Так он стал больше похож на себя.
– И вашей дочерью, – закончил сержант Росс. Доктор пристально посмотрел на сержанта.
Мне показалось, он сейчас рассмеется.
– Нет, – отчеканил он и повернул в сторону гостиной.
– Вообще-то я не прошу, – твердо сказал сержант Росс.
Доктор остановился, но повернулся не сразу. А когда повернулся, голова у него была гордо поднята, губы плотно сжаты.
– Хорошо, – ответил он и прошествовал в гостиную.
– О господи, – прошептал мой отец, и тут совершенно неожиданно в комнату неслышно проскользнула Тереза. Ее клонило на бок, босые ноги путались в длинной юбке. Она шла по коридору, глядя не вверх и не вдаль, а прямо перед собой, безвольная, словно пущенный по воде бумажный кораблик. Барбара обхватила ее руками и прижала к животу.
– Джентльмены! – сказала она, жестом приглашая всех проследовать за доктором.
Возможно, чары, превратившие Терезу в сомнамбулу, на близком расстоянии становились заразными. Казалось, никто не мог пошевелить языком. Все смотрели на ее отрешенное лицо, на ее бледную шейку, исчезающую в вырезе бледно-белого свитера.
Сержант Росс наклонился и тронул меня за руку.
– Подумай, что можно сделать, – попросил он почти по-товарищески.
Колени у меня заклинило, зубы сжались, и я подумал, что сейчас упаду в обморок.
Взрослые гуськом потянулись в гостиную. Барбара все еще держала Терезу и смотрела на меня. К своему удивлению, я заметил, что у нее дрожит нижняя губа, и это делало ее похожей на маленькую девочку.
– Мэтти, что, черт возьми, происходит? – спросила она.
– Снеговик, – сказал я. – Спенсер.
Слезы снова хлынули у меня по щекам. Я совсем не хотел врать Барбаре.
– О боже! – захныкала она и наклонилась меня обнять.
Теперь Барбара прижимала к себе нас обоих. От нее по-прежнему пахло Африкой, или тем, что я стал считать запахом Африки после общения с ней. От Терезы пахло свечным воском и мылом. Я повернул голову и уперся взглядом прямо в ее мутно-карие глаза.
– Привет! – сказала Тереза.
От неожиданности у Барбары разжались руки. Я отступил назад, а Тереза поплыла в свою комнату.
– За полторы недели она не проронила ни слова, – вздохнула Барбара.
Сердце забухало о ребра, распространяя гулкие раскаты по всей грудной клетке. Все-таки моя затея сработала. Выходит, оно того стоило. И с этим могли бы согласиться и мои родители, и Барбара, и мисс Эйр, и миссис Джапп. Еще раз мельком взглянув на Барбару, я проследовал за Терезой по коридору и вошел в ее комнату – в первый и последний раз в жизни. Весь остальной мир со всеми его обитателями сразу же испарился.
Тереза меня не ждала, это точно. Она стояла у своего иллюминаторного окна, напевая что-то себе под нос и глядя в щель между шторами. Тишину нарушало лишь глухое урчание вентиляционных труб.
Кровать у нее была с балдахином на деревянных столбах, вся белая, завешенная чем-то вроде серой москитной сетки. На гладком белом ночном столике стояли две фотографии в таких же белых деревянных рамках, на первой был изображен доктор; в одной руке он держал почетный знак, другой обнимал дочь. Снимок, судя по всему, был сделан в спортзале начальной школы Фила Харта. Второй снимок был сделан у Дорети на заднем дворе. Белокурая женщина в голубом зимнем пальто и варежках сидела на санках, обнимая ладонями неочищенный апельсин. Мать Терезы я видел всего несколько раз. После первой «Битвы умов» она угощала нас шоколадными кексами. Она тоже обычно что-то напевала вполголоса, подумал я с содроганием. Во всяком случае, в тот день.
Все свободные места в комнате были заставлены книгами. Два книжных шкафа стояли по обе стороны кровати. Еще несколько полок висело на противоположной стене, и одна длинная, из неокрашенного дерева тянулась над стенным шкафом. Почти все книги были в твердых переплетах, их суперобложки – помяты или надорваны, корешки потерты и потрепаны, из чего я понял, что их читали. Я смотрел на профиль Терезы, белевший на фоне бледных штор, на ее бледную кожу, на ее губы, шевелившиеся, как у спящего младенца.
– Где ты была? – спросил я наконец.
Тереза отвернулась от окна, посмотрела на меня долгим пытливым взглядом и уселась на пол. Я даже не понял, узнала она меня или нет. Мне еще ни у кого не приходилось видеть такого отрешенного взгляда.
– Нам тебя очень не хватает. Все только о тебе и говорят, – сказал я, хотя это было совсем не так. Под впечатлением последних событий года большинство входивших в мою орбиту людей откровенно не замечали ни странного поведения Терезы, ни ее отсутствия.
– Он ходит кругами, – сказала она и поджала губы.
– Что?
– Дубовая улица, «Риглис», торговый центр.
Я ничего не понял. Слова я расслышал, но ни одно из них ничего мне не говорило. Как и всегда в общении с Терезой я почему-то снова почувствовал себя маленьким.
– Дубовая роща, Веселые поляны, средняя школа Ковингтона, «Риглис», торговый центр, – продолжала Тереза. – Концентрическими кругами.
Она достала из-под подушки синий блокнот с корешком на кольцах и протянула мне.
– Вот, – сказала она радостно и ткнула его мне в грудь.
Принимая блокнот, я ощутил прикосновение ее руки. Я ожидал, что кожа у нее ледяная, как у трупа. Но она оказалась теплой. Самая обычная кожа.
Голоса в другой комнате стали громче, народ зашевелился. Скоро за мной придут, и другого шанса у меня не будет. Я сунул блокнот под куртку, к свитеру. Мне вовсе не хотелось, чтобы доктор увидел его и отнял.
– Тереза, послушай, пожалуйста, – заговорил я. – Пожалуйста! Ты слушаешь?
Она не ответила, но по крайней мере посмотрела в мою сторону.
– Это все ложь, – сказал я и понял, что она не знает, о чем я говорю. – Мы со Спенсером задумали все это, чтобы я смог пробраться к тебе, минуя твоего отца, и поговорить с тобой. Нормально, да? Ничего страшного не произошло. Со Спенсером все в порядке. Возвращайся, пожалуйста. Ты должна вернуться. Приходи в понедельник в школу. Пожалуйста!
– Я бы на это не рассчитывал, – проговорил в дверях доктор Дорети и размашистым шагом прошел мимо меня.
Он сел рядом с дочерью, притянув ее голову к своему плечу. Потом посмотрел на меня. На какое-то дикое мгновение мне показалось, что он слышал, как я говорил Терезе, что мы со Спенсером блефуем. Я даже хотел крикнуть ему, чтобы он убирался. Мне нужно было еще немного времени, хотя на самом деле я прекрасно понимал, что «еще немного времени» ничего не изменит. Я увидел, как Тереза провела пальцем по волосам, уронила руку на колени и снова уставилась на шторы.
– Мне очень жаль, Мэтти, – продолжал доктор. – Не знаю, что и сказать. Просто не верится. Мы все очень любим Спенсера.
Слезы покатились у меня из глаз. Доктор Дорети будет не просто разочарован, когда узнает правду. Он меня возненавидит.
Вошел мой отец и стал дергать меня за руку. Мне захотелось выброситься из окна. Все пропало. Мне грозят крупные неприятности. Я хотел попасть в лапы к Снеговику, потому что исчезнуть прямо сейчас казалось куда безопаснее. Лучше.
– Джо, – сказал доктор Дорети, – передай Алине, что я зайду. И позвоню Сьюзен Франклин. – Одной рукой он обнимал дочь, раскачивая ее из стороны в сторону.
– Сьюзен нет в городе, – ответил мой отец. – Алина все пытается до нее дозвониться.
В дверях появился сержант Росс и нацелил на меня тягучий пытливый взгляд.
– Мэтти, доктор Дорети утверждает, что Тереза никак не могла ничего видеть. Она… Вчера у нее была тяжелая ночь, и она почти весь день проспала на диване в гостиной.
– Она проснулась минут за пять до вашего прихода, – добавил доктор.
Тереза молчала. Казалось, ее улыбка была вырезана на лице, как у тыквенной головы.
– Ладно, Мэтти, пошли, – сказал мой отец и провел меня мимо сержанта Росса, который продолжал буравить меня взглядом.
Через пару минут Берт уже гнал нас сквозь строй репортеров, гудевших перед домом Дорети. Как только мы сели в машину и тронулись с места, все они ринулись к своим фургонам. Мы снова мчались по моей улице – мимо полицейских, мимо других репортеров, топтавшихся под каждым фонарным столбом. И снова повалил снег.
Все пропало. Да, я проник в комнату Терезы, но до нее самой так и не достучался. Чувство одиночества, такое глубокое, какого я никогда не испытывал и какое мне даже не снилось, накрыло меня, как лавина, и погребло под собой. Я даже не представлял, как оттуда выбраться. И знал, что никто никогда меня не найдет.
Сержант Росс снова препроводил нас с отцом в наш дом, потом поговорил с моей матерью, которая по-прежнему сидела у кухонной двери. На обратном пути он остановился передо мной и сказал:
– Будем держать связь, Мэтти. Если ты придумаешь что-нибудь, что могло бы нам помочь – все, что угодно, – обязательно мне позвони. Твои родители знают, как меня найти. Идет?
Я кивнул и почувствовал, как сердце забилось о Терезин блокнот. Я чуть не забыл, что припрятал его за пазухой.
Возле матери суетилась ее лучшая подруга Энджи Маклин, уговаривая ее выпить воды, но та упорно отпихивала стакан. Миссис Маклин была в пасмурно-сером платье, которого я раньше не видел, с приколотым к воротнику темно-серым бантиком. Она каждый год получала первый приз в конкурсе на лучшее домашнее мороженое, проводившемся газетой «Детройтские новости». К призу прилагались семьдесят пять долларов и шелковый бантик под цвет выигравшего мороженого. Каждый год, получив деньги, миссис Маклин покупала новое платье в тон бантика и в течение следующих двенадцати месяцев неизменно появлялась в нем на всех официальных мероприятиях. Она получала призы за кремово-персиковое, мятно-шиповное, шоколадно-печено-яблочное, и мне стало интересно, какое мороженое было ознаменовано цветом ее платья в этом году. «Асфальтово-льдистое»? «Мичиганский дворик зимой»?
За пеленой слез, стоявших в моих глазах, и люди, и предметы казались размытыми, словно я смотрел на все из-подо льда на замерзшем озере. Я незаметно вытянул Терезин блокнот из-под куртки и положил на колени, но у меня рука не поворачивалась его открыть. Я никак не мог забыть фотографию ее матери с неочищенным апельсином в руках. Не мог забыть Терезиных глаз, таких темных и безжизненных, почти пластмассовых – глаз Мистера Картофельная Башка. Мы опоздали. Мы ее потеряли. В каком-то смысле Снеговик все-таки добрался до нас, а может, вот-вот доберется.
В коридоре показался мой брат. Он шел понурив голову и загребая ногами, как маленький ребенок. От отца я слышал, что Брент сегодня будет ночевать у миссис Маклин, но, увидев меня, он остановился как вкопанный, а потом бросился ко мне со слезами на глазах. Я в страхе выставил вперед руки, заняв оборонительную позицию. У меня как-то вылетело из головы, что Брент тоже думает, что Спенсера похитили, и скоро узнает, что это не так. Он с налету уткнулся головой мне в грудь и обнял меня. Отупев и окаменев от изумления, я тоже обнял его, и он заплакал навзрыд. Это хотя бы отвлекло мать. Она поднялась на ноги и встала рядом с нами. Лицо у нее опухло, белки глаз с тоненькими красными прожилками были похожи на скорлупки окровавленных яиц.
– Он любит тебя, – сказала мать и погладила меня по щеке, задыхаясь от рыданий.
Это было ее первое прикосновение, с тех пор как я вернулся от Дорети. Я еще крепче прижался к брату. Сознание того, что я натворил, легло на меня таким тяжким грузом, что можно только удивляться, как подо мной не провалился пол.
Надо сказать, подумал я. Сейчас же.
Но в этот момент из кухни высунулась голова миссис Маклин:
– Звонит Сьюзен Франклин.
Моя мать, коротко вскрикнув, уронила лицо в ладони, и тут меня совсем заклинило. Я не мог этого вынести. Я представил себе, как миссис Франклин звонит из телефона-автомата где-нибудь на углу и ветер треплет ее рыжие волосы, ее блестящий золотой плащ.
– О господи, Сьюзен! – проговорила моя мать, схватив трубку, потом всхлипнула и прижалась лбом к кухонной двери. Миссис Маклин растирала ей спину, то и дело качая головой. – Я ехала домой. Детей отпустили из школы пораньше. Из-за снегопада. Они были здесь, на улице. У всех на виду. Прямо не знаю. Мы найдем его, Сьюзен. Мы…
Она умолкла, но не двинулась с места, и я понял, что миссис Франклин оборвала разговор.
В гостиной отец включил телевизор. Я повернулся к окну и стал смотреть на снег, падающий, словно закинутая в воду сеть, и слушать, как беснуется мой город. На улицах снова появились люди в черных масках. Мэр Янг и детектив Фредерик Верани, начальник оперативной группы по захвату Снеговика, провели совещание по телефону, в ходе которого обсуждали возможные тактические ходы, и, как сообщил Ларри Лорено, оба деятеля спорили до хрипоты. На авеню Грасьо один торговец подержанными автомобилями выставил перед своим автопарком три синих «гремлина», облил их бензином и поджег.
У меня было такое чувство, что я живу в коконе собственной мечты, погруженный в вялотекущую немоту. Мне казалось, что эта немота пришла, чтобы меня изолировать, помочь мне оторваться от всего, что меня окружает, и чтобы я мог делать что надо. Я не знал, что она способна проникнуть внутрь. Поэтому я отдался ей, и усталость свалила меня как лихорадка. Через некоторое время мать взяла меня за руку и повела в постель. Спенсер, наверное, уже спит, решил я. Тереза была обречена или, по крайней мере, отлучена от меня. А меня будут презирать, что бы я ни сделал. Мне захотелось продлить мамину любовь хотя бы еще на одну ночь, хотя бы на эти несколько последних часов.
Мама осторожно вытянула Терезин блокнот из моих крепко сжатых пальцев и положила на мой стол. Потом раздела меня, поцеловала в лоб и подождала, пока я не залезу под одеяло. Посмотрела на меня еще раз, и слезы снова потекли по ее распухшим щекам. Напоследок она послала мне воздушный поцелуй и закрыла дверь.
До этого дня я не знал, как долго тянется ночь. Не успевал узнать. Всегда наступало утро. Но мир вдруг перестал вращаться, и ночь накрыла Детройт, как брезентом, и задушила его. Когда мать укладывала меня в постель, было уже хорошо за полночь. После ее ухода я проворочался, как мне показалось, несколько часов с одним желанием – чтобы кожа перестала зудеть.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44