– Я во всем виноват. Если бы я не вышвырнул продавца индульгенций, он бы не вернулся со стражниками. – Юноша стукнул кулаком по стволу дерева. – Какой я болван! Заносчивый тупоголовый болван!
На нем лица не было. Мне захотелось найти слова утешения, чтобы бедолага не казнил себя понапрасну.
– Он бы все равно вернулся. Какой бы доход ни приносила торговля индульгенциями, такие люди всегда хотят больше. Они вечно вынюхивают, на кого бы донести за награду, и церковь не оставляет без внимания доносы своих ищеек. Ты сам сказал, что молитвы и мессы не остановили чуму. Если народ узнает, что схватили нескольких евреев, то поверит, будто ради его спасения что-то делается. Бедный Микелотто! Лучше бы ему и впрямь умереть в дороге.
Мы прибрали, что могли, и снова улеглись в теплой мастерской. Кто-то еще топтался рядом, выбирая себе место для сна, но у меня уже не было сил разлепить глаза.
Второе пробуждение в ту ночь тоже было неожиданным. Мне почудился волчий вой. Родриго, Жофре, Осмонд и Адела сидели. Их тоже разбудил вой. Ученики, вымотанные ночными событиями, спали, прижавшись друг к другу; один из них всхлипывал во сне. Осмонд что-то шептал, пытаясь успокоить Аделу. Все некоторое время прислушивались, потом, так ничего не различив, снова улеглись спать.
Меня малая нужда заставила выйти наружу. Было еще темно. Ветер ревел в кронах; после натопленной мастерской сразу сделалось зябко. Костры под котлами погасли, и лишь горячие уголья тускло алели в темноте. Не знаю, что заставило меня обернуться, прежде чем снова вступить обратно в мастерскую, – наверное, какой-то звук. Наригорм сидела у одного из костров, перед ней были разбросаны руны.
– Поздно, Наригорм. Гадать надо было до того, как явились стражники, теперь уже ничего не изменишь.
– Девять – познанье. Девять ночей на древе. Девять матерей Хеймдалля. Так начала Морриган.
– Что начала?
Она подняла лицо и раскрыла глаза, будто лишь сейчас поняла, что я здесь.
– Одного нет. Нас восемь.
– Что значит – одного нет? – раздраженно вырвалось у меня. – Зофиил вернется, я обещаю. Он не бросит свои бесценные ящики и не сможет унести их на спине.
– Не Зофиил.
Если не Зофиил, то кто? Внезапно мне вспомнилось: Сигнус! Он исчез, едва показались всадники. Наверняка испугался до полусмерти и сбежал. Коли так, он вряд ли вернется.
– Ты о Сигнусе?
Наригорм мотнула головой, ожидая следующей догадки, но у меня не было настроения играть в детские игры. Зачем дрожать на ветру, если можно вернуться в теплую мастерскую и поскорее закрыть глаза?
– Плезанс.
Это имя заставило меня обернуться.
– Ты сказала «Плезанс»? Не мели вздор. Она стояла рядом с тобой все время, что стражники были здесь, с чего бы ей убегать теперь?
Вместо ответа Наригорм указала на руну, которая лежала на одном из кругов. На дощечке была вырезана прямая линия с двумя отходящими под углом косыми чертами, как будто ребенок нарисовал половину сосны.
– Ансуз, ясень, древо Одина. Он висел на древе девять ночей и познал значение рун.
– Какое отношение это имеет к Плезанс?
Взгляд мой остановился на рунах, пытаясь отыскать, что же от него ускользнуло. Ни раковины, ни пера среди них не было, только незамеченная мною раньше увядшая веточка – стебелек с мелкими желтыми цветками. Стонедужник. Он был перевязан грубой красной нитью, какой повитухи приматывают его к бедрам роженицы, чтобы облегчить роды.
Наригорм вновь опустила взгляд к рунам, словно и не слышала мой вопрос.
Внезапный страх вынудил меня сесть на корточки и заглянуть в льдисто-голубые глаза Наригорм.
– Довольно играть, Наригорм, скажи мне, что с Плезанс. Где она?
Девочка долго смотрела на меня не мигая, прежде чем ответить:
– Плезанс нет в живых.
15
ПЕРВАЯ СМЕРТЬ
Мы нашли Плезанс на следующее утро. Хью велел ученикам помочь нам в поисках; один из них и нашел тело. Он был бледен, весь трясся и говорил с трудом, а когда закончил, его вырвало. Только выпив кружку эля, мальчик наконец согласился отвести нас на место.
Мы с Хью, Родриго и Осмондом отправились в лес, оставив Жофре присматривать за Аделой и Наригорм. Примерно через четверть часа, когда у меня уже закрадывалась мысль, что мальчик заплутал или ему и вовсе все примерещилось, он вдруг остановился и указал вперед. Плезанс висела на ветке старого дуба, спиной к нам, однако не узнать ее было нельзя. Мокрая юбка облепила ноги, руки болтались по сторонам, кисти налились кровью и побагровели. Плотное покрывало, без которого она никогда не показывалась, куда-то исчезло, темные волосы мокрыми прядями рассыпались по плечам. Голова была свернута под странным углом.
Она висела в петле из кожаного ремешка, привязанного к длинной веревке. Тело раскачивалось на ветру, и веревка терлась о ветку со звуком, похожим на плач новорожденного. Покуда мы стояли в оцепенении, налетел сильный порыв, и Плезанс развернулась к нам, как живая. Широко открытые глаза, казалось, смотрели прямо на нас. Ученик пронзительно вскрикнул и пустился наутек.
Осмонд первым взял себя в руки. Он залез на дерево и, усевшись верхом на ветку, подполз к веревке, чтобы перепилить ее ножом. Торопиться было некуда: по наклону головы мы видели, что шея сломана. Когда веревка лопнула, Родриго с Хью подхватили тело и уложили на опавшие листья. Незрячие глаза смотрели прямо на нас. Моим первым движением было закрыть их, но веки уже застыли – сказывалось трупное окоченение. Со смерти Плезанс прошло несколько часов.
Шнурок глубоко врезался в шею. Когда Родриго разрезал его и потянул, чтобы снять, мы увидели янтарь, дотоле скрытый под волосами, и лишь тут поняли, что удавка была сделана из подвески, которую носила Плезанс.
– Ей повезло, – сказал Родриго. – Волчий камень переломил хребет. Она умерла мгновенно. Это счастье. Обычно повешенные умирают долго и мучительно.
– Но коли так, значит, ее не втащили на веревке, а столкнули с чего-то высокого.
Осмонд, склонившийся над телом, услышал мои слова и поднял голову.
– Например, с лошади? Может, ее закинули на седло, а потом лошадь отвели в сторону?
Родриго мотнул головой.
– Тогда бы шея не сломалась. Это был резкий рывок. – Он поглядел вверх. – Скажем, если она спрыгнула с ветки.
– Ты думаешь, она повесилась?
Хью, стоящий рядом со мной, шумно выдохнул и перекрестился.
– Бога ради, не говори так, камлот. Уж лучше смерть от чужой руки, чем от своей собственной!
– Может, шею ей сломали сначала, а тело вздернули уже потом, – предположил Осмонд.
– Вряд ли.
Мы чуть не подпрыгнули, услышав сзади голос Зофиила.
– Зачем вешать мертвую? Ясное дело, сама она и повесилась. Такого рода истеричные женщины как раз подвержены приступам черной меланхолии.
Родриго выпрямился и посмотрел на фокусника.
– А где ты прятался всю ночь? Ты что-нибудь знаешь про то, как это случилось?
– С какой стати я должен отчитываться тебе, где был? Я не твой ученик. Но коли уж ты спросил, то я не прятался. Я был в фургоне, оберегал нашу провизию, чтобы ее не разграбили.
– Жаль, что ты не остался и не свел знакомство с продавцом индульгенций, – сказал Родриго. – Вы бы отлично поладили.
Хью переводил взгляд с одного на другого, дивясь их враждебности.
– Может, убийца повесил ее, чтобы подумали, будто она сама себя убила.
– Подмастерье говорит дело. – Зофиил чуть повысил голос. – Кто-нибудь озаботился узнать, где провел сегодняшнюю ночь Сигнус?
Мы переглянулись.
Осмонд проговорил неуверенно:
– Зофиил прав. Сигнус мог…
– Не спорю, человеку, который все делает одной рукой, достанет силы сломать женщине шею. Но чтобы вздернуть на дерево мертвое тело, нужны обе руки. Веревка привязана к суку, а не перекинута через него – значит, туда надо было залезть, как залезал сейчас Осмонд. И у нее нет длинного конца, чтобы тянуть с земли.
– Если тело лежало на лошади под дубом… – начал Осмонд. – Ксанф бы для Сигнуса стояла смирно, как ягненок.
Хью покачал головой.
– Я его видел – безобидный малый. Думаю, он и курице бы шею свернуть не мог. Если ее убили, то, думаю, кто-нибудь чужой. Может, кто из углежогов. Они чудные, живут в лесах месяцами, обычно без женщин. Говорят, от них даже свиньи бегают, и не потому, что боятся пойти на ветчину.
– Или, – тихо добавил Родриго, – она покончила с собой.
Хью взглянул на жалкое тело у своих ног.
– Тоже верно. По закону мы должны поднять тревогу и послать за судьей. Тот определит, какой смертью она умерла и как ее хоронить… да только у нас и так все плохо. Если в свидетели призовут продавца индульгенций, он во всем обвинит нас. А мне надо об учениках думать. Хозяина забрали, близкие их наверняка померли, кроме меня, о мальчишках и позаботиться некому, пропадут ведь с голоду. Тут эту женщину никто не знал, родственники, как я понимаю, ее искать не будут, так что… – Он не договорил, только поглядел на нас умоляюще.
Мне осталось лишь закончить за него:
– Ты хочешь сказать: «Давайте тихо закопаем ее здесь»?
– Нет, Христа ради, только не здесь! – испуганно вскричал он. – Призрак нам покоя не даст! Сама она наложила на себя руки или убили ее, а все равно смерть нехорошая – душа будет мстить и не успокоится, пока не утащит нас всех в могилу. Забирайте ее с собой. Похороните где-нибудь подальше отсюда, чтобы она не могла причинить нам вред, и езжайте вперед, не останавливаясь.
Мы покинули мастерскую еще до полудня. Хью махал нам вслед и желал счастливого пути, однако видно было, что он рад от нас избавиться. В фургоне теперь лежал новый тюк. Мы замотали тело еще в лесу, на случай, если кого-нибудь встретим, и отнесли на поляну. Хью раздобыл несколько старых овечьих шкур, чтобы обвязать тело и скрыть его форму: теперь любой принял бы его за сверток овчин. Хорошо еще, что зимой не бывает мух. Первый раз мы порадовались холодному ветру и дождю, хотя такого мороза, чтобы сохранить покойницу надолго, тоже не было.
На обратном пути из леса Хью и Родриго сразу понесли тело в фургон, а мы с Осмондом направились к Аделе и Наригорм. Здесь мы нашли Сигнуса: он сидел, обняв Аделу единственной рукой, и пытался ее утешить. Осмонд, заметив это, подбежал и оттащил его от своей жены, одновременно вопрошая, где он провел ночь.
Сигнус, как и Зофиил, легко объяснил свое отсутствие. Как только поляна наполнилась стражниками, он сбежал, даже не посмотрев, чьи они, поскольку, естественно, подумал, что приехали за ним. Он углубился в лес, насколько смог, и всю ночь пролежал в кустах. Бежал Сигнус в темноте, куда глаза глядят, не запоминая дороги, поэтому наутро долго не мог отыскать обратный путь и, по его словам, блуждал бы и сейчас, если бы не услышал, как один из учеников зовет Плезанс.
Хотя юноша уже знал, что Плезанс нашли повешенной, говорил он без смущения, явно не допуская и мысли, что его могут в чем-нибудь обвинить. Осмонд по-прежнему смотрел на Сигнуса недоверчиво, однако и он вынужден был признать, что рассказ звучит вполне убедительно – не менее убедительно, чем объяснения Зофиила.
Адела никак не могла прийти в себя. Две женщины обычно готовили вместе, и, хотя Плезанс говорила мало, Адела, всегда болтавшая за двоих, привыкла считать ее кем-то вроде любящей тетушки или наперсницы, с которой можно делиться всеми тревогами и переживаниями.
То, как умерла Плезанс, глубоко потрясло Аделу.
– Она была такая добрая, такая милая, никому дурного не делала. Как с ней могла приключиться такая ужасная вещь?
Ни у кого из нас не было ответа.
Меня более всего тревожило, что, когда Адела осознает потерю, ее горе сменится страхом. Ребенок должен был родиться через три недели, и она безгранично верила в Плезанс. Роды опасное время и для матери, и для ребенка, но Адела убедила себя, что с помощью Плезанс все пройдет благополучно. Теперь мы не знали даже, сумеем ли отыскать приют в гостинице или монастыре, не говоря уже о том, чтобы найти другую повитуху.
Мы не обманули Хью и ехали часа два-три, прежде чем остановились, чтобы похоронить Плезанс, – главным образом из страха, что иначе придется ночевать рядом с могилой. Нам нужно было до темноты выкопать яму и, покончив с этим делом, отъехать достаточно далеко. Выбрать место оказалось непросто. Лесная почва выглядела мягкой, но, стоило копнуть, мы натыкались на сплетение корней. Наконец мы увидели место слева от дороги, где лежали несколько вывороченных бурей старых деревьев, уже наполовину скрытых папоротником, белыми, как кости, древесными грибами и подушками темно-зеленого мха.
Мы принялись кто чем – руками, палками и единственной лопатой, которую Зофиил держал в повозке на случай, если та увязнет в колее, – ковыряться рядом с одним из стволов. К тому времени, как получилась узкая неглубокая яма, частично уходящая под ствол, мы были все в грязи, а одежда насквозь пропиталась запахом прелой листвы.
– На такой глубине звери точно выкопают тело, – сказал Зофиил. – Надо привалить его камнями, а сверху накидать земли и листьев, чтобы ничего видно не было.
Мы положили тело в могилу. Раздался глухой стук – это Родриго опустил на него первый камень.
Адела с криком: «Нет, не надо!» – осела на землю, держась за живот. Осмонд увел ее к фургону, а мы продолжили заваливать тело камнями. Мне подумалось, что мы не столько хотим уберечь его от зверей, сколько, подобно Хью, страшимся неупокоенной души и надеемся таким способом удержать ее в могиле.
Видно было, что земля вскопана, но могилу закрывал от дороги поваленный ствол. Пройдет день, и разворошенная листва на ней поблекнет, сольется с лесным ковром, а к весне холмик осядет и сделается совершенно неразличим.
Мы закончили, но казалось неправильным просто так развернуться и уйти. Мой взгляд невольно устремился к Наригорм. Девочка бесстрастно смотрела себе под ноги. Она не пролила ни слезинки по женщине, которая столько для нее сделала. Даже Зофиил был пусть не убит горем, но хотя бы потрясен случившимся, Наригорм же следила за похоронами с равнодушным любопытством, будто смотрит, как муравьи едят раздавленную лягушку. Почувствовав мой взгляд, она подняла лицо и посмотрела мне прямо в глаза.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55