– За каким еще делом? – спросил Спенсер, но голос у него изменился, и он перестал приплясывать от холода.
– По подготовке операции «Тереза».
– А точнее?
– Потом. А пока идем со мной, – приказал я и вошел во двор Фоксов.
– Какого хрена! – проворчал Спенсер, но все-таки потопал следом.
Я не мог унять дрожи, не мог устоять на месте и не вполне понимал, что делаю. Знал только, что мистер Фокс мертв и что этот дом был еще одним местом, где я раньше так часто бывал и где теперь мне бывать запрещено.
Обогнув дом с тыла, я нашел ключ от задней двери, который был прикреплен скотчем снизу скамейки у столика для пикников, – именно там, где его всегда прятали на моей памяти. Я отодрал его и передал Спенсеру.
– Откуда ты знаешь, что ключ здесь?
– Это дом Барбары. Я все время ходил сюда, когда она была моей нянькой.
– Мэтти, твоя мама наверняка уже дома.
– Нет еще. Кончай ныть.
Замок был старый и местами обледенел, так что понадобилась не одна попытка, чтобы повернуть ключ. Наконец дверь подалась, и на нас пахнуло плесенью. Когда я закрывал дверь, ближняя штора всколыхнулась, но больше никакого движения не было. Даже тени не шевелились. Я так сильно дрожал, что стал раскачиваться из стороны в сторону, чтобы не закричать.
– Жуть, – сказал Спенсер. – Если бы с нами была Тереза, можно было бы поиграть в «Убийство в темноте».
Он немного проникся духом ситуации и теперь крадучись двинулся в сторону кухни.
Я остался у входа. Мне не было страшно, но я не мог раздышаться. Я думал о том, как Барбара смеялась надо мной, лежа в траве, думал о синяках под глазами мисс Эйр, о ее гипсовом ошейнике, думал о синем «гремлине», рыщущем по заснеженным улицам, как сбежавшие львы, и о том, что у меня впервые в жизни появился лучший друг. Потом я стал думать о Терезе, о ее ленточке в волосах, о том, как она, разинув рот, стояла на коленях у раздавленного тела мистера Фокса, и о разных других бессвязных вещах.
Терезе нужна моя помощь. Ее отец был слишком горд, Барбара слишком раздражена, мисс Эйр слишком ожесточена, а миссис Джапп слишком ослеплена умом Терезы, чтоб хотя бы увидеть крутой обрыв, к краю которого она приблизилась, не говоря уже о том, чтобы оттащить ее оттуда.
– Спенсер, – окликнул я, преисполнившись какого-то бешеного спокойствия, – а что, если сейчас сюда подъедет синий «гремлин»?
Я обошел желтый диван, стеклянный кофейный столик, в котором ничего не отражалось, кроме толстого слоя пыли, и притормозил у нашей с Барбарой фотографии на стене. Это была часть коллажа из детских снимков, объединенных одной рамкой. Барбара выглядела этаким подростком, неуклюжим и нескладным, а я был вылитый Брент в пятилетнем возрасте, только чуть ниже ростом. Барбара в купальнике, я в плавках. Мы сидели на берегу Сидрового озера в один из пасмурных дней. Барбара смотрела на воду. Я смотрел на Барбару. Ни я, ни она не улыбались.
– С чего ты вдруг об этом? – спросил Спенсер. Он плюхнулся в коричневый виниловый шезлонг и исчез в клубах взметнувшейся пыли. Я улыбался и в то же время дрожал как безумный.
– А что, если тебя поймает Снеговик?
Спенсер не отвечал. Он барабанил кулаками по подлокотникам, вздымая в воздух новые клубы пыли.
– Пуфф! – сказал он.
– Я серьезно, Спенсер. Что, если тебе исчезнуть? Что, если я сейчас пойду домой и скажу маме, что тебя похитил Снеговик?
Спенсер перестал колотить по подлокотникам. Подождал, пока не улеглась пыль. Потом посмотрел на меня и сказал:
– Что за чертовщину ты несешь, Мэтти?
– Она ведь и твоя подруга.
– Она? Кто это – она?
– Тереза. Слушай, что, если я скажу маме, что мы играли в снежки у автобусной остановки и ты побежал во двор Дорети, а когда я оглянулся, то увидел, что Тереза машет мне из окна, тебя же нигде не было, только по дороге на Сидровое озеро тащилась эта ржавая синяя колымага. А ты как сквозь землю провалился.
Спенсер уставился на меня, разинув рот.
– Ты что, спя…
– Кому-то придется поговорить с Терезой, – перебил я. – Она ведь могла что-то видеть, а я скажу, будто мне показалось, что она хотела мне что-то сказать. Им придется меня впустить, понял? У них не будет выбора. Доктор не сможет их остановить.
– Дай подумать. – Спенсер закрыл глаза и тут же открыл. – Ладно. Хватит. Я хочу есть. Пошли.
Он поднялся и направился к парадной двери. Я крепко схватил его за руку и потащил назад.
– Оу! – взвыл Спенсер, вырывая руку. – Хорош цепляться!
Однако процесс уже пошел. Я потерял всякий контроль в своем маленьком мире. А возможно, я вообще его не имел. Но я знал, что могу все устроить. И что смогу добраться до Терезы с помощью Снеговика.
– Мы должны ей помочь. Она в большой беде, Спенсер.
– И ты вообразил, что мы сможем ей помочь, если сами окажемся в еще большей беде?
– Ты видел, как она стояла на коленях возле мистера Фокса. Даже не возле него, а прямо в нем. Поверь, Тереза правда на пределе. С ней правда что-то не так.
– Знаю, Мэтти. Все это знают.
– Ты видел ее отца. Ты знаешь, как он хочет, чтобы она всегда и во всем была первой. Ты видишь, как она ведет себя в школе. Все в классе смотрят на нее как на чеканутую.
– Она и так чеканутая.
Я тряс Спенсера за руку, додумывая все на ходу и не переставая дрожать.
– Всего на один вечер. Как только я повидаюсь с Терезой, я тебя заберу. На пару часов, Спенсер. Самое большее – до утра.
– А как же моя мать?
– Твоей матери не будет до воскресенья.
Фыркнув, Спенсер выдернул руку и отступил назад; мы оба выглянули в окно. Сквозь пелену снега дома и деревья моего родного квартала выглядели размытыми цветными пятнами. Ни один из моих снов не казался мне менее реальным, чем мой нынешний пробуждающийся мир с его мертвыми соседями, поющим снегом и пропавшими девочками.
– А почему бы нам не остаться тут вместе? – спросил Спенсер, и я с трепетом, и радостным, и в то же время вызывающим слабость в коленях, почувствовал, что он начинает сдаваться. Я хотел, чтобы все получилось, как никогда не хотел ничего другого. Я знал, что из-за этого у меня будут большие неприятности. Зато это может помочь мне увидеться с Терезой. Должно помочь.
– Потом я все объясню родителям. Они поймут. Они тоже за нее боятся. – Мы еще немного постояли, чувствуя, как откатная волна наших замыслов засасывает нас в совершенно новый и гораздо более объемный нижний мир. Наконец я улыбнулся. – Может даже, я смогу привести Терезу сюда. Тогда мы точно сыграем в «Убийство в темноте».
Меня аж затрясло от этой мысли. Я уже размечтался, как мы с Терезой бежим под снегом туда, где нас ждет Спенсер. И это сбудется. Я сделаю все, чтобы это сбылось. Это будет мой самый смелый поступок в жизни.
– Ну что тебе стоит, Спенсер, – канючил я.
– Ладно, так и быть. Но только если работает телевизор.
Телевизор работал.
Я оставил Спенсера, когда он уже скрестив ноги сидел перед экраном и смотрел «Семейку Брейди». На кухне нашлись консервы, плита тоже работала, так что на ужин у него был грибной суп-пюре и кукуруза. В заднем дворе, возвращая ключ на место, я увидел за стеклом силуэт Спенсера и решил, что он сейчас кинется за мной, крикнет, чтобы я не уходил, но он только помахал рукой.
Этого было почти достаточно, чтобы заставить меня повернуть назад. Я совсем не хотел оставлять Спенсера одного. Но я хотел, чтобы Тереза была рядом со мной, под этим снегом. Я хотел, чтобы она сидела рядом со мной в классе, за своей обычной партой. Я хотел стереть отсутствующее выражение с ее лица, как пар со стекла, и увидеть наконец, что за ним скрывается.
Я посмотрел на Спенсера и помахал ему в ответ. Мне стало не по себе, но я сделал над собой усилие и завернул за угол. Отойдя на такое расстояние, когда меня нельзя было увидеть из переднего окна дома Фоксов, я сгреб горсть снегу с куста и потер им лицо. После чего разразился безудержным смехом. Я ничего не мог с собой поделать, мне было не остановиться. Я так дико хохотал, что со стороны могло показаться, что я плачу. Честно говоря, я и правда плакал, потому, наверное, все и сработало.
Мать, разумеется, уже стояла у дороги. Несмотря на темень и снег, было видно, что она дрожит. Заметив меня, она закрыла глаза и заорала:
– Черт подери, Мэтти! Ты что, решил, что можешь вот так вот просто исчезать, когда вздумается?
Но я все равно не мог перестать смеяться, и улица подо мной, казалось, круто пошла вниз, как на спиральном треке, увлекая меня в неминуемую пропасть. Сквозь слезы я увидел, что мамино лицо застыло в гримасе ужаса.
– Мэтти! – воскликнула она, обхватив меня за плечи, когда я приблизился, но я только еще больше расхохотался. – Ты что, Мэтти? Да что с тобой, господи? Где Спенсер? Мэтти, где он?
Да тут, недалеко, пытался я сказать. У Фоксов. Но не мог пошевелить языком. Не мог даже набрать воздуху в легкие. И в итоге – так тихо, что и сам не услышал, я выдавил:
– Синий «гремлин».
Но мать услышала. И прежде чем я смог ее остановить, она с воплями влетела в дом, втащив меня за собой, и бросилась к телефону.
1994
Спенсер не перестает гудеть, когда я подхожу к машине, хотя смотрит, кажется, прямо на меня. Он в черной бейсболке детройтских «Тигров», низко натянутой на лоб. Я стучу по капоту «бьюика», и сигнал умолкает.
– Хочешь, чтобы кто-нибудь вызвал полицию? – спрашиваю я.
Спенсер опускает стекло и высовывается из окна. Лицо его освещает солнце. Вид у него усталый.
– Доброе утро, Дьявол, – говорит он. – Просто я хотел убедиться, что привлек твое внимание.
– Не ожидал, что ты приедешь, пастор.
– Я и сам не ожидал.
Дверца со стороны водителя вся в пробоинах и царапинах, словно она попала под метеоритный дождь.
– По-моему, вчера вечером ты был на «кадиллаке».
– «Кадиллак» – церковная машина, – поясняет Спенсер. – А сейчас мы не в церкви. Залезай.
Спеснер дважды поворачивает ключ зажигания. После третьей попытки сзади выкидывается черный выхлоп и по парковке ползут клубы дыма. Я бросаю вещмешок на пол, откидываюсь на спинку сиденья, и мы трогаемся с места.
– Под утро, – начинает Спенсер, – я вроде как даже разволновался оттого, что ты здесь.
– Отрадно слышать, – отвечаю я. – Без тебя вся эта затея лишена всякого смысла.
– То ли дело со мной. В чем и состоит «всякий» смысл.
– Что, по-твоему, мы должны делать? – спрашиваю я.
– Понятия не имею, Мэтти. Я – ходячий айсберг бессонницы и временно подавленной паники.
– Тогда едем к Дорети.
– К Дорети так к Дорети! – В голосе Спенсера столько радости, словно я предложил отправиться в Парк развлечений на Бобло-айленд. – Отлично!
Он сдает назад, и через несколько секунд «бьюик» уже катит по Кленовой аллее к окраинам Бирмингема, где деревья старше, дома больше, а озера пустыннее и глубже. Мы минуем Шейн-парк, затем тот второй небольшой парк, названия которого я никогда не знал, – с маленькой речушкой и водопадом посередине, потом гостиный двор с низенькими деревянными павильонами; когда-то там был небольшой шалманчик «Джиглис» – единственное место в городе, где продавали на вынос красные пакетики с «Крошками пиццы», которые подпрыгивали на языке, как леденцы, но по вкусу напоминали пиццу. Не думаю, что мы когда-нибудь бывали там со Спенсером, да и «Крошки пиццы» я особо не жаловал. Но я их помню. «Джиглис», конечно, давно приказал долго жить – выбыл из строя в результате жаркой схватки между «Домино» и «Маленьким Цезарем» за первенство пиццы в автомобильной столице.
– Ты хоть поспал? – спрашивает Спенсер.
– Чуть-чуть. Утром в «Блинном доме», – говорю я и думаю, как хорошо, что Лора не прилетела, и как ужасно, что она, быть может, ушла навсегда.
– А я нет. Глаз не сомкнул. Сидел всю ночь и говорил сам с собой. Здесь свернуть?
Однако он уже пошел на поворот. Он прекрасно знает дорогу. Ничего в этой части города не изменилось. Мы проезжаем гольф-клуб под аркой старых сосен, и впереди я вижу дорожный столб с указателем моей улицы, верхушка которого все так же кривится набок, напоминая подманивающий палец. Еще два поворота, хруст шин по обледенелому гравию – и мы на месте.
Дом стоит в глубине, по центру тупика, почти полностью скрытый разросшимися ветвями давно не стриженных кустов, наползающими на темные окна фасада. Острые как спицы побеги подмерзшей травы пробиваются сквозь наледь на высоту голени, отчего двор становится похож на гигантский ткацкий станок. Один из боковых карнизов раскололся надвое и болтается на остатках прогнившей веревки.
– Как по-твоему, здесь кто-нибудь живет? – спрашиваю я.
Спенсер качает головой.
– Во всяком случае, не те, с кем стоило бы познакомиться, братишка. – Всю шутливость с него как ветром сдуло.
– Держу пари, соседи без конца строчат жалобы.
Спенсер обводит взглядом любовно разукрашенные и увешанные гирляндами рождественских огней сельские домики, возвышающиеся на аккуратненьких снежных газончиках, словно фигурки на свадебном торте.
На подъездной аллее соседнего дома появляется седая женщина в длинном пальто поверх синего махрового халата и мелкими шажками движется к нам. В нескольких метрах от дороги она подбирает газеты и, зябко поеживаясь в шлепанцах на босу ногу, семенит к машине. Внимательно изучив наши лица, она делает мне знак опустить окно.
– Умоляю, скажите, что вы его покупаете. – Ее голос напомнил мне голос одной учительницы из начальной школы.
– А его продают? – спрашиваю я.
– Будь на то наша воля, продавали бы.
– Наша?
– Жителей соседних домов. – Женщина подходит еще на шаг. – Вы не геи?
Спенсер хохочет, и она машет рукой.
– Просто я хотела уведомить вас, что мы ничего не имеем против. Мы будем рады всякому, у кого есть газонокосилка.
Я хочу уже улыбнуться, но женщина не улыбается – нет тут ничего смешного, и мне дико хочется к жене.
– И шторы, – добавляет она. – Мы предпочитаем шторы, а не мыло.
Я смотрю на дом Дорети. И тут до меня доходит, что он выглядит темным, потому что окна замазаны толстыми слоями черно-серого промерзлого мыла, как будто здесь проводили тактические учения легионы участников «Ночи дьявола».
– А кто владельцы? – спрашивает Спенсер тихим, прерывающимся голосом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44