– Ого! – хмыкнул Спенсер.
Как только я уселся, Тереза встала и пошла прочь. Мы со Спенсером тупо смотрели ей вслед. Когда до нас дошло, что она не вернется, мы тоже тронулись с места и прошагали два квартала до мороженицы «Строе», ни слова не сказав друг другу, пока не пересекли парковку мини-мола.
– Похоже, она малость не в себе, – сказал Спенсер.
– Да уж.
По правде говоря, меня всегда поражало в ней то, что она была гораздо больше «не в себе», чем я, а это кое-что да значит.
Когда мы доели мороженое, Спенсер позвонил матери, чтобы она за ним заехала, а мне велел идти домой. Я сказал, что могу подождать, но он настаивал. Дескать, его мать не из тех женщин, с которыми можно знакомиться при случайных обстоятельствах. И я ушел.
На следующий день Джон в школе не появился, однако Спенсер с Терезой сели на свои обычные места, и мы продолжали обмениваться шутками, пикироваться и цеплять друг друга все более по-свойски.
В выходные моя мать собралась постричь траву, но вскоре, бросив газонокосилку, в панике влетела в дом, принеся на ногах несколько «желтых жилетов». Она чертыхалась и хохотала, корчась на диване, пока мы с Брентом отпаивали ее ар-си-колой, а отец извлекал жала, смазывал ранки бальзамом и увещевал ее точно таким тоном, которым он обычно разговаривал с проводками, когда мастерил стерео. Остаток утра я просидел на крыльце, слушая свирепое шипение «желтых жилетов», роившихся над ямкой на нашем газоне.
Я все еще сидел на крыльце, когда у нашей подъездной аллеи появились Фоксы: сам мистер Фокс и Барбара. Мистер Фокс был в джинсах и белой парадной рубашке, очень тесной в талии. Барбара плелась за ним в шортах. Загар у нее уже сошел, но не совсем, и воспоминание о том, как ее нога лежала на моей, отвлекло мои мысли от ее отца и от того, что мне в нем может нравиться.
– Доброе утро, Мэтти, – сказал мистер Фокс. В нем что-то изменилось. Не знаю, что именно.
Барбара выглянула из-за его плеча. Потом вяло улыбнулась.
– Вот, караулю осиное гнездо, – сообщил я, махнув рукой.
Отец открыл сетчатую дверь. Я увидел, как мать за его спиной приподнялась на локтях посмотреть, кто пришел.
Мистер Фокс явно поработал расческой. Даже на его теле волосы казались приглаженными. Глаза у него были не такие красные, как обычно, скорее даже розовые, цвета новой кожи вокруг болячки. Через несколько месяцев, подумал я, у мисс Эйр глаза, наверное, будут такими же.
– Я тут был на собрании алкоголиков, – сказал он отцу. – У меня есть поручитель, ну и все такое.
– Браво, Фил! – похвалил отец; в его голосе прозвучало радушие и облегчение.
Вздохнув, мистер Фокс потрепал меня по голове и направился в дом.
– Идешь, Барбара? – спросил он не оборачиваясь.
– Нет, – ответила она и села рядом со мной. Она пробормотала что-то еще, но я не расслышал. Что-то вроде: «Иди ты в баню!»
Когда они вошли, мистер Фокс спросил отца, нельзя ли оставить сетчатую дверь открытой. Барбара застонала и уронила голову мне на плечо. Ее черные волосы рассыпались по моей груди.
– Что, тяжело дома? – спросил я, млея от прикосновения ее щеки и волос. Она быстро выпрямилась.
– Теперь я вспомнила, почему ты мне понравился, – сказала она и погладила меня по спине. Потом пробормотала: – Тяжело у него дома. Даже не знаю, почему я еще здесь. Я ведь потому и уехала. Мне приходится выманивать его из постели, говорить, что все хорошо и что все будет хорошо, стоять у двери в ванную и сюсюкать с ним, чтобы он смог…
Она осеклась на полуслове. Я затаил дыхание, словно подслушивая взрослые разговоры о том, чего мне, может, вовсе не хотелось знать.
Из дома доносился голос мистера Фокса. Говорил, главным образом, он – путанно, бессвязно, как школьник, пересказывающий содержание книги, и ко мне вдруг незаметно подкралась грусть. Я смотрел на ос, на залитые полуденным солнцем деревья и крыши и представлял, как люди катаются по всему миру – Вьетнам, Африка, Ферндейл, – а потом снова закатываются в свой дом, как шарики в «Лабиринте», а иногда мир переворачивается, и кто-то проскальзывает из старой канавки в новую, которая может привести либо опять к началу, либо к концу, но только не к выходу. Выхода вообще нет.
– Спой мне, – попросил я.
И Барбара, которая, я вдруг это понял, даже не заметила, что я прижался коленом к ее ноге – впрочем, я и так это знал, но до того момента был слишком мал, чтобы предаваться мечтам, – сказала:
– Давай. Только ты должен мне подпевать. По типу «зов – отклик». Вот так. – И для примера она пропела: – Йе-е, йя-ха-ха-ха-ха-а-а!
Барбара слегка прочистила горло и покрутила головой.
– Это о возвращении в деревню после удачной охоты, – пояснила она и улыбнулась, но улыбка получилась вымученная, как будто Барбаре было больно.
Первые несколько раз ей приходилось меня подталкивать, когда я пропускал свою партию, но вскоре я наловчился подхватывать. Мало-помалу мы вошли в ритм. Барбара нанизывала куплет за куплетом, и они трепались на ветру, как простыни на веревках, а я шел следом и пришпиливал их припевом. Куплеты оставались неизменными, но они меня очаровали, да и ее тоже. Мы все еще сидели на ступеньках, раскачиваясь в такт мелодии, когда на нашу подъездную аллею вполз джип доктора Дорети.
Обычно доктор Дорети не заглушал мотор, высаживая Терезу. Но сегодня он его выключил и вместе с Терезой и Спенсером спрыгнул на лужайку. Я и забыл, что они должны были приехать. Мы собирались навестить в больнице Джона, а потом отправиться в «Мини-Майкс», чтобы я мог всех обойти на своем «Мустанге».
– Я хочу познакомить тебя с моим другом Спенсером, – сказал я Барбаре, кивнув на джип. Меня распирало от гордости – ведь она увидит, что у меня есть чернокожий друг, – и в то же время я стыдился этого чувства.
– Не его ли отец пишет для «Крима»? – спросила она.
– А ты откуда знаешь? – удивился я, но Барбара не ответила.
Доктор размашисто зашагал прямо к нам, но на полпути Тереза оторвалась от Спенсера, ступила на газон и, согнув в коленях свои невероятно белые ноги, стала разглядывать «желтожилетников».
– Эй! – окликнул ее отец. По его лицу пробежала странная гримаса – то ли удивления, то ли страха, то ли чего-то еще – и тут же исчезла, быстро как тень.
Сидя на корточках и не обращая на него внимания, Тереза подняла глаза и самодовольно мне улыбнулась. Это самодовольство, как мне показалось, относилось к ее отцу. Я начинал пересматривать сложившееся у меня за многие годы впечатление об Объединенном фронте Дорети.
Барбара моментально умолкла и что-то пробормотала. Но на сей раз я все услышал. Она прошептала: «Вот стервоза!» И снова запела. Без моего припева ее мелодия закувыркалась в воздухе, цепляясь за сосны, а потом просто исчезла. Мистер Фокс, не переставая болтать, продвигался к выходу. Мама слезла с дивана и захромала вслед за ним, приговаривая:
– Очень приятно было увидеть вас таким, Фил. Приходите во вторник. Не забудьте захватить салат.
– Спасибо, Джо, спасибо, – повторил мистер Фокс отцу и вышел на улицу, покачивая головой; кадык у него дергался над волосами на шее, как будто он никак не мог что-то проглотить.
– Ну, привет, Фил, – сказал ему доктор Дорети, поднявшись на крыльцо. Мне он сказал: «Мэт!» – а Барбаре ничего не сказал. Барбаре он улыбнулся.
Она продолжала петь.
Мистер Фокс потрепал меня по голове. Руки у него дрожали. Я заметил, как он расправил плечи, и посмотрел на доктора, и мне вдруг показалось, что он сейчас ему врежет. Но он лишь сказал: «Дорети!», задержав на нем взгляд слезящихся глаз.
– Она что, колдует? – спросил Спенсер, плюхнувшись на ступеньку по другую сторону от меня и скрестив свои краснолапчатые ноги.
– Нет, это гриот, – ответил я.
Барбара замолчала. Не насовсем – только прервалась. Я поинтересовался, есть ли у этих песен конец.
– «Гри-о», Мэтти. «Т» не произносится, помнишь? А грио – это такой человек. Сказитель.
– Значит, ты грио? – спросил у нее Спенсер.
Она снова улыбнулась, и снова улыбка получилась вымученной. Ее взгляд запорхал по верхушкам деревьев. «А вдруг ей все-таки откроется выход», – подумал я.
Барбара поднялась и взяла отца за руку.
– До встречи, – сказала она, обращаясь главным образом ко мне, и они не спеша зашагали к дороге.
Доктор Дорети кивком попрощался с Фоксами и обернулся как раз в тот момент, когда Тереза медленно протягивала палец к осиному гнезду на газоне.
– Тер-Тер, девочка! Ну-ка марш оттуда! – приказал он.
Тереза отдернула палец, но не поднялась и даже не посмотрела в нашу сторону.
Очень часто, вспоминая Терезу, я вижу ее именно такой: как она, сидя на корточках спиной к нам, рассматривает что-то давно мне знакомое, но видит в этом что-то совершенно другое.
К моему удивлению, доктор Дорети принял приглашение моих родителей зайти выпить лимонаду. Не помню, чтобы он когда-нибудь бывал у нас дома. Приглашать-то его приглашали, но он никогда не заходил. В окно я увидел, как отец похваляется перед ним своими кургузыми динамиками на таких же кургузых подставках. Доктор лишь рассеянно кивал. Вряд ли из этих штуковин когда-нибудь польются дивные звуки. В отличие от масок доктора Дорети, они не служили никаким мифическим целям.
Через несколько минут родители вернулись к двери. Тереза все еще разглядывала осиное гнездо, а Спенсер побрел к дренажной канаве. В воздухе повисла какая-то тяжесть, затеняя все мрачным покровом. Никто из нас не горел особым желанием продолжать беседу. А Тереза вообще не отличалась разговорчивостью.
– Папаша меня как-то беспокоит, – заговорил доктор Дорети. – Диковат немного. Чем он занимается? Пишет для «Крима»? Но, по ее словам, он практически нигде не бывает, это правда? – Он бросил взгляд на меня, потом во двор, и мне вдруг показалось, что они говорят об отце Спенсера. Это меня покоробило и даже разозлило.
– Фил так всего боится, – сказала мама и хотела почесать ногу, но отец остановил ее, тронув за руку.
– Барбара тоже напугана, – вступил он.
То, что он заговорил о Барбаре, да еще и с доктором, мне тоже не понравилось. Было в этом что-то непорядочное, вроде предательства.
– Боюсь, в семьях алкоголиков это обычное дело, – констатировал доктор Дорети.
– По-моему, он крепко сел ей на шею, – сказал мой отец.
Доктор Дорети кивнул, но промолчал, а мама вздохнула и взяла отца за руку. Странно было видеть его участвующим в подобного рода дискуссии. Он никогда никому не перемывал косточки и не ходил в боулинг, редко звонил друзьям, да и вообще вряд ли признавал кого-то вне дома. Но иногда он говорил удивительные вещи. Так было и на этот раз.
– Она его распустила. Ей противно, но она все равно сидит при нем, а он никогда не прекратит…
– Она сама должна это прекратить, – тихо сказал доктор. – Ради самой себя. И как можно скорее.
Что примечательно, во время разговора взрослые точно так же обменивались взглядами со мной, как и друг с другом. Я чувствовал себя сильным – привилегированным. Мне еще не хватало восприимчивости, чтобы познать или постичь то преступное горько-сладкое удовольствие, которое мы зачастую испытываем при обсуждении близких друзей в их отсутствие. Но я его ощущал.
В ту осень мне иногда снилось – а может, грезилось, – как мед заливают бензином, поджигают, и он чернеет в огне. Мне снилось что среди нас витает что-то гигантское и невидимое. Прошлой зимой Снеговик похитил двух детей, мальчика и девочку. У него еще не было имени, но он существовал и словно оса носился в тревожном, голодном воздухе.
1994
Звуков банджо на нашем автоответчике уже не было, и сообщение предназначалось исключительно мне. «Северо-западные авиалинии, рейс двести пятьдесят два, Мэтти, девять двадцать пять завтра утром. Либо прилечу, либо нет».
Пожалуй, надо срочно это обмозговать, думаю я, потому что мне чертовски необходимо разобраться в себе до того, как она сюда доберется. Но я опаздываю на ланч, я мерзну, и мне еще надо найти «У Ольги». Когда я был в этом кафе последний раз, оно представляло собой ларек со скамейками, из которых мы со Спенсером соорудили барьеры как часть нашего первого «сприцепингового» десятиборья. Преодоление их со связанными ногами – моя правая с его левой – подразумевало запрыгивание на сиденье скамейки, затем на спинку и соскок, что нам никогда до конца не удавалось. Спенсер все валил на меня: дескать я не могу нормально поднять ногу, и, пожалуй, он был прав.
Впереди показался флажок с торговой маркой «У Ольги», бьющийся на ветру. По вкусу это будет обычный сувлаки, пронеслось в голове, такой можно купить и в моле. Я уже пожалел, что не предложил встретиться где-нибудь в другом месте. У моих ног искорки солнечного света посверкивают во льду, словно личинки асцидий. Над деревьями плывут звуки каллиопы, идущие от новой карусели с табуном белоснежных лошадок. Я пытаюсь представить рядом свою жену, пытаюсь ощутить в своей руке ее ладонь – как она потеплеет, когда я буду показывать ей каменную черепаху, мой старый дом, цитадель Дорети. Но в этот момент Лора кажется мне такой же нереальной, как и те люди, на поиски которых я сюда приехал. Со свежевыкрашенной зеленой скамейки на автобусной остановке перед кафе «У Ольги» поднимается Джон Гоблин и приветствует меня тростью. Я издаю хнычущие звуки, но не останавливаюсь и даже умудряюсь избежать заметного снижения скорости, поднимая руку в знак приветствия. Волосы у него потемнели и приобрели бронзоватый отлив, но чуб падает на лоб все той же взъерошенной волной. Джон все такой же стройный, но не так чтобы мускулистый, скорее точеный – этакая стальная пружина в рабочей жилетке. На жилетке поверх нагрудного кармана значится «Джон», из кармана торчат отвертки.
– Господи, Мэтти, да ты совсем не изменился, – говорит он, протягивая свободную от трости руку, затем издает это свое гоблиновское «Ух-ух-ух!».
Я смеюсь, несмотря на сжатие в груди, с облегчением обнаружив, что насмешливое добродушие Джона еще способно сломить всякое сопротивление.
– Прости, я опоздал.
– Ты не опоздал. Это я пришел слишком рано. Разволновался, знаешь ли.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44