На вторую ночь после исчезновения близнецов Кори мне приснился мой первый кошмар о Снеговике.
Поскользнувшись на льду, я приземляюсь у подвального окна. Заглянуть в него – все равно что заглянуть в озеро. Я не хочу, но заглядываю. Сквозь снежное сияние я вижу волосатого мужчину в красной лыжной куртке и младенца с кляпом во рту, привязанного к спинке высокого стула и гладкого, как гуттаперчевая кукла. Только это не кукла. Волосатый то и дело наклоняется над младенцем, что-то нашептывая, и всякий раз, как он выпрямляется, младенец становится все более блестящим и все меньше похожим на человека. Под конец волосатый поворачивается ко мне. Лицо у него красное и плоское, как знак «СТОП».
На следующий день я впервые увидел лицо Снеговика наяву. Оно красовалось на телеграфных столбах, на почте, в газетах, в окнах жилых домов. Женщина, которая видела похитителя, была не в состоянии сказать что-то определенное о его внешности, не считая длинных волос, но полицейский художник уже набросал его лицо, отталкиваясь от психологических портретов, и лицо это было поразительно похоже на лицо, описанное женщиной: заштрихованные углем глаза и размытый бесформенный рот. Лицо эмбриона в начальной стадии формирования.
Миссис Кори предстала перед публикой только один раз, в субботу после похищения. На обеих щеках у нее были странные впадины, как будто ей собирались вставить мундштук и пристегнуть удила. Волосы падали на один бок плавной темной волной, а с другого были гладко зачесаны. Не знаю, то ли из солидарности, то ли из сострадания, но всю следующую неделю десятки женщин ходили с такой же прической.
Миссис Кори не плакала. Она смотрела в камеру из собственной гостиной, не обращая ни малейшего внимания на Ларри Лорено. У Ларри это был первый «горячий» репортаж, и ради такого случая он появился на экране не в джинсах и кепке «Тигров», в которых его привыкли видеть зрители программы «В объективе Детройт», а в темно-синем костюме. Он постоянно ерзал на стуле, словно не зная, куда девать руки. Казалось, прошла целая вечность, а миссис Кори еще не проронила ни слова.
– Леди и джентльмены, – нервически проговорил Ларри, но камера не ушла с лица миссис Кори. – Мы бы хотели сделать эксклюзивное заявление. Миссис Кори?
– Что еще за эксклюзивное заявление, черт возьми? – гаркнул мой отец.
Миссис Кори открыла рот, закрыла рот. Наконец – по-прежнему без единой слезинки – она прочистила горло, поморгала и мягко сказала:
– Прощайте, мальчики.
Потом встала и побрела из комнаты.
– Мэтти, марш в постель, – приказал отец, а мать заплакала.
До этого взрослые в основном казались перепуганными, сидели, съежившись от страха, по домам или за рабочими столами и тискали нас при каждой возможности. Но теперь они злились.
Помню, как-то вечером бригада специального выпуска внезапно прекратила демонстрацию карты пригородов и врубила прямое включение: на перекрестке Телеграфной и Долгоозерной толпа женщин из соседних домов атаковала синий «гремлин», притормозивший на красный свет. Они выволокли с водительского места какого-то студента и, хватая с обочины кто куски льда, кто гравий, принялись бомбардировать машину. Это продолжалось сорок пять минут – причем из проезжавших мимо автомобилей тоже выскакивали люди и присоединялись к толпе, – пока кто-то не притормозил у «Крюгера» и не вызвал копов, которые прибыли на место происшествия со скоростью света и разогнали женщин дубинками. Затем они схватили яростно сопротивлявшегося студента, пригнули его лицом к покореженному капоту, нацепили наручники и вскрыли ломом багажник его разгромленной машины.
– А знаете, – обратилась к репортеру одна из женщин – ненакрашенная, босая, в одном банном халате, она была похожа на сомнамбулу, – я ведь даже не заметила этого парнишку. Я просто хотела уничтожить машину.
На следующий день по дороге из школы мы все молча сидели в автобусе и слушали, как один парень рассказывал ведущему ток-шоу радиостанции «WJR», как за день до описанного события его раз десять останавливали за шестнадцать часов и приказывали выйти из машины, притом что его «гремлин» был вовсе не синим. А в это утро полиция даже не стала дожидаться, пока он выйдет из дому, а нагрянула к нему в пять утра с ордером на обыск в гараже.
«Меняй тарантас, мудила», – посоветовал ему на прощанье ведущий и отключился.
Набеги сумерек на наши владения стали заметно короче. Однажды вечером, когда пришло время накрывать на стол, мы с Брентом тайком выскользнули из дому и принялись бросаться снежками; солнце опустилось за сосны, рассекая их красно-белыми лучами. Холодный воздух заползал в варежки и сковывал запястья. В наших снежных баталиях обычно побеждал брат, но в тот вечер я наскреб две горсти снегу и набросился на него. К тому времени, как он оправился от шока, я уже стоял перед ним нос к носу и запихивал лед ему за шиворот. Он повалился на газон и сдался. Потом мы выбежали на улицу и двинулись к центру квартала, прошли мимо пустого и темного дома Фоксов и под конец устроили засаду в дренажной канаве у новой автобусной остановки на дороге к Сидровому озеру. Фоксов мы вообще редко видели в последнее время. Я вспомнил, как встретил Барбару у Дорети, и мне взгрустнулось.
– А что ты будешь делать, если он появится? – прошептал Брент.
Мимо пропыхтел фургон, за ним показался старый «камаро» темно-синего цвета, весь в ржавых пятнах; лицо водителя было скрыто затемненными стеклами. Далеко позади раздался пронзительно ясный голос нашей матери.
– Мальчики! – позвала она. Потом еще громче и отчетливее: – Мальчики!
Мы оба уловили тревогу в ее голосе – характерные панические модуляции. Брент тут же вскочил на ноги. Увидев, что я продолжаю сидеть, он пихнул меня в бок.
На самом деле я вовсе не хотел, чтобы Снеговик появился. Но я мог представить себе, что будет, если я исчезну, мог даже предположить, что будут говорить в школе – все, кого я знаю. Мне очень хотелось узнать, что говорит Снеговик, заманивая свою жертву. Более того, мне хотелось услышать его голос. Возможно, я его уже слышал – слышал, как он зовет меня из снежного вихря, этот Дудочник с угольками вместо глаз.
Брент снова меня пихнул, тогда я поднялся и дал ему сдачи. И мы, крича и размахивая руками, бросились наперегонки к матери, которая в одних чулках стояла по голень в снегу у края нашей подъездной аллеи.
1977
В следующие выходные, как раз перед тем, как обнаружили близнецов Кори – их тела мирно покоились на лужайке гольф-клуба в районе Кленовых холмов, – мы со Спенсером в последний раз появились у Дорети вместе. Мы пришли в шесть часов, и Барбара накормила нас макаронами с сыром, усадив за кухонный стол под двумя одинаковыми масками «песьих морд» с обнаженными черными клыками. Волосы Барбары кольцами лежали на плечах; случайные завитки, похожие на морских коньков, выбивались из-за ушей и падали на щеки. За обедом она улыбалась мне, как всегда, без видимой причины. Улыбка была усталая, и улыбались скорее глаза, чем губы, но мне все равно было приятно. Со мной лично Барбара практически не разговаривала, только один раз, передавая тарелку, тронула меня за руку и спросила, что нового я нарисовал за последнее время. Со Спенсером она тоже не разговаривала. Зато с Терезой, к моему вящему изумлению, щебетала не переставая. В последний раз, когда я видел их вместе, они чуть не располосовали друг дружку коньками. К тому же за последние недели никому из моих знакомых не удавалось поговорить с Терезой даже в одностороннем порядке. А если такое и случалось, то, насколько я могу судить, беседа ограничивалась одной-двумя фразами. Барбара говорила о фигурном катании, о недокрашенной стене в спальне для гостей, о джипе доктора Дорети, об африканской книжке под названием «Ничто не вечно», которую она ей подарила.
– Тяжелый человек, – сказала Тереза, набив рот макаронами.
Я решил, что она имеет в виду какого-то персонажа из этой книги.
Барбара согласно покивала головой, сложила руки на груди и повторила:
– Тяжелый.
Потом бросила взгляд в мою сторону и улыбнулась.
Щемящее чувство охватило меня, когда я встал ополоснуть тарелку. Не знаю, что было причиной – может, что-то в улыбке Барбары, с которой она поглядывала на меня, непринужденно болтая с Терезой; может, воспоминание о том, как Барбара пела мне, сидя рядом со мной у нас на крыльце, а может, то, что она готовила нам обед в этом доме, – но я вдруг, сам того не ожидая, ляпнул:
– Он тебе не подходит.
Мои слова сделали свое дело – кажется, я добился чего хотел. Барбара дернулась и посмотрела на меня в упор. Улыбки как не бывало.
– Кто это – он? – спросила она. – Что ты, черт побери, о себе возомнил?
Я задрожал, пытаясь сообразить, что я натворил и как теперь все исправить. Тереза и Спенсер притихли, их лица застыли, как маски на стенах. Зазвонил телефон. Никто не пошелохнулся.
После четвертого звонка я спросил:
– Ответить? Барбара? – Я с трудом сдерживал слезы.
Она промолчала, и тогда я встал и приложил трубку к уху.
– Квартира Дорети, – проговорил я печально-усталым тоном нашего школьного секретаря.
– Мэтти, Барбара там? – услышал я голос своей матери и заморгал от удивления.
– Мам?
– Мэтти, дай мне Барбару. Быстро.
Я протянул трубку Барбаре и по выражению ее лица понял, что она сейчас выбьет ее у меня из рук.
– Прости, – пролепетал я дрожащим голосом. – Это моя мама.
Барбара взяла трубку и чуть-чуть смягчилась.
– Алло! – ответила она непривычно глубоким голосом.
Довольно долго она стояла молча, вперив взгляд в стену.
– Пошел он на хуй! – выпалила она наконец.
У меня челюсть отвисла. Я посмотрел на Спенсера – у него тоже. А Терезу аж передернуло.
– На хуй! – заорала Барбара, но тут же сказала: – Ладно, ладно, сейчас приду. – Она шваркнула трубку и пулей вылетела из комнаты.
Нам было слышно, как она роется в стенном шкафу в гостиной. Я хотел было побежать туда, но меня остановила очередная пропасть, разверзшаяся между моей жизнью и жизнью взрослых, и не к кому было обратиться за помощью.
– И ей позволили быть твоей нянькой? – прервал мои размышления Спенсер.
– Заткнись, – отрезал я.
– Так что там за чертовщина?
– Не знаю.
Тереза вдруг встала, будто кто-то нажал на спинку стула и он сработал, как катапульта, выпустила воздух и вышла из кухни. Я последовал за ней, Спенсер тоже. Она подошла вплотную к Барбаре и остановилась, молча глядя ей в спину. Барбара надела пальто и набросила на голову капюшон. Лицо у нее раскраснелось, в глазах стояли слезы.
– Мне надо уйти, – сказала она Терезе.
Я не поверил своим ушам. Она хочет оставить нас одних! Все молчали.
– Куда? – вырвалось у меня.
Слезы хлынули у нее из глаз.
– Мой папа, Мэтти. Мой чертов отец. Он выбил все окна в нашем доме. Теперь бродит с ружьем по кварталу, и я должна его найти, пока он не начал палить по окнам чужих домов, а то полиция решит, что он представляет угрозу для других и попытается его остановить. Если они поднимут шум и потребуют бросить оружие, он вряд ли подчинится. Псих ненормальный! Вы тут без меня не пропадете, ребята? Доктор явится с минуты на минуту. – С этими словами Барбара открыла входную дверь и, не глядя на нас, добавила: – Будьте умницами, дети. Пожалуйста. – Она вышла на крыльцо и стала закрывать дверь.
Я не хотел, чтобы она уходила, и не знал, что сказать. С каждым днем мир все больше и больше кренился на бок, и вот уже с края начали соскальзывать люди, которых я знал всю жизнь.
– Пошли, – сказал я.
Дверь на полпути остановилась, и в проеме повис профиль Барбары, окутанный паром ее дыхания, словно это была ее маска, отлитая из зимнего воздуха. Если маска будет впору, подумал я, то Барбара уже никогда ее не снимет.
– Оставайся здесь, Мэтти, – сказала она. – Присмотри за Терезой и Спенсером. Я на тебя рассчитываю. Когда придет доктор, скажи ему, что произошло. И пусть он позвонит твоей матери.
– Может, нам пойти туда всем вместе?
– Даже не думай! – Ее голос стал тверже. – Твоя мама не захочет, чтобы ты выходил на улицу, когда тут такое творится. Я, между прочим, тоже.
Мне хотелось задержать Барбару еще на несколько секунд, но она уже скрылась за дверью и поворачивала ключ в замке.
В то же мгновение нас обступила удушающая тишина дома Дорети. Спенсер с Терезой стояли на коленях на диване у окна гостиной, и я присоединился к ним. Мы смотрели, как Барбара садится в свой «пинто», резко выруливает на дорогу и исчезает за поворотом. В сиянии огней на крыльце обледенелые почки мелко подрагивали на деревьях, и казалось, вот-вот распустятся.
Поначалу мы были настолько озадачены и встревожены происходящим, что занялись мытьем посуды. Тереза в обычном оцепенении счищала с тарелок остатки еды и складывала их штабелями. Я мыл. Спенсер вытирал. В темном окне над раковиной маячили наши отражения, похожие на марионеток театра теней, болтающихся на снежных нитях.
– Неужели мистер Фокс и правда может кого-то убить? – спросил Спенсер, обращаясь к нам обоим.
Я отрицательно покачал головой и сказал:
– Разве что самого себя. Так говорила моя мама. – Но сам я не был в этом уверен.
Тереза лишь пожала плечами и вернулась к своим тарелкам. И только минут через двадцать, когда вся посуда была расставлена по полкам, до нас вдруг дошло, что весь дом в нашем распоряжении. Мне уже случалось оставаться дома без родителей: несколько раз с Брентом и раз или два с Джоном Гоблином и Джо Уитни. Но не с девочкой, и не в этом доме, и не после того, как Снеговик перестал быть абстракцией.
– Надо этим воспользоваться, – изрек я, и с этого момента события стали развиваться с невероятной скоростью.
– «Битва умов», – предложила Тереза, заметно оживившись. – Я знаю, где папа держит свой блокнот.
Тоже неплохо – открытый вызов доктору, к тому же более дерзкий.
– «Убийство в темноте», – предложил я. Они в изумлении уставились на меня. Первым очнулся Спенсер:
– К хуям. Не сегодня.
– «Убийство», «Убийство»! – подхватила Тереза и помчалась за фонариком.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44