Когда фортуна повернулась к тебе задом, ты благополучно приземлилась в юго-западном раю, да еще и заимела в качестве приемных родителей Дюранов. Сама Золушка лопнула бы от зависти, узнав, что ты такая везучая!
– Они у меня замечательные, правда? – с нескрываемой гордостью подхватила Изабель. – Миранда тебя просто обожает!
– С первого дня нашего знакомства я поняла, что у нее исключительно тонкий вкус! – подхватила Скай. – Она обещала показать мне «Каньон-роуд» и другие галереи в Санта-Фе.
– Во всем Санта-Фе тебе не найти лучшего гида по художественным выставкам.
– Я смотрю, она хорошо знает художников, приславших свои работы в ее галерею. «Восемнадцать» – необычное название для выставки.
– Все объясняется очень просто: выставляются восемнадцать художников, – отозвалась Изабель.
– Знаю, знаю, но если группа художников выставляется под одной вывеской, это говорит о том, что их объединяет общая идея. К тому же в числах заключен некий мистический смысл.
– Художников из группы «Восемь» тоже многое объединяло, – заметила Изабель, имея в виду группу американских художников, популярных в начале двадцатого века, – но в их творчестве не было ничего мистического. Они всего лишь договорились выставляться вместе, после того как их работы, посвященные трущобам, отвергла Национальная академия дизайна.
– А как насчет «Синей четверки»?
– Я никогда не считала Кандинского, Джауленского, Клее и Лайонела Фейнингера единомышленниками.
– Это потому, что каждый из них добился признания как самостоятельный художник. Тем не менее немка, собравшая всех четверых под одним флагом в Штатах, назвала их «Синей четверкой», поскольку считала темно-синий цвет мистическим.
– Терпеть не могу синий цвет! – вырвалось у Изабель. Подруга молча погладила ее по руке – слова здесь ни к чему. Она знала, что Изабель мучают кошмары: каждую ночь она погружается в зловещий темно-синий мрак, где нет ничего, кроме неясных звуков, видений и смутных воспоминаний.
– У тебя возобновились головные боли? – спросила она подругу.
– Во всем виновата погода. Каждый день идут дожди, а ты ведь знаешь, я плохо себя чувствую в такие дни.
Грозы она переносила еще хуже. От ударов грома у нее раскалывалась голова. Изабель консультировалась у врачей, но те только разводили руками, не в силах ей помочь. Правда, один из них обратил внимание на ее фамилию – де Луна – и предположил, что Изабель из тех, на кого влияет луна. Доктор попросил пациентку тщательно фиксировать, когда именно у нее возникают ночные кошмары и головные боли, чтобы как-то привязать их к грозам, приливам, отливам и фазам Луны. Она тотчас забыла рекомендации, но по-прежнему зарисовывала то, что являлось ей в зловещих снах, а рисунки складывала в отдельную папку в надежде, что их смысл прояснится в будущем.
– Твои кошмары и головные боли когда-нибудь исчезнут. Вот увидишь, Из.
Изабель попыталась было улыбнуться, но улыбка не получилась.
– Надеюсь, так оно и будет. Но мне кажется, в этих видениях содержится какой-то глубокий смысл. Может, это касается той ночи, когда убили мою мать.
– Из своего личного опыта общения с психотерапевтами могу сказать тебе следующее: если в глубине твоего серого вещества что-то скрывается, оно объявится, когда придет время – ни раньше ни позже. Так что выкинь эту чепуху из головы. Всему свой черед.
В течение последующих недель Изабель работала над своими картинами, а Скай почти все время проводила с Мирандой, которая не только сводила ее на все художественные выставки в Санта-Фе, но и съездила с ней за город к пуэблос и познакомила с гончарами, ювелирами, ткачами и другими индейскими мастерами-ремесленниками, внесшими большой вклад в художественную культуру юго-запада.
Скай часто расспрашивала Миранду о ее детище – галерее «Очарование»: как она начинала, как вела дела, когда денег было в обрез, как добилась успеха, где она знакомилась с новыми художниками.
– Ты хочешь открыть свою галерею? – поинтересовалась Миранда.
Скай неопределенно пожала плечами:
– Еще не знаю. Пока пытаюсь выяснить для себя, кем лучше стать: художником или дилером. Если я стану торговать картинами, то смогу принадлежать и искусству, и внешнему миру. Мне кажется, это интереснее.
Миранда кивнула. Она могла бы сказать то же самое о себе.
– Ты хочешь иметь дело с маститыми художниками или открывать новые дарования?
– И то и другое, – ответила Скай, тряхнув головой. – Стоит мне столкнуться с чем-то свежим, необычным – пусть и не новым словом в искусстве, но хотя бы маленьким шажком вперед, – как я становлюсь одержимой!
Следить за развитием таланта такой художницы, как Изабель, – для меня высшее наслаждение. Какие в ней произошли перемены? К чему она пришла? К чему еще придет?
– В Нью-Йорке ты видела разных художников.
– Да, это так, – подтвердила Скай, тотчас уловив в словах Миранды тревогу за будущее Изабель. – Но за нашу девочку не беспокойтесь. Поверьте, затмить ее невозможно. Изабель де Луна станет великой художницей.
После приезда в Санта-Фе Джулиан Рихтер беспокоил каждую неделю Изабель то письмом, то телефонным звонком. Расспрашивая ее о том, как подвигается работа над картинами, Рихтер использовал малейшую возможность, чтобы еще больше сблизиться с ней. Рихтер выказывал по отношению к ней заботу и теплоту, всегда старался ее ободрить, был с ней неизменно доброжелателен. Она чувствовала, что может во всем на него положиться, а Джулиан не переставая твердил ей о прекрасном будущем, которое ждет их обоих.
Тем не менее, несмотря на все его обаяние и настойчивость, что-то заставляло ее держать свои чувства в узде.
Шла вторая неделя августа, когда он сообщил ей по телефону, что выставка назначена на восемнадцатое сентября.
– Я не могу на ней присутствовать, – выпалила Изабель. – В этот же день состоится открытие выставки Миранды и Луиса в галерее «Очарование». – В трубке повисла звенящая тишина. – Я попробую уговорить их перенести открытие на другой день, – виновато промолвила она в заключение, понятия не имея, удастся ли ей это сделать.
– Нет, не стоит, – спокойно отозвался Джулиан. В его голосе слышалось даже некоторое сочувствие. – Я попытаюсь передвинуть на пару дней открытие нашей выставки, не беспокойся.
Изабель оторопела от такого великодушия.
– Не знаю, как тебя и благодарить.
– Была бы ты рядом – другой благодарности мне не требуется.
Так Джулиан пробил брешь в стене отчужденности Изабель.
Открытие экспозиции в галерее Миранды было не похоже на все, что она устраивала до сих пор. Во-первых, ни один из художников «Восемнадцати» не присутствовал на вечере. Их имена даже не значились в программе. Галерея все время была закрыта, пока гостей не пригласили в зал. По мнению Изабель, это был сильный ход.
Вечеринка для прессы и приглашенных проходила не в галерее, как обычно, а во дворике «Очарования». Погода стояла чудесная – теплый воздух был напоен ароматом осенних цветов. Высоко в небе над садиком, освещенным множеством фонариков, сияла яркая луна. Изабель переходила от одной группы гостей к другой, принимая поздравления тех, кто уже был наслышан о ее предстоящей выставке в Нью-Йорке, и наслаждаясь непринужденной атмосферой праздника.
Она посмотрела экспозицию накануне. Как и предполагала Миранда, работы художников поразили и даже ошеломили Изабель.
Они были разными по стилю: несколько полотен в традиционной технике, множество абстрактных картин и скульптур, сюрреалистические сюжеты кошмаров, символику которых Изабель так и не удалось разгадать, яркие пейзажи, проникновенные портреты – широкомасштабная панорама художественной экспрессии. Что именно пытались выразить авторы работ – гнев, страх, ярость, страсть, надежду, – Изабель так и не определила, но в одном Скай оказалась права: этих мастеров и в самом деле объединяло нечто большее, чем просто эстетика.
В назначенный час Миранда отперла двери галереи и пригласила собравшихся внутрь. В тот же миг в радостный гул праздника ворвался вой пожарной сирены. Вдалеке вспыхнуло зарево пожара. Все загалдели, обсуждая случившееся, потом обернулись к хозяйке, намереваясь предаться блаженному созерцанию.
И тут вечерний воздух прорезал отчаянный крик Миранды. Смех и разговоры разом смолкли. Луис сквозь толпу протиснулся к жене, за ним рванулась Изабель. Войдя в галерею, гости застыли как вкопанные, придя в ужас от увиденного.
Живописные полотна в первом зале были изрезаны в клочья. Две самые большие скульптуры превратились в груды обломков. В центре зала в одном из терракотовых горшков Миранды торчал деревянный крест, выпачканный в крови. Жуткая картина ненависти и вандализма. Но кошмары на этом не кончились.
Час спустя Миранда и Луис узнали, что зловещий пожар, который они наблюдали из сада галереи, поглотил Ла-Каса. Величественная гостиница превратилась в горстку пепла. Уцелел лишь домик Изабель.
Изабель и Дюраны провели остаток ночи у Хоффманов, а на рассвете вновь пришли на пепелище. Обугленный «скелет» дома уродливым силуэтом вырисовывался на фоне утреннего неба. От едкого запаха гари и дыма у них защипало в носу, заслезились глаза.
Миранда, всхлипывая, пробиралась между обломков. Луис застыл у ворот, не в силах двинуться с места.
– Все погибло, – шептал он. – Все, над чем мы трудились, поглотил огонь.
Изабель обняла Луиса за плечи. Ее тоже охватила боль утраты. Где-то здесь валяются обуглившиеся останки ее кровати, подоконника, на котором она так любила сидеть, мечтая о будущем, кладовой, где они с Ниной часто играли в детстве.
– Воспоминания не горят, – сказала Изабель Луису, стараясь ободрить и себя, и его.
Он кивнул, но оба они понимали, что среди золы и углей похоронено то, что уже не вернуть: две картины Альтеи, семейная коллекция рождественских елочных украшений, альбомы с вырезками и фотоальбомы, коробочка с детскими вещичками Нины, фотографии их сына Габриеля.
– Мы заново отстроим Ла-Каса. – Изабель попыталась взять себя в руки и вселить в Дюранов хоть какую-то надежду. – Вы с Мирандой уже не один год мечтали все здесь переделать и отремонтировать. Теперь для этого самое время!
– У нас нет денег, – с трудом вымолвил наконец Луис.
– Мы найдем деньги.
Когда Сибил принесла кофе и булочки, Миранда вспомнила, что Изабель сегодня должна лететь в Нью-Йорк.
– Я остаюсь, – решительно заявила девушка. – Я помогу вам все разобрать, буду заботиться о вас, поддерживать и ободрять.
Миранда порывисто обняла Изабель и с трудом улыбнулась.
– Если ты уедешь в Нью-Йорк, мы сможем поселиться в твоей мастерской. А там решим, что делать.
После мучительного прощания Изабель уехала, но перед отъездом в аэропорт нанесла визит Оскару Йонту.
– Может, я не вправе вас спрашивать, но не будете ли так любезны сообщить мне, была ли Ла-Каса застрахована?
Йонт что-то забормотал про секретность страховки. Однако на ее последующий телефонный звонок он ответил:
– Боюсь, ваши опасения, Изабель, были не напрасны. Ла-Каса застрахована на весьма скромную сумму. При сегодняшних расценках страховой полис не покроет расходы на восстановление дома.
– А сколько денег на моем счете?
– Нам удалось приумножить ваш вклад, – ответил он радостно. – Мы вернули всю сумму в пересчете на нынешний курс. Двадцать пять тысяч долларов.
Изабель печально кивнула. Двадцать пять тысяч долларов – это, конечно, много, но все равно недостаточно, чтобы восстановить Ла-Каса.
– Завтра вечером в Нью-Йорке открывается выставка моих работ. Не знаю, сколько мне удастся заработать от продажи полотен, но я все перешлю на свой счет. Присовокупите эту сумму к моему трастовому фонду и выпишите чек Дюранам. Причем они не должны знать, от кого поступили эти деньги. Вы меня поняли?
Когда самолет приземлился в аэропорту Ла-Гуардиа, Изабель чувствовала себя усталой и измученной. Она была просто не в состоянии встречаться с Джулианом в галерее, но понимала, что отказаться невозможно – он ведь столько сделал для нее.
В главном зале царил полумрак. Шесть ее утренних пейзажей освещались лишь несколькими лампочками. Посреди зала на деревянном полу она увидела столик, накрытый на две персоны. Мерцающее серебро, вспышки хрусталя, белоснежная скатерть и нежный фарфор, пышный букет из белых лилий, роз, ирисов и тюльпанов – все это вместе составляло великолепный натюрморт в приглушенных тонах. Из глубины зала доносился «Бранденбургский концерт» Баха.
Джулиан, весь в черном, стоял под аркой, ведущей в следующий зал. Скрестив руки на груди, он смотрел на Изабель так пристально, что она невольно смутилась.
– Мне хотелось, чтобы ты насладилась экспозицией в тишине и спокойствии, до того как начнется вся эта шумиха, – произнес он, протягивая ей руку и приглашая сделать обход галереи.
Картины Изабель разительно отличались от большинства художественных стилей конца семидесятых. Она не принадлежала к минималистам, на полотнах которых почти с фотографической точностью были изображены четкие решетки или голые поверхности. Ее нельзя было отнести и к неоэкспрессионистам, проповедовавшим искусство буйных эмоций.
Пейзажи Изабель производили то же впечатление, что и речь оратора, который добивается всеобщего внимания вовсе не тем, что старается перекричать других, – слушателей завораживает спокойная уверенность его негромкого голоса. Чарующие красотой полотна напоминали зрителю, что, несмотря на бытовые и политические катаклизмы, жестокость и наркотики, экологическую угрозу и опасные геополитические игры, в природе есть еще укромные уголки, полные тихой прелести.
Наконец Рихтер подвел ее к столу, усадил и расположился напротив. Словно повинуясь тайному сигналу, на пороге зала возникли два дворецких в униформе. Один из них принялся разливать вино, а второй – раскладывать по тарелкам копченую форель.
– За успех «Оды Эос», – провозгласил Рихтер, поднимая бокал, – и за расцвет твоей славной карьеры.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50