражу, пока другие улягутся спать?
Осмонд разул Аделу, потом, нежно растирая занемевшие от холода ноги, стащил с нее мокрые грязные чулки. Остроносые красные башмаки украшал цветочный орнамент из пробитых в коже дырочек. В такой обуви хорошо ходить по дому или по крытым галереям, но не по лужам и не по разъезженным колеям. Безумие выходить в таких на дорогу. Все указывало на то, что молодые собирались впопыхах – если вообще собирались.
Что вынудило молодую пару с такой поспешностью отправиться в путь? У меня внезапно перехватило горло. Вдруг они бежали из Бристоля, узнав о чуме? Что, если у них на одежде зараза? Мне пришлось взять себя в руки. Нельзя вздрагивать от страха при встрече с незнакомцем – на дороге все незнакомцы. Если каждый из нас вздумает жить отшельником, в Англии не хватит пещер. И даже отшельнику кто-то должен носить еду. Чем изводиться понапрасну, лучше помочь Аделе.
– Вот, возьми этот камень, я завернул его в мешок. Он теплый, ты можешь согреть о него ноги.
Она благодарно улыбнулась.
– Спасибо. Ты такой добрый.
Следующим моим делом было взять ее башмаки и поставить их к огню. Кордовская кожа, самая лучшая, сразу чувствуется на ощупь, несмотря на грязь. Давно мне не случалось носить таких, и уже точно больше не приведется. Кожа на моих ногах так загрубела от пройденных миль, что сама стала, как башмаки.
Адела сидела, обхватив себя руками и плотно прижав босые ступни к теплому камню. Ее бил озноб. Дорожный плащ вымок, а ничего другого они, по всей видимости, не захватили.
Ну что тут поделаешь? Придется отдать ей свое одеяло.
– На, завернись, пока не схватила простуду.
– Я не могу взять твое одеяло, ты замерзнешь.
Слова эти не были простой данью вежливости. Несмотря на усталость, глаза Аделы светились искренней заботой. Не иначе как она по младости лет видела во мне дряхлого старикашку, которого надо кутать и кормить овсяным киселем. И все равно она тронула мое сердце – многие подумали бы в первую очередь о себе, а не о старике.
– Если я буду сторожить первым, мне нельзя слишком уж согреваться. В мои годы недолго разомлеть от тепла и задремать. А уж ты постарайся отдохнуть хорошенько – завтра тебе понадобятся все силы.
Уговаривать долго не пришлось, ее веки и так смежались от усталости.
– Может быть, снимешь покрывало и устроишься поудобнее? Я уверен, твой муж не рассердится. Ты во сне исколешь себе голову булавками.
Адела провела правой рукой по краю покрывала, обрамлявшего ее лицо, словно проверяя, на месте ли ткань. Оно было приколото к барбетте и совершенно прятало волосы – лишь на одном виске выбился наружу светлый завиток. Меня удивило, что красивая молодая женщина носит такой старомодный убор. В те времена барбетты можно было увидеть разве что на старухах, не желающих расстаться с тем, что носили всю жизнь. Остальные с радостью избавились от этой удавки.
– Мне нельзя… не надо его снимать. Я все равно не могу лечь… из-за ребенка. Когда лежу на спине, желчь подступает к горлу, – поспешно добавила она.
Осмонд обнял жену, и та с благодарностью опустила голову ему на плечо. Если сама она и не чувствовала булавок, то его уж точно должна была исколоть: чтобы удержать такое покрывало, их надо не меньше десяти. Что ж, Осмонд ради ее удобства готов был претерпеть все.
Она явно не привыкла спать среди чужих – видимо, жизнь не приучила. Однако робость и стеснение в дороге только помеха. Представляет ли она, представляют ли они оба, на что себя обрекли? Неужели и мне в их лета была свойственна такая наивность? Когда молод и влюблен, кажется, будто для любви нет непреодолимых преград и вместе можно превозмочь все. Не дай бог этим двоим узнать, как быстро иной раз жизнь разлучает любящих.
В свете пляшущих языков пламени огромные тени метались по стенам пещеры, словно передразнивая наши движения на манер ярмарочных мимов. Тени сливались, образуя двухголовых косматых чудищ. Горбатые драконы сворачивались в клубок, русалки извивали хвост. Тени невещественны, и все же они больше нас.
Зофиил сидел, прислонившись спиной к ящикам и уронив голову на грудь. Мне подумалось, что к утру у него занемеет шея – что ж, сам виноват. Родриго, вытянувшись во весь рост, спал сном праведника. Адела и Осмонд, обнявшись, притулились в углу – ее голова лежала у него на плече.
Жофре по-прежнему лежал, свернувшись, в дальнем конце пещеры, но не спал: в его открытых глазах отражалось пламя костра. Он неотрывно смотрел на Осмонда и Аделу. Мне вдруг стало понятно, почему он весь вечер ведет себя так тихо. Не из страха, что Зофиил расскажет про его проигрыш – бедный мальчик потерял голову. Почему молодые влюбляются так быстро и так отчаянно? Адела и Осмонд молодожены – на что Жофре надеется? Однако любовные треугольники так же древни, как человечество. Можно сказать, что первый составили Адам, Ева и Бог – вспомните, чем это закончилось. И во все последующие столетия третий лишний вносил в жизнь смуту. Однако предупреждать Жофре – только напрасно причинять ему боль. Молодые поверят в русалок и волков-оборотней, но не в то, что и старики когда-то любили.
От вида неподвижных Аделы и Осмонда, Родриго и Жофре, озаренных алым пламенем догорающего костра, мне впервые за много лет стало невыносимо одиноко. Сердце заныло от неприкаянности. Казалось, страх смерти давно ушел в прошлое: на склоне лет свыкаешься с мыслью о неизбежности кончины. И тут она внезапно обрела зримое обличье. Сейчас, когда на нас стремительно надвигалась чума, смерть предстала мне в одном из своих подобий, и грудь словно сдавило ужасом.
Зофиил торопился выехать со светом. Он боялся ущелья, боялся нас, боялся за лошадь и за фургон. У меня зрела уверенность, что он намерен при первой возможности избавиться от непрошеных попутчиков, в первую очередь от Аделы.
За ночь она немного набралась сил, но по-прежнему была бледна. Все говорило о том, что надолго ее не хватит. Однако после вчерашних замечаний Зофиила Адела преисполнилась решимости доказать, что может идти не хуже любого из нас, и даже Осмонд был явно не прочь убедить фокусника в выносливости своей жены. Однако галантный Родриго не пожелал об этом и слышать. Он сказал, что коли мы будем выталкивать тяжело нагруженный фургон из каждой лужи, то пусть Зофиил хотя бы ведет лошадь, Аделе же лучше поберечь силы.
Зофиил, понимая, что без нашей помощи из ущелья не выберется, нехотя согласился, и всю первую милю пути вымещал досаду на упрямо молчавшем Жофре. Фокусник понял, что юноша скрыл от наставника свой проигрыш, и теперь умело играл с ним в кошки-мышки: то и дело поворачивал разговор так, будто сейчас раскроет секрет, и всякий раз ловко уходил в сторону.
Однако, против ожидания, смятение в наши ряды внес не он, а Родриго, который внезапно хлопнул себя по лбу.
– Камлот, совсем забыл: на ярмарке тебя разыскивала подружка. Надо было сразу сказать, да в суматохе все из головы вылетело.
– У меня нет никаких подружек.
– Она сказала, что знает тебя. Хорошенькая такая девочка, необычная. Волосы как… как иней.
У меня мороз пробежал по коже, словно по ней провели холодным мокрым тряпьем. Значит, мне не почудилось и Наригорм действительно была на ярмарке. Тут в голове возникла новая мысль.
– Родриго, на ярмарке были сотни людей, как она поняла, что мы с тобой знакомы? Ты сам ей сказал?
Он мотнул головой и пожал плечами.
– Может быть, она видела нас вместе. А меня просила передать, что скоро к тебе присоединится. Это ведь добрая весть, правда?
– Но ты же не сказал ей, куда мы идем? – Мне потребовалось немалое усилие, чтобы в вопросе не прозвучало тревоги.
Родриго снова мотнул головой.
– Нет, она не спрашивала.
Вздох облегчения с моей стороны. По растерянному лицу Родриго отчетливо читалось, что он не ожидал от меня такого смущения, да и мне нелегко было бы объяснить свой внезапный испуг. Зачем она попросила передать, что скоро к нам присоединится? Она меня преследует? Что за глупость! Надо же такое выдумать! С какой стати девочке преследовать едва знакомого старика?
– Камлот, а эта девочка… – начал Родриго.
Он не успел закончить вопрос. Истошный крик раскатился по ущелью. Мы застыли как вкопанные. Ошибки быть не могло: кричал человек, с которым случилось что-то ужасное. Вопли не утихали: они неслись из-за поворота дороги, скрытого от нас каменным выступом. Родриго и Осмонд, выхватив кинжалы, припустили вперед; Жофре лишь немного отставал от них. Внезапно крик стих, как будто обрубленный топором. Мы с Аделой и Зофиилом двигались медленно. Когда фургон обогнул выступ, мы увидели наших спутников, смотрящих на сцену, которая разыгралась перед ними.
Два человека в надвинутых на лица капюшонах склонились над третьим, распростертым в грязи. Один стаскивал с мертвеца заплечный мешок, другой шарил в одежде убитого. Смерть несчастного не была легкой. Голова превратилась в месиво волос, мозгов и костей, лицо не узнала бы и родная мать. Удары, без сомнения, были нанесены тяжелыми деревянными дубинками, которые теперь болтались у разбойников на запястьях, привязанные кожаными ремешками. Грабители даже не потрудились оттащить жертву с дороги, а при виде нас не кинулись бежать, а продолжали свое дело, как псы, которых невозможно отогнать от добычи.
Осмонд первым нарушил молчание: он с криком бросился на убийц, размахивая руками, словно отгоняя зверье. Грабители подняли головы и откинули капюшоны, но с места не тронулись.
– Думаешь остановить нас, молодой господин?
Остановился сам Осмонд. В первый миг чудилось, что грабители ухмыляются, но нет – ухмыляться им было нечем.
Губы их, как и носы, изъела болезнь; серые пятна отмершего мяса покрывали лица, как плесень – гниющие плоды. То были прокаженные.
Они встали и зашагали к нам, вертя дубинки, как надо думать, перед нападением на недавнюю жертву.
– Намереваешься схватить нас, молодой господин? А мне вот подумалось – чего бы вам не отдать мне свою отличную повозку. Я притомился идти, повозка мне будет как раз впору. Не сомневаюсь, что у вас там и еды, и вина припасено. Ну-ка давайте все сюда, если не хотите получить наш поцелуй!
Им нечего было терять. Что может сделать закон людям, которых церковь уже объявила мертвыми? Повесить их? Возможно, это было бы делом милосердия, но кто посмеет схватить прокаженного? Прикоснуться к беспалым рукам, чтобы скрутить их веревкой, накинуть петлю на покрытое струпьями горло? Можно ли казнить мертвеца? Живые обкрадывают умерших, забирая частицы их тел в качестве реликвий, теперь выходило, что мертвые ограбят живых.
Нас спас Родриго. Нож, брошенный его рукой, вонзился прокаженному в грудь. Тот вскрикнул и пошатнулся, силясь беспалыми руками вытащить клинок. Потом неровными шагами заковылял вперед, раскрыв рот и раскинув руки, словно хотел утащить нас с собой в могилу, но не дошел и рухнул лицом в грязь. Его спутник уже скрылся среди деревьев. Он не обернулся и не видел, как упал товарищ.
5
СВАДЬБА КАЛЕК
Нам пришлось провести еще много ночей в холоде и сырости. Встреча с прокаженными убедила фокусника, что опасно путешествовать в одиночку, особенно сейчас, когда дороги раскисли от дождей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55
Я замер как вкопанный. В серебристом свете луны мне предстала косматая голова с желтыми глазами, только волк стоял не на четырех лапах, как зверь, а на двух, по-человечьи.
Я завопил от ужаса, и волк обернулся. Он оскалился, показав огромные белые клыки. Однако когда он прыгнул на меня, захрустели кусты и послышался лай собак. Завидев горящие факелы, волк припустил прочь. Крестьяне и собаки бросились за ним. Волк далеко их опередил, но собаки взяли след, а крестьяне бежали за собаками.
Я знал, куда направляется волк. Загнанный зверь стремится в свое логово. Я добежал до нашего дома раньше собак и крестьян, но позже волка. Моя мать лежала на полу, в крови, с разорванным горлом. Волк склонился над ней. Когда он повернулся, чтобы прыгнуть на меня, я забился под кровать, куда он не мог просунуть морду. В ярости волк ударил меня лапой, и его огромные когти пробороздили мое лицо.
Крестьяне впустили собак в дверь, чтобы отвлечь волка, а меня вытащили через окошко. Однако собакам было не совладать с оборотнем, люди же не смели к нему подступиться, боясь укусов, поэтому придавили окна и двери бревнами, а дом подожгли. Волчий вой разносился по долине, пока оборотень не сгорел в пламени.
Рассказ закончился. Стояла мертвая тишина, все боялись пошелохнуться. У Аделы глаза были круглые от ужаса, Жофре сидел с открытым ртом.
Внезапно Родриго расхохотался и хлопнул меня по спине.
– Славно рассказано, камлот, но не ты ли клялся купцу на ярмарке, что оставил левый глаз в Святой земле?
– То, что я лишился глаза, истинная правда. Уж коли я не могу больше им смотреть, пусть добывает нам пропитание и сухую постель.
Родриго покачал головой, улыбнулся и посмотрел на Осмонда.
– Кстати о сухой постели, я подумал, что тебе и твоей жене стоит пойти с нами к гробнице святого Джона. Церковь там богатая, может, потребуется богомаз. Что до Аделы, в Норт-Марстоне вы сможете отыскать и жилье, и повитуху. Верно я говорю, камлот?
Осмонд и Адела, переглянувшись, с надеждой повернулись ко мне.
Улыбка застыла на моем лице. Черт бы побрал Родриго с его сердобольностью! Или он считает это своего рода паломничеством? Как будто мало мне иных забот – тащи теперь в Норт-Марстон брюхатую Аделу. Можно было смело спорить на череп святого Петра, что наши голубки так же непривычны к дороге, как Родриго с Жофре. С ними мы будем плестись черепашьим шагом. Чума надвигается с юга и с запада, и только безумец станет обременять себя целой оравой неумех. Кто я им – Моисей? Однако лица Осмонда и Аделы светились такой надеждой, что у меня не хватило духа сказать «нет».
Волчий вой стих; лишь стук капель по листьям да рев бегущей воды нарушал тишину непроглядной ночи. Тело мое ныло от усталости, но мысли о предстоящем пути прогнали сон. Что ж, коли так, кому как не старому камлоту сидеть у костра в первую стражу, пока другие улягутся спать?
Осмонд разул Аделу, потом, нежно растирая занемевшие от холода ноги, стащил с нее мокрые грязные чулки. Остроносые красные башмаки украшал цветочный орнамент из пробитых в коже дырочек. В такой обуви хорошо ходить по дому или по крытым галереям, но не по лужам и не по разъезженным колеям. Безумие выходить в таких на дорогу. Все указывало на то, что молодые собирались впопыхах – если вообще собирались.
Что вынудило молодую пару с такой поспешностью отправиться в путь? У меня внезапно перехватило горло. Вдруг они бежали из Бристоля, узнав о чуме? Что, если у них на одежде зараза? Мне пришлось взять себя в руки. Нельзя вздрагивать от страха при встрече с незнакомцем – на дороге все незнакомцы. Если каждый из нас вздумает жить отшельником, в Англии не хватит пещер. И даже отшельнику кто-то должен носить еду. Чем изводиться понапрасну, лучше помочь Аделе.
– Вот, возьми этот камень, я завернул его в мешок. Он теплый, ты можешь согреть о него ноги.
Она благодарно улыбнулась.
– Спасибо. Ты такой добрый.
Следующим моим делом было взять ее башмаки и поставить их к огню. Кордовская кожа, самая лучшая, сразу чувствуется на ощупь, несмотря на грязь. Давно мне не случалось носить таких, и уже точно больше не приведется. Кожа на моих ногах так загрубела от пройденных миль, что сама стала, как башмаки.
Адела сидела, обхватив себя руками и плотно прижав босые ступни к теплому камню. Ее бил озноб. Дорожный плащ вымок, а ничего другого они, по всей видимости, не захватили.
Ну что тут поделаешь? Придется отдать ей свое одеяло.
– На, завернись, пока не схватила простуду.
– Я не могу взять твое одеяло, ты замерзнешь.
Слова эти не были простой данью вежливости. Несмотря на усталость, глаза Аделы светились искренней заботой. Не иначе как она по младости лет видела во мне дряхлого старикашку, которого надо кутать и кормить овсяным киселем. И все равно она тронула мое сердце – многие подумали бы в первую очередь о себе, а не о старике.
– Если я буду сторожить первым, мне нельзя слишком уж согреваться. В мои годы недолго разомлеть от тепла и задремать. А уж ты постарайся отдохнуть хорошенько – завтра тебе понадобятся все силы.
Уговаривать долго не пришлось, ее веки и так смежались от усталости.
– Может быть, снимешь покрывало и устроишься поудобнее? Я уверен, твой муж не рассердится. Ты во сне исколешь себе голову булавками.
Адела провела правой рукой по краю покрывала, обрамлявшего ее лицо, словно проверяя, на месте ли ткань. Оно было приколото к барбетте и совершенно прятало волосы – лишь на одном виске выбился наружу светлый завиток. Меня удивило, что красивая молодая женщина носит такой старомодный убор. В те времена барбетты можно было увидеть разве что на старухах, не желающих расстаться с тем, что носили всю жизнь. Остальные с радостью избавились от этой удавки.
– Мне нельзя… не надо его снимать. Я все равно не могу лечь… из-за ребенка. Когда лежу на спине, желчь подступает к горлу, – поспешно добавила она.
Осмонд обнял жену, и та с благодарностью опустила голову ему на плечо. Если сама она и не чувствовала булавок, то его уж точно должна была исколоть: чтобы удержать такое покрывало, их надо не меньше десяти. Что ж, Осмонд ради ее удобства готов был претерпеть все.
Она явно не привыкла спать среди чужих – видимо, жизнь не приучила. Однако робость и стеснение в дороге только помеха. Представляет ли она, представляют ли они оба, на что себя обрекли? Неужели и мне в их лета была свойственна такая наивность? Когда молод и влюблен, кажется, будто для любви нет непреодолимых преград и вместе можно превозмочь все. Не дай бог этим двоим узнать, как быстро иной раз жизнь разлучает любящих.
В свете пляшущих языков пламени огромные тени метались по стенам пещеры, словно передразнивая наши движения на манер ярмарочных мимов. Тени сливались, образуя двухголовых косматых чудищ. Горбатые драконы сворачивались в клубок, русалки извивали хвост. Тени невещественны, и все же они больше нас.
Зофиил сидел, прислонившись спиной к ящикам и уронив голову на грудь. Мне подумалось, что к утру у него занемеет шея – что ж, сам виноват. Родриго, вытянувшись во весь рост, спал сном праведника. Адела и Осмонд, обнявшись, притулились в углу – ее голова лежала у него на плече.
Жофре по-прежнему лежал, свернувшись, в дальнем конце пещеры, но не спал: в его открытых глазах отражалось пламя костра. Он неотрывно смотрел на Осмонда и Аделу. Мне вдруг стало понятно, почему он весь вечер ведет себя так тихо. Не из страха, что Зофиил расскажет про его проигрыш – бедный мальчик потерял голову. Почему молодые влюбляются так быстро и так отчаянно? Адела и Осмонд молодожены – на что Жофре надеется? Однако любовные треугольники так же древни, как человечество. Можно сказать, что первый составили Адам, Ева и Бог – вспомните, чем это закончилось. И во все последующие столетия третий лишний вносил в жизнь смуту. Однако предупреждать Жофре – только напрасно причинять ему боль. Молодые поверят в русалок и волков-оборотней, но не в то, что и старики когда-то любили.
От вида неподвижных Аделы и Осмонда, Родриго и Жофре, озаренных алым пламенем догорающего костра, мне впервые за много лет стало невыносимо одиноко. Сердце заныло от неприкаянности. Казалось, страх смерти давно ушел в прошлое: на склоне лет свыкаешься с мыслью о неизбежности кончины. И тут она внезапно обрела зримое обличье. Сейчас, когда на нас стремительно надвигалась чума, смерть предстала мне в одном из своих подобий, и грудь словно сдавило ужасом.
Зофиил торопился выехать со светом. Он боялся ущелья, боялся нас, боялся за лошадь и за фургон. У меня зрела уверенность, что он намерен при первой возможности избавиться от непрошеных попутчиков, в первую очередь от Аделы.
За ночь она немного набралась сил, но по-прежнему была бледна. Все говорило о том, что надолго ее не хватит. Однако после вчерашних замечаний Зофиила Адела преисполнилась решимости доказать, что может идти не хуже любого из нас, и даже Осмонд был явно не прочь убедить фокусника в выносливости своей жены. Однако галантный Родриго не пожелал об этом и слышать. Он сказал, что коли мы будем выталкивать тяжело нагруженный фургон из каждой лужи, то пусть Зофиил хотя бы ведет лошадь, Аделе же лучше поберечь силы.
Зофиил, понимая, что без нашей помощи из ущелья не выберется, нехотя согласился, и всю первую милю пути вымещал досаду на упрямо молчавшем Жофре. Фокусник понял, что юноша скрыл от наставника свой проигрыш, и теперь умело играл с ним в кошки-мышки: то и дело поворачивал разговор так, будто сейчас раскроет секрет, и всякий раз ловко уходил в сторону.
Однако, против ожидания, смятение в наши ряды внес не он, а Родриго, который внезапно хлопнул себя по лбу.
– Камлот, совсем забыл: на ярмарке тебя разыскивала подружка. Надо было сразу сказать, да в суматохе все из головы вылетело.
– У меня нет никаких подружек.
– Она сказала, что знает тебя. Хорошенькая такая девочка, необычная. Волосы как… как иней.
У меня мороз пробежал по коже, словно по ней провели холодным мокрым тряпьем. Значит, мне не почудилось и Наригорм действительно была на ярмарке. Тут в голове возникла новая мысль.
– Родриго, на ярмарке были сотни людей, как она поняла, что мы с тобой знакомы? Ты сам ей сказал?
Он мотнул головой и пожал плечами.
– Может быть, она видела нас вместе. А меня просила передать, что скоро к тебе присоединится. Это ведь добрая весть, правда?
– Но ты же не сказал ей, куда мы идем? – Мне потребовалось немалое усилие, чтобы в вопросе не прозвучало тревоги.
Родриго снова мотнул головой.
– Нет, она не спрашивала.
Вздох облегчения с моей стороны. По растерянному лицу Родриго отчетливо читалось, что он не ожидал от меня такого смущения, да и мне нелегко было бы объяснить свой внезапный испуг. Зачем она попросила передать, что скоро к нам присоединится? Она меня преследует? Что за глупость! Надо же такое выдумать! С какой стати девочке преследовать едва знакомого старика?
– Камлот, а эта девочка… – начал Родриго.
Он не успел закончить вопрос. Истошный крик раскатился по ущелью. Мы застыли как вкопанные. Ошибки быть не могло: кричал человек, с которым случилось что-то ужасное. Вопли не утихали: они неслись из-за поворота дороги, скрытого от нас каменным выступом. Родриго и Осмонд, выхватив кинжалы, припустили вперед; Жофре лишь немного отставал от них. Внезапно крик стих, как будто обрубленный топором. Мы с Аделой и Зофиилом двигались медленно. Когда фургон обогнул выступ, мы увидели наших спутников, смотрящих на сцену, которая разыгралась перед ними.
Два человека в надвинутых на лица капюшонах склонились над третьим, распростертым в грязи. Один стаскивал с мертвеца заплечный мешок, другой шарил в одежде убитого. Смерть несчастного не была легкой. Голова превратилась в месиво волос, мозгов и костей, лицо не узнала бы и родная мать. Удары, без сомнения, были нанесены тяжелыми деревянными дубинками, которые теперь болтались у разбойников на запястьях, привязанные кожаными ремешками. Грабители даже не потрудились оттащить жертву с дороги, а при виде нас не кинулись бежать, а продолжали свое дело, как псы, которых невозможно отогнать от добычи.
Осмонд первым нарушил молчание: он с криком бросился на убийц, размахивая руками, словно отгоняя зверье. Грабители подняли головы и откинули капюшоны, но с места не тронулись.
– Думаешь остановить нас, молодой господин?
Остановился сам Осмонд. В первый миг чудилось, что грабители ухмыляются, но нет – ухмыляться им было нечем.
Губы их, как и носы, изъела болезнь; серые пятна отмершего мяса покрывали лица, как плесень – гниющие плоды. То были прокаженные.
Они встали и зашагали к нам, вертя дубинки, как надо думать, перед нападением на недавнюю жертву.
– Намереваешься схватить нас, молодой господин? А мне вот подумалось – чего бы вам не отдать мне свою отличную повозку. Я притомился идти, повозка мне будет как раз впору. Не сомневаюсь, что у вас там и еды, и вина припасено. Ну-ка давайте все сюда, если не хотите получить наш поцелуй!
Им нечего было терять. Что может сделать закон людям, которых церковь уже объявила мертвыми? Повесить их? Возможно, это было бы делом милосердия, но кто посмеет схватить прокаженного? Прикоснуться к беспалым рукам, чтобы скрутить их веревкой, накинуть петлю на покрытое струпьями горло? Можно ли казнить мертвеца? Живые обкрадывают умерших, забирая частицы их тел в качестве реликвий, теперь выходило, что мертвые ограбят живых.
Нас спас Родриго. Нож, брошенный его рукой, вонзился прокаженному в грудь. Тот вскрикнул и пошатнулся, силясь беспалыми руками вытащить клинок. Потом неровными шагами заковылял вперед, раскрыв рот и раскинув руки, словно хотел утащить нас с собой в могилу, но не дошел и рухнул лицом в грязь. Его спутник уже скрылся среди деревьев. Он не обернулся и не видел, как упал товарищ.
5
СВАДЬБА КАЛЕК
Нам пришлось провести еще много ночей в холоде и сырости. Встреча с прокаженными убедила фокусника, что опасно путешествовать в одиночку, особенно сейчас, когда дороги раскисли от дождей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55